А еще бывало, что море вокруг кишело чудовищами, и мой отец видел морского дракона, обвившегося вокруг белых стен, а Лаго выловил там рыбу с человечьим лицом и двумя зрачками в каждом глазу…'
Но это раньше, а теперь замок Дэм Таллиан был пуст и покинут, несколько лет, если не десятилетий, назад. Выбитые окна башни были печальны и темны, как глазницы черепа. Внутри гнездились альбатросы и чайки. Внутренние перегородки обветшали и обрушились, лестницы покосились, занавеси истлели, ковры выцвели и расползлись, полы провалились. Всюду царили пыль и запустение, птичий помет пятнал полы и подоконники. Они все-таки обыскали башню сверху донизу, надеясь напасть на какой-нибудь след, но усилия их были тщетны. Нога кавалера Ахайре не ступала сюда, равно как и любого другого человека.
Сгустились сумерки. Море грозно шумело, в окна залетали брызги, на горизонте мелькали зарницы. Они развели костер из обломков стульев, лаковых панелей и туалетных столиков. Стаскали в кучу пыльные ковры, накрыли плащом, улеглись, прижавшись друг к другу, молчаливые и печальные. Говорить не хотелось, и сон не шел.
Кинтаро положил эльфу ладонь ниже уха, под волосы, и большим пальцем принялся водить по скуле, подбородку, шее.
Итильдин порозовел и отвел глаза.
– Прекрати это, – сказал он чуть хрипло.
– Прекратить что?
– Вспоминать, как… ты взял меня в первый раз.
– Зачем бы мне? С тобой каждый раз как первый.
Итильдин покраснел еще сильнее, уловив легкую непристойность в словах степняка.
– Нет, я имею в виду не это, – усмехнулся Кинтаро. – Не то, что ты узкий и тесный, как мальчик. А то, какой ты нежный, и как ты всегда дрожишь подо мной, и вздыхаешь так сладко…
– Перестань, – прошептал эльф, чувствуя, как по позвоночнику бегут мурашки и ягодицы сжимаются от желания.
– С рыжим не так, он как тысяча разных любовников. Всегда неуловимый, непостоянный. Сегодня ему нравится так, завтра эдак, и никогда не знаешь, с какой стороны к нему подступиться.
Эльф невольно улыбнулся.
– Вот уж не сказал бы. Ты всегда прямолинеен, как таран.
Кинтаро не стал спорить. Он повел ладонь ниже, положил ее на грудь Итильдину и большим пальцем принялся ласкать сосок – теми же медленными движениями.
– Ты так спокойно о нем говоришь! Как будто он вышел на минутку за вином в лавку! А вдруг мы никогда… – эльф не закончил фразы. В глазах его стояли слезы.
Кинтаро наклонился над ним, опираясь на локоть.
– Я верю, что мы суждены друг другу. И мы снова будем вместе, несмотря ни на что. И если бы ему грозила опасность, мы бы знали об этом.
– Я так тоскую по нему! – вырвалось у Итильдина. – Как полевой цветок по солнечному свету, и тоскую, и сохну…
– Солнце всегда здесь, даже если оно скрывается за тучи или садится за горизонт. Солнце всегда с нами, цветочек. Помни об этом. Я никогда не рассказывал, но у нас в племени тоже были истории, не хуже настоящих романов, про любовь, путешествия и всякое такое. И вот одна была про воина, влюбившегося в солнце. С юных лет он только о нем и думал, только на него и смотрел, и даже мог это делать не моргая. Звали его Асато. Однажды он решил отправиться на восток и достичь того края, откуда по утрам поднимается солнце. Решил он, что утром будет проще захватить его врасплох. И вот он двинулся на восток, прошел степи, поля и Древний лес, встретившись в пути со многими опасностями. И наконец дошел до края земли. Увидел он там огромную пещеру, богато украшенную яркими самоцветами. Вдруг из нее вышел юноша, окруженный столь сильным сиянием, что любой бы зажмурился. Любой, но не Асато. Посмотрел он пристально на юношу и увидел, что тот прекрасен лицом, и станом строен, и весь золотого цвета с головы до ног, одежды же на нем никакой. Догадался он, что это и есть солнце. При виде его желание взыграло в Асато. Схватил он юношу-солнце в объятия, и стал его целовать, и зажег его не меньшей страстью. И они легли и предались любви, и солнце в этот день взошло только к полудню. С той поры стал Асато жить в чертогах солнца и тешиться с ним всю ночь напролет. Потому зимой ночи длиннее, что не хочет солнце расставаться со своим жарким любовником и выходить на холод и снег. А иногда солнце берет Асато с собой на небо, и тогда случается затмение, когда накрывает степняк его своим телом.
– Невежественные варвары. Всякий знает, что затмения происходят потому, что луна закрывает собой солнце. Вряд ли луна похожа на смуглого степняка. Уж скорее на эльфа.
– Это моя история, куколка, – усмехнулся Кинтаро. – И ты понял, что я хотел сказать.
