Сервис на уровне Wodolei.ru 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Но то, что он хотел сказать, было ясно без слов.
Глава 8
Из зеркала на Альву смотрел незнакомец. У незнакомца были неспокойные кошачьи глаза, которые ни один, даже самый отчаянный, льстец не сравнил бы с изумрудом. Не хватало им безмятежной глубины, чистоты и прозрачности драгоценного камня. На дне этих глаз притаилась горечь, как кофейная гуща на дне чашки. Губы печально поджались, в уголках рта залегли морщинки. Видно, незнакомец не слишком часто улыбался в последнее время, да и размышлял все больше о невеселых вещах. Волосы, прежде цвета пламени, отдавали банальной медью. Все верно – незнакомец красил волосы, чего кавалер Ахайре не делал никогда. Но хуже всего шрамы, избороздившие правую щеку, висок, шею… словно бы морские волны застыли, скованные морозом, если вообще возможно вообразить такой мороз, при котором замерзает море… словно бы плуг пьяного пахаря перепахал половину лица. Под высоким воротом рубашки не видно, что они продолжаются до ключицы, почти до плеча. Он больше не носит серьги, этот незнакомец, чтобы не привлекать внимания к изуродованной мочке правого уха. То ли шрамы виноваты, то ли суровый взгляд, то ли обветренная загорелая кожа, но незнакомец выглядит старше Альвы лет на пять.
Этот незнакомец – он сам.
Сегодня кавалеру Ахайре исполнилось тридцать.
В Криде любят праздники, но дни рождения отмечать там не принято. Только совершеннолетие празднуется весело и пышно, чтобы все вокруг знали: вчерашний мальчик или девочка стали взрослыми, с правом пить вино и заниматься сексом. Конечно, прав намного больше, но четырнадцатилетних интересуют больше всего именно эти. И нередко новоиспеченный гражданин напивается до поросячьего визга прямо на празднике или в самый разгар исчезает с кем-нибудь под ручку, чтобы немедленно разыскать кровать и не вылезать оттуда неделю. Альва усмехнулся одними губами, вспомнив, как сбежал со своего праздника вместе с Миртл, худенькой сероглазой брюнеткой Миртл, которой исполнилось четырнадцать месяцем раньше… как одуряюще пахла трава на лугу, примятая нетерпеливой их страстью… Она была его первой любовью, быстрой и яркой, как падающая звезда. Три летних месяца – и они расстались, разъехались, сначала еще писали друг другу письма, потом перестали.
В тот день в него влюбилась взрослая леди из соседнего поместья, Лэй, которой он отказал через три месяца, в которую влюбился через три года, которую будет любить и уважать всю жизнь.
«Ностальгия по ушедшей юности? Стареешь, приятель!»
В Криде празднуют знаменательные даты, национальные торжества, личные свершения, даже самые незначительные, и прочие события, в которых есть хотя бы доля твоих собственных заслуг. Может быть, тридцатый день рождения стоит того, чтобы его отметить. Есть немалая личная заслуга в том, что он все еще жив. Не только его, конечно. Кавалер Ахайре невольно скосил глаза на полуоткрытую дверь тесной храмовой спаленки и долго не мог отвести взгляд.
Они уснули в объятиях друг друга, истомленные страстью, не укрытые ничем, кроме своих длинных распущенных волос. Бедро к бедру, колено к колену, и серебряная голова уютно лежит на выпуклой мускулистой груди, и смуглая рука по-хозяйски охватывает тонкую талию.
Прежде он редко видел своих любовников спящими – просто потому, что сам предавался сну охотнее и дольше, чем они. Но с недавних пор кавалера Ахайре стала мучить бессонница. И не одну ночь он провел на подоконнике или в кресле, с бокалом вина, а то и с целой бутылкой, глядя на безупречные линии смуглого тела степняка и белоснежного тела эльфа. Они часто теперь засыпали в обнимку – бурный секс тому виной или узкие кровати постоялых дворов…
В былые годы, в той, другой жизни, когда кавалер Ахайре был беспечным аристократом, ценителем искусства, ему принадлежала самая большая в Трианессе коллекция эротической живописи. Но с тем, что он видел сейчас, не сравнилось бы даже самое изысканное полотно из его коллекции. Какой художник мог бы передать все это? Шелк волос, атлас кожи, бисеринки пота, соболиный мех бровей, кружево ресниц, жемчуг зубов между губ, соблазнительно полуоткрытых, влажно блестящих; ровное дыхание, как шепот волн ночною порой; изгибы сплетенных тел, нечеловечески прекрасных. Они и не были людьми, эти двое, с горечью напомнил себе Альва. Эльф и оборотень-пантера: сильные, быстрые, равно неутомимые в бою и в постели. Вечно юные, совершенные и бессмертные. А он смертен. Уже не юн. И уже не красив.
