– Тут все? – спросил Айк.
Ему указали еще на одну кучку – одиннадцать или двенадцать хейдлов жались у протоки. Они отворачивали лица от света, а матери старались прикрыть детей.
Кожа у них была блестящая. Когда они двигались, шевелились шрамы и татуировки.
– Вот так толстухи! – сказал Уокеру солдат.
Некоторые и впрямь были тучными. Или, точнее, у них была стеатопигия – большие жировые отложения на ягодицах – и огромные груди. Али они показались похожими на «неолитических венер». В глаза бросались нависшие брови и низкие лбы – и ей по-прежнему было трудно воспринимать их как людей.
– Они считаются священными, – сказал Айк. – Они неприкосновенны.
– Прямо-таки девственницы-весталки, – ухмыльнулся Уокер.
– Как раз наоборот. Матери. Беременные и недавно родившие. И их дети. Хейдлам известно, что они вымирают. Это сокровище их расы. Если женщина забеременеет, ее помещают в такую вот общину. Нечто вроде гарема. Или скорее монастыря. О них заботятся, их охраняют и чтят.
– Ну и?..
– Хейдлы – кочевники. У них бывают сезонные миграции. Когда они передвигаются, каждое племя держит своих женщин в середине – чтобы защитить.
– Ничего себе – защита! – влез какой-то солдат. – Мы из их следующего поколения наделали котлет.
Айк промолчал.
– Погодите, – сообразил Уокер. – Ты говоришь, что мы пересекли середину их каравана?
Айк кивнул.
– То есть с двух сторон идут самцы?
– Такое уж везение, – ответил Айк. – Гнилое. Думаю, не стоит ждать, пока они сюда явятся.
– Ладно, – сказал Уокер. – Ты посмотрел, теперь нужно с этим кончать.
Но Айк вошел в толпу хейдлов.
Али не расслышала полностью, что он говорил, только заметила, что он то возвышал, то понижал тон и иногда прищелкивал языком. Женщины-хейдлы удивились, солдаты, державшие их под прицелом, тоже. Уокер метнул взгляд на Али, и ей вдруг стало страшно за Айка.
– Если хоть кто-то попытается бежать, – приказал Уокер, – открыть огонь по всем сразу.
– Но там же Эль-Капитан, – заметил кто-то.
– По всем! – непреклонно ответил Уокер.
Али отодвинулась от полковника и приблизилась к Айку, находясь прямо на линии огня.
– Вернись! – прошептал Айк.
– Это не ради тебя, – солгала она, – а ради них.
Хейдлы тянули руки, чтобы потрогать Айка и Али. Жесткие ладони, обломанные заскорузлые ногти. Айк присел на корточки. Али позволила хватать себя за руки и нюхать. Особый интерес у хейдлов вызвало тавро Айка. Одна старуха с бельмами на глазах держала его за руку. Она поводила пальцами по рубцам и что-то спросила. Когда Айк ответил, отпрянула, как будто в отвращении. Потом зашептала что-то остальным; хейдлы засуетились, затолкались, стараясь от него отодвинуться. Айк, сидя на корточках, опустил голову. Он попытался произнести еще несколько фраз, но их страх только усилился.
– Что ты делаешь? – спросила Али. – Что ты им сказал?
– Свое хейдлское имя.
– Ты говорил, что его запрещено произносить вслух.
– Было запрещено, пока я не ушел от племени. Теперь я хочу узнать, насколько плохи мои дела.
– Они тебя знают?
– Они знают про меня.
Судя по отвращению хейдлов, Айк доброй славой не пользовался. Даже дети его боялись.
– Хорошего мало, – сказал он, глядя на солдат. – Оставаться здесь нам нельзя. А если мы уйдем…
Тут Уокеру по рации сообщили, что два контейнера наконец вскрыты, и Шоут включил линию связи. Али видела по лицу полковника, что ему хочется отделаться побыстрее.
– Ну, довольно, – заявил он.
– Оставьте их здесь, и все, – попросила Али.
– Я человек слова, – ответил полковник. – Это ведь ваш приятель Крокетт установил правило: «пленных не брать».
– Полковник, – сказал Айк, – убивать хейдлов – одно дело. Но среди них есть человек. Если ее пристрелить, это будет убийство, верно?
Али не поняла – блефует он, чтобы протянуть время, или имеет в виду ее. Айк пробрался между хейдлами и схватил за руку самку, которая пряталась позади других. Та взвизгнула и укусила его, но Айк все же выволок ее наружу за руки и приподнял. Али не смогла ее разглядеть. Хейдлы уцепились самке за ноги; Айк отшвырнул их и попятился.
– Бежим, – сказал он Али, – бежим, пока можно.
Хейдлы пронзительно завопили. Али не сомневалась, что они сейчас бросятся за Айком и попытаются вернуть самку.
– Вперед! – крикнул Айк, и Али побежала к солдатам.
Они расступились, пропуская ее, Айка и пленницу. Али споткнулась и упала. Айк налетел на нее.
– Именем Господа, – возгласил Уокер, – огонь!