Наутро, привычно собрав свою одежду, разбросанную повсюду нетерпеливой рукой степняка, Итильдин снова обрел присутствие духа и способность размышлять. Он задумчиво тронул рукой рассыпавшийся в пыль гобелен.
– Знаешь, требуется лет сто, чтобы жилище приобрело такой вид. Может, больше. Тогда рыбаки не были бы свидетелями всех тех странных событий, о которых нам рассказали. Дэм Таллиан жила здесь, и жила не так давно.
– К чему ты клонишь, куколка? Теперь здесь живут только птицы.
– Она ведь маг Воды, верно? Я читал про магию Воды. Сильный маг может поворачивать время вспять. Уходя, она состарила башню лет на сто, а вернувшись, восстановит все как было. Это требует огромных затрат магической энергии, но ведь она маг Первой ступени.
– Значит, у нее где-то еще одна хата, про которую никто не знает. А это так, летний замок. Спасибо, куколка, мне сразу полегчало, – сказал мрачно Кинтаро. Слова о могуществе Дэм Таллиан явно его не обрадовали.
– До сих пор мы пытались найти чародейку и потерпели неудачу. Она слишком сильна и легко может замести следы. Но у любого могущества есть слабая сторона. И если Альва хочет, чтобы его нашли, мы его найдем.
– Как? Погадаем на кофейной гуще?
– У нас есть вещи Альвы. Любая деревенская ведьма, которая ищет заплутавших овец, укажет нам направление. А если нет, нам поможет моя сестра.
– Ты не говорил, что у тебя есть сестра.
– Ты не спрашивал.
– И что, ты предлагаешь отправиться в Великий лес, чтобы спросить твою сестру-эльфийку, где искать твоего любовника-смертного, из-за которого тебя выставили из дома? – Кинтаро задрал бровь.
– Примерно так, – отозвался Итильдин. – Только в Великий лес ты отправишься один. Меня там сразу убьют. А тебя не сразу.
Лицо степняка просветлело.
– Натянуть Древних? Это по мне.
– Я знал, что тебе понравится.
Вера двигает горы и осушает реки – так было написано в одном философском трактате. И если любовь – это факел, освещающий темный лес, то вера – тропинка в лесу, ведущая к счастью.
Глава 9
Собираясь в долгое и опасное путешествие на Край Мира, кажется, можно предусмотреть все. Горцы Хаэлгиры за сотни лет придумали множество приспособлений, позволяющих выжить среди снегов и льдов. Лыжи и нарты, запряженные собаками, гарпуны и остроги для охоты, снасти для ловли в полыньях. Легкие прочные палатки из нерпичьих шкур, плошки с тюленьим жиром для освещения, маленькие переносные жаровни. Магические горшки, в которых сам собой тает лед и закипает вода, хотя снаружи горшок остается холодным. Особый способ вялить мясо и печь лепешки, чтобы они хранились годами. Одежда из кожи и меха, позволяющая долго сохранять тепло. Маски с узкими прорезями для глаз, защищающие от холодного ветра и слепящего блеска снежных равнин. Трех месяцев достаточно, чтобы научиться охотиться на лыжах, разбивать лагерь в снегу, спасаться от снежной бури, искать в ледяных пещерах волшебный снежный виноград, восстанавливающий силы.
Но когда они зайдут дальше, чем заходил кто-либо из горцев, – так что в дымке горизонта растворятся исполинские вершины Хаэлгиры, – там, где древнее море, скованное льдом, когда-то лизало берега, путь им преградят ледяные торосы, нагроможденные без системы и цели, обрывы, трещины, разломы, промоины во льду в тех местах, где теплые течения подходят ближе к поверхности. Придется бросить бесполезные нарты и нести снаряжение на себе. Где по прямой миля, придется проходить пять, и десять, и двадцать. Другой бы давно заблудился в сверкающем лабиринте, но эти двое наделены нечеловеческим чутьем, и черная башня, поднимающаяся вдали из застывших белых волн, еще не видимая глазу, уже зовет их. Но путешествие затянется, припасы начнут таять, в бесплодной замерзшей пустыне редко будет попадаться добыча. Короткое полярное лето быстро закончится, тусклое солнце будет подниматься над горизонтом все реже, все ниже.
Оборотень все дольше станет оставаться в облике зверя, в котором он выносливей, сильнее, быстрее; Древний все чаще станет уходить в аванирэ – особое состояние, похожее на спячку животных, когда замедляется дыхание и пульс, падает температура тела. В неблагоприятных условиях Древний может провести так хоть тысячу лет.
Иногда черному зверю удастся поймать в полынье нерпу или крупную рыбу. Тогда их силы на короткое время восстановятся.
Но путь до черной башни покажется им бесконечным.
Глаза Итильдина были открыты, но он видел одну только черноту. Он испугался, что потерял зрение. Слепящий блеск ледяных кристаллов оказался невыносимым для его эльфийских глаз. «Снежная слепота» – так это называют горцы.