Как давно вид обнаженных любовников стал будить в нем не фривольные мысли, а томительное сожаление, горечь и душевную боль? Как давно он перестал радоваться сближению Итильдина и Кинтаро и почувствовал себя лишним? Альва тяжело вздохнул, набросил платок на лицо незнакомца и уткнулся лбом в скрещенные руки.
Как глупо – пережить нападение оборотней и пострадать от огня. Шрамы от когтей смотрелись бы куда благороднее, думал он иногда, а потом смеялся над собственной наивностью. Иногда он думал, не подставить ли руку под клыки пантеры, в которую обращался Кинтаро. Но это был бы слишком радикальный метод. Как гильотина от головной боли. Сколько у него шансов пережить метаморфозу? Разумнее испробовать сначала медицину и магию. Но мысль о метаморфозе обладала странной, извращенной притягательностью – как мысль о земле, раскинувшейся за парапетом высокой башни.
Альва содрогнулся. Вот только мыслей о самоубийстве ему не хватало! Он опустил пальцы в чашу для омовения, стоявшую перед зеркалом, и смочил пылающий лоб. Похоже, опять начинается лихорадка. Сувенир из жаркого дождливого Джинджарата.
При других обстоятельствах он мог бы полюбить эту величественную древнюю страну. Но не теперь, когда каждое воспоминание о ней отравлено болью. Прежде он легко забывал все неприятное, что с ним случалось. Как сон, развеялись терзания несчастной любви, обвинения, грозившие смертью, дни энкинского плена, и даже лицо восемнадцатилетнего степняка, первого человека, убитого им в поединке, поблекло в памяти. Но кровавую ночь в джунглях он не смог забыть, как ни старался. Вот оно, напоминание, только взгляни в зеркало. Впрочем, и в зеркало глядеть необязательно. Попробуй улыбнуться, подмигнуть – и лицо тотчас же неприятно стягивает.
Огонь – жестокий любовник, и следы его поцелуев не заживают так просто. Огонь заклеймил его на всю жизнь.
Только утратив что-то, можно понять его ценность. Кавалер Ахайре никогда раньше не ценил свою красоту. Быть красивым, изящным, соблазнительным было для него так же естественно и просто, как дышать. О нет, он не стал уродливым. Парадоксально, но факт: к нему стали раз в десять чаще приставать на улицах и в тавернах. Тот, кто раньше глазел издали, не решаясь подойти, теперь бесцеремонно хлопал по плечу, приглашал выпить, а то и прямиком в постель. И во взглядах, обращенных на него, больше не было изумленного восхищения, с которым смотрят на предметы искусства, на нечто прекрасное и недосягаемое. Теперь в них была похоть. Шрамы не лишили его привлекательности – они сделали его доступным. Один так прямо и сказал: «Уж тебе-то не к лицу быть разборчивым!» Альва помнил, как быстр теперь на расправу Кинтаро, на расправу в прямом и переносном смысле, поэтому он сначала пнул его под столом ногой, а потом уже дал хаму в морду. За время, проведенное в Уджаи, он неплохо освоил кулачный бой. Чуть не каждый день тренировался с Кинтаро, чтобы вернуть подвижность обожженным кистям рук.
В Уджаи они прожили полгода. Больше, чем в любом другом месте, исключая Трианесс. И впервые они сами выстроили для себя дом – небольшую хижину неподалеку от деревни. Даже если бы гостеприимство джарцев распространялось на оборотня, Кинтаро все равно не было хода в зачарованную ограду. Жители деревни сторонились их жилища, и Альва не мог их за это винить. Он сам поначалу побаивался Кинтаро в звероформе. Итильдин бегал наперегонки с пантерой, валялся с ней в высокой траве, таская зверя за уши, а кавалер Ахайре сидел, как дурак, держась за свой амулет. Много времени прошло, прежде чем он решился дотронуться до черного блестящего меха.
Старый Дшетра приходил почти каждый день. Под его руководством степняк учился обуздывать своего зверя. Это было нелегко. Самоконтроль ослабевал во сне, от оргазма, от запаха крови, в приступе ярости, при полной луне.
Им случалось, вечером заснув со степняком, обнаружить утром в постели огромную, сонно жмурящуюся черную кошку. В первый раз у Альвы чуть не случился разрыв сердца. С тех пор он больше не снимал амулет на ночь и не ложился с Кинтаро рядом. Амулет отпугивал оборотня в звероформе; в человеческом виде Кинтаро мог смотреть на него и даже касаться, только чувствовал мурашки, как от любого серебряного предмета. Надетый на шею, амулет вполне эффективно помогал сдерживать метаморфозу, но Кинтаро гордо его отверг, предпочитая полагаться на собственные силы.
С каждой из приманок своего зверя он разобрался. Даже научился не перекидываться во время секса, вернее, научился не заниматься сексом, не перекинувшись разок туда-обратно. Только необузданную кошачью сексуальность, пробуждающуюся вместе со зверем, он не мог или не хотел обуздать. Поэтому с ним все чаще спал Итильдин – только Древний мог снести непомерную похотливость оборотня. С Альвой Кинтаро обращался так, будто он был хрупкой вещью, которую можно сломать. В каком-то смысле, так оно и было: перекинься он рядом с ним – и последствия могли быть фатальными. Да и в человеческом виде он стал грубее и горячее, чем обычно. После него Альва чувствовал себя так, будто его оттрахал целый кавалерийский полк. Вместе с конями.