Солдаты открыли огонь. В небольшом гроте шум стоял оглушительный, и Али закрыла уши ладонями. Расстрел занял меньше двенадцати секунд. Несколько контрольных выстрелов – и огонь прекратился. В воздухе повисла вонь от газов. Али слышала, что одна женщина еще кричит, словно ее ранили или пытают.
– Давайте сюда. – Солдат схватил ее за руку. Он явно за нее беспокоился. Али помнила его по исповеди. Кальвино, итальянец, молодой жеребчик. На совести у него беременная подружка, воровство и еще кой-какие грешки.
– Но Айк…
– Полковник велел, – сказал солдат, и Али увидела, что у задней стены грота происходит какая-то разборка; Айк тоже был там. В углу лежали жертвы побоища. «И ведь просто так, без всякой причины», – подумала Али. Она позволила солдату утащить себя вниз и провести через водопад.
Несколько часов она ждала у водяной завесы. Всякий раз, когда оттуда выходил солдат, Али спрашивала про Айка. Солдаты отводили глаза и не отвечали.
Наконец появился Уокер. Позади него под охраной солдат шла спасенная Айком девушка.
Руки ей привязали к туловищу, рот заткнули. Кисти обмотали скотчем, вокруг шеи, как поводок, прицепили колючую проволоку, ноги опутали кабелем. Кожа была в порезах и покрыта запекшейся кровью.
Но шла она, словно королева. Голая, как чистое небо.
Она – не хейдл, поняла вдруг Али.
Зная, что человеческое тело существует в настоящем его виде сто тысяч лет, Али сосредоточила внимание на форме черепа. Череп был современный, человеческий. Кроме него, почти ничто не выдавало принадлежности девушки к человеческой расе.
На нее устремились все глаза, но ее это не волновало. Пусть смотрят. Пусть трогают. Пусть делают, что хотят. Каждый взгляд, каждое оскорбление поднимает ее еще выше.
Татуировки Айка не шли ни в какое сравнение с ее. Татуировки девушки буквально ослепляли. Тела под ними почти не было видно. Краски, которые в нее когда-то втерли, почти полностью скрывали естественный смуглый цвет кожи. Круглый живот, большие груди – они колыхались прямо перед носом солдата, который дергал головой взад-вперед в ритме даунтаун-джаза. Не было никаких признаков, что она понимает английский или какой-либо другой человеческий язык.
С головы до ног девушка была обвешана украшениями и разрисована. На каждом пальце – тонкое железное колечко.
Стопы – плоские от хождения босиком. На вид ей было не больше четырнадцати.
– Наш разведчик сказал – она может знать, что делается впереди, – заявил Уокер. – Мы немедленно выступаем.
* * *
Казалось, им удалось отделаться малой кровью. В шахте-3 экспедиция потеряла трех солдат, зато получила запас продуктов и батарей на следующие шесть недель. Они успели провести короткий сеанс связи с поверхностью и сообщить «Гелиосу», что продолжают движение.
Никаких признаков преследования не было, но Айк гнал их тридцать часов подряд и не разрешал разбивать лагерь.
– За нами гонятся! – напоминал он.
Несколько человек, желающих все бросить и вернуться той же дорогой, – верховодил у них Гитнер, – обвинили Айка в сговоре с Шоутом. Они, мол, нарочно загоняют их поглубже. Айк только плечами пожал и предложил им делать, что хотят.
Но никто не решился.
Второго октября пропали двое солдат, прикрывавших тыл. Их отсутствие заметили только через двенадцать часов. Уокер, убежденный, что они, сговорившись дезертировать, украли плот и отправились домой, послал в погоню пятерых солдат. Айк возражал. Однако отменить приказ полковника заставили не его доводы, а сообщение, полученное по рации. Все замерли, думая, что это пропавшие солдаты.
– Вдруг они просто заблудились, – предположил кто-то из ученых.
Сигнал был искаженный, но к ним обратился, судя по выговору, британец.
– Вы допустили ошибку, – сказал он. – Вы забрали мою дочь.
Девушка-хейдл издала гортанный звук.
– Кто говорит? – спросил полковник.
Али знала, кто говорит. Полночный приятель Молли. И Айк тоже знал. Это тот, кто когда-то давным-давно увел его во тьму. Исаак вернулся. Рация замолчала.
Люди устремились вниз по течению и целую неделю не разбивали лагерь.
20
Погибшие души
Лев выходит из логова, и змеи жалят людей;
тьма опускается, и погружается в молчание земля,
ибо отдыхает создатель всего.
Гимн Атону. 1350 г. до н. э.
Сан-Франциско, Калифорния
Очертя голову бросился хейдл из пещеры, смотрящей множеством отверстий. Слабо дыша, голодный, изнывающий от головокружения, он все же презрел свою слабость.
Идеально круглые отверстия дренажных труб покрыты инеем. Холодный туман. В многоярусных туннелях лежат больные и умирающие. Болезнь выкосила всех, словно на хейдлов обрушилась чума, или кто-то отравил реки, или пустил в коридоры ядовитый газ.