Потом он увидел разноцветные искры высоко над собой. Звезды! Чернота была всего лишь ночной тьмой, и поняв это, он ощутил ни с чем не сравнимое облегчение. Но на смену ему пришло беспокойство: если полярная ночь уже наступила, значит, он провел в аванирэ куда больше времени, чем ему показалось.
Эти мысли промелькнули в сознании эльфа с быстротой, непостижимой для человеческого ума. В тот же момент он заметил, что звезды над его головой двигаются короткими рывками. Его волокли по снегу за шиворот, медленно, но очень упорно. Он слышал сопение зверя, обонял его запах. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: зверь Кинтаро тоже истощен. Прежде он был для пятисотфунтовой пантеры легким, как игрушка. Как куколка. Она могла закинуть его на спину или таскать в зубах, словно котенка, хоть сутки.
Итильдин мог наконец признаться себе, что восхищается этим человеком. Даже если Кинтаро уже и не человек вовсе. Он был силен, но его воля превосходила даже силу. Несокрушимый воин, готовый вступить в схватку с самой судьбой.
Зверь остановился и принялся дышать в лицо Итильдину, отогревая побелевшие щеки. Потом лег, прижавшись к нему, грея своим теплом. Превозмогая слабость, эльф поднял голову и зарылся лицом в черный мех.
Кинтаро в теле зверя дрожал. Его зверю не нравился холод, и снег, и острые льдинки, в кровь изрезавшие подушечки лап. Его зверь скучал по сырым и жарким джунглям, где началась его жизнь. Его зверь был голоден, и не будь эльф таким худосочным, холодным и слабым, кто знает, не перешел бы он из разряда «свой» в разряд «добыча». Кинтаро издал совсем человеческий вздох и вновь потащил эльфа по слежавшемуся насту. Поземка заметала следы; приближалась метель. Звезды мерцали и гасли, когда ветер гнал по небу клочковатые облака, сбивая их в снежные тучи.
Повалил снег, как будто бы со всех сторон сразу, огромные снежинки под порывами ветра летели то справа, то слева, вились под ногами, как маленькие смерчи. В двух шагах уже ничего нельзя было различить. Чувство направления все еще было с ними, и оба знали, в какой стороне черная башня, но в такую погоду легче легкого провалиться в трещину или, того хуже, в промоину во льду. Пантера остановилась, встряхнулась, будто мокрая кошка. Ее длинные усы заиндевели. Она свернулась клубочком, положив Итильдина между лап, и их стало заносить снегом. Холод как будто отступал, но эльф знал, что это ощущение обманчиво. Если метель продлится достаточно долго, они замерзнут насмерть. Или задохнутся под толщей снега. До чего же бессмысленно умирать вот так, в двух шагах от цели, даже не увидев Лиэлле…
Однако у судьбы были другие планы. Эльф и пантера почуяли их одновременно – людей из башни, пробивающихся сквозь буран навстречу. Знают, где и кого искать, подумал Итильдин с горечью. Глупо было надеяться, что их появление станет для Дэм Таллиан сюрпризом. Однако она отправила навстречу им спасителей, не убийц: иначе смысла не было ступать за порог. Зачем утруждать себя расправой с пришельцами, если буран убьет их вернее холодной стали. Но все же пантера предостерегающе зарычала, когда в нескольких шагах замелькал свет фонарей.
– Прижми уши, кошак облезлый! – отозвался молодой голос. Он говорил грубо, с ужасающим арисланским акцентом. – А то брошу вас тут в снегу подыхать!
Эльф успокаивающе погладил пантеру по лоснящемуся черному боку. Кто-то склонился над ним, посветил в лицо фонарем.
– Древний, ты живой? – спросил тот же голос. Не дожидаясь ответа, крикнул своим спутникам: – Протаптывайте дорогу, я сам его понесу.
Он приложил к губам Итильдина фляжку, поддержав ему голову. Знакомый вкус ледяной пьянящей свежести – чистейший снежный виноград в серебряной фляжке, инкрустированной перламутром. Сознание эльфа прояснилось, и слабость отступила, но не слишком далеко. Даже снежный виноград был неспособен превозмочь долгие месяцы лишений.
– Какой ты легкий. Кожа да кости, – сказал человек, поднимая его на руки. Голос его будто бы дрогнул. – Никому еще не удавалось дойти до Края Мира. Никому.
На мгновение Итильдину показалось, что вместо лица у человека сгусток черноты, окруженный шевелящимися змеями, а вместо глаз – всполохи голубого огня. Он моргнул, и наваждение исчезло. На него смотрел темнокожий фарри, волосы его, заплетенные в множество косичек, выбивались из-под капюшона. Без сомнения, он вел свой род от банухидов – кочевников, что населяют восточные пустыни Арислана. Банухиды отличались более темным цветом кожи и белками глаз с синеватым отливом. А еще религиозным фанатизмом и жестокими нравами. Но человек прижимал его к себе нежно, будто ребенка, и в глазах его стояли слезы. Это было последнее, что запомнил Итильдин, перед тем как позволить себе соскользнуть в беспамятство.
Он очнулся на широкой кровати под парчовым балдахином, расшитым узором «северное сияние».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47