Шум дождя теперь у него будет всегда ассоциироваться с сексом. Всегда.
В Арислане он ходил под кружевным зонтиком, отчасти чтобы подчеркнуть свою женскую роль, но в основном чтобы уберечь лицо. Яростное южное солнце вызывало преждевременное увядание кожи. И собственный нежно-золотистый приморский загар был ему слишком дорог. Теперь же он загорел дочерна, надеясь, что это сделает шрамы менее заметными. Так и произошло, но вместе с тем кавалер Ахайре стал выглядеть суровее, жестче. Руки его огрубели от простой деревенской работы, плечи раздались, юношеская стройность уступила место зрелости.
Волосы на обожженном виске снова отросли, но уже седые. По сравнению со шрамами это казалось пустяком. Как только Альва добрался до цивилизации, он тут же направился к цирюльнику. Увы, подобрать такой же тон, как его природный, не удалось. Пришлось покрасить шевелюру целиком.
И конечно, он испробовал все, что предлагали лекари в Кимдиссе. Травы, притирания, мази, компрессы, массаж… Зажившие шрамы побледнели, сгладились, и только. Никак нельзя было определить, действие ли это лекарств или обычный процесс регенерации кожи.
Странствующий маг предложил наложить чары. «Все будут видеть вас таким, каким вы были прежде, благородный кавалер». Однако он сам не мог бы видеть результат: в зеркале чары не отражались. «Как насчет тех, кто может видеть сквозь чары? – спросил подозрительно Альва. – Маги, Древние?» «И оборотни», – добавил он про себя. «Да много ли тех Древних!» – преувеличенно бодро воскликнул маг. »Так уж случилось, что с одним из них я живу», – хотел сказать Альва, но не сказал.
В конце концов маг уговорил его наложить однодневное заклинание, на пробу, бесплатно. Не дождавшись никакой реакции от любовников, Альва рискнул спросить: «Вы ничего не замечаете?» «Брови, что ли, выщипал?» – спросил Кинтаро совершенно серьезно. Альва плюнул и больше к магу не пошел.
Оставался один рецепт – Фаннешту. Туда они и направились втроем, купив свиток одностороннего магического портала. В храме они сняли две комнаты – крошечную гостиную и спальню с двумя кроватями, узкими, как монашеское ложе. В храме было полно народу в любой сезон, и комнат получше не нашлось.
Здесь Альва обрел надежду и снова ее утратил.
Старый знакомец Альвы, златолюбивый Меда Морейли, глава Гильдии лекарей, нисколько не изменился. Все такой же сухопарый, невозмутимый и скучный. Посмотрев в лицо кавалеру Ахайре, он даже бровью не шевельнул, как раньше не высказал ни малейшего удивления, увидев у себя в кабинете Древнего на руках у смертного. Даже песня, которую он завел, была знакома до боли:
– Искусство лекарей Фаннешту не столь велико, чтобы успешно исцелять столь тяжелые повреждения… Возможно, кавалеру Ахайре стоит подождать, чтобы само время стало эффективным врачевателем…
Но Альва, памятуя их последнюю встречу, только улыбнулся и выложил на стол пригоршни две золотых монет. Вопрос был решен.
В просторной комнате, в окружении важных лекарей в белоснежных мантиях, Альве стало страшно. Он предпочел бы, чтобы с ним рядом был Динэ, ну хотя бы Кинтаро со своими примитивными шуточками, а еще лучше оба. Однако Морейли заявил, что таинство врачевания не терпит посторонних.
Альва страшился не боли, а неизвестности. И, разумеется, неудачи. Казалось бы, кто станет подвергать сомнению искусство лекарей Фаннешту, кроме склонного к вымогательству главы гильдии? Но страхи Альвы оказались не напрасны. Когда он пришел в себя после сонного отвара, лица врачей были мрачны и недружелюбны. Прежде чем он успел задать вопрос, появился Меда Морейли с мешочком золота в руках – что напугало Альву больше всего, ибо он не верил, что есть на свете сила, способная заставить главу Гильдии лекарей расстаться с деньгами.
– Я приношу свои извинения. Мы не справились с поставленной задачей, – начал он без предисловий, начисто отказавшись от своей уклончивой манеры говорить обо всех в третьем лице. – Отчасти вина за это лежит на вас, кавалер Ахайре. Вы поведали нам не все обстоятельства, при которых вас постигло столь прискорбное несчастье. Я понимаю, сказался стресс, недостаток опыта. У вас просто нет необходимой квалификации, чтобы распознать выброс магической энергии. Зато она есть у нас. Мы должны были сами определить, что это следы магического огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47


А-П

П-Я