Его глаза гноились. Этот воздух, этот ужасный свет. И пустота голосов. Звуки слишком далеко и в то же время слишком близко. Слишком много пространства. Мысли не находят отклика. Стоит что-то представить, и оно тут же растворяется в небытии.
Он обмотал голову обрывками дубленой кожи, словно прокаженный. Съежившись в кожаных лоскутах, хейдл чувствовал себя лучше, он почти мог видеть. Он нужен своим. Других взрослых мужчин перебили. Теперь все на нем – оружие, пища, вода. С поисками Мессии придется подождать.
Он не пытался бежать, ведь рядом живые женщины и дети. Они выживут все вместе или погибнут. Только так. Он за все в ответе. Ему восемнадцать, и теперь он у них старший.
Кто остался? Из его жен дышала только одна. И трое его детей.
Перед ним встал образ младшего сына – холодного как камень. Аийя! Хейдл заставил свое горе перейти в ярость.
Тела других хейдлов лежали там, где они упали, или споткнулись, или пошатнулись. Разлагались они как-то странно. Наверное, из-за этого удушливого жидкого воздуха. Или из-за света, едкого, как кислота. На своем веку хейдл видел много трупов, но так быстро они никогда не портились. Прошел только день – и уже ни один не годится в пищу.
Через каждые несколько шагов он опускал руки на колени и ловил ртом воздух. Земля – плоская, как поверхность воды. А он – воин и охотник! – едва может стоять. Жуткое место.
И, переступив через кучу костей, хейдл двинулся дальше.
Он подошел к призрачно-белой линии и приподнял свои лоскуты, щурясь в туман. Для звериной тропы она была слишком прямой. Подумав о тропе, хейдл воспрянул. Быть может, она приведет к воде.
Он шел по белой линии, останавливаясь, чтобы отдохнуть, но присесть не решался. Стоит сесть – и он ляжет, а если ляжет – уснет и не проснется. Он пытался уловить запахи, однако грязный воздух оказался слишком насыщен вонью, ни животных, ни воду не учуешь. Слуху тоже нельзя доверять, нельзя верить голосам. Казалось, на него обрушился целый их легион. И ни одного осмысленного слова. Погибшие души.
Потом белая линия уперлась в другую, тоже уводящую в туман – вправо и влево. Налево, решил он, ведь это священное направление. Куда-нибудь выведет. Линия привела к другим линиям. И он поворачивал – то направо, то налево – в нарушение Пути.
На каждом повороте ставил пахучую метку. И все равно потерялся. Как такое случилось? Лабиринт без стен? Хейдл ругал себя. Если бы он все время, как его учили, сворачивал налево, он неизбежно вернулся бы на место или мог бы пройти назад тем же путем, сворачивая направо. Теперь он спутал направление. Да еще будучи таким слабым. И притом что жизнь племени зависит от него одного. А ведь обучают именно для таких случаев.
Все еще надеясь найти воду, или мясо, или собственный запах среди этой причудливой растительности, хейдл шел дальше. У него тряслась голова. Его тошнило. Он пробовал слизать иней с колючих растений, но вкус соли и азота был сильнее жажды. Земля постоянно дрожала.
Хейдл изо всех сил пытался сосредоточиться, ускорить шаг и прогнать плохие мысли, но светящаяся белая линия неумолимо повторялась; внимание на такое невыносимой высоте рассеивалось. И потому он заметил разбитую бутылку, только когда она наполовину распорола ему ступню.
Он сдержал крик боли. Не издал ни звука. У него были хорошие учителя. Он держал боль в себе. Принял ее словно благодать. Боль может быть другом, а может врагом – все зависит от умения управлять собой.
Стекло! Он молил послать ему оружие – и вот оно! Опустив ногу, хейдл держал скользкий осколок в руках и внимательно его изучил.
Вещь не очень хорошая, для торговли, а не для войны. Ни остроты, как у черного обсидиана, который расщепляется на острые осколки, ни прочности стекла, изготовленного мастерами-хейдлами. Впрочем, сойдет и такой.
Едва веря в удачу, молодой хейдл сдернул с головы лоскуты кожи, заставляя себя видеть при свете. Отдался ему, терзаемый болью в ноге, близкий к агонии. Пока есть время, нужно как-то вернуться к своим. Раз другие чувства скованы запахами и звуками этого места, нужно заставить себя смотреть.
И тут случилось нечто. Случилось откровение. Сбросив лоскуты, покрывавшие его бесформенную голову, он словно разорвал туман. Пропали миражи, и он остался наедине с правдой. Стоя на 50-ярдовой линии стадиона «Кэндлстик-парк» в Сан-Франциско, хейдл обнаружил, что находится в темной чаше на дне огромного звездного мира.
Зрелище было страшное, даже для такого смельчака.
Звезды! Небо! Луна из древних легенд!
Он по-поросячьи хрюкнул и забегал кругами. Где-то рядом – пещеры, а там его народ. Там мертвецы его рода. Хейдл – раненый, хромой – пустился через поле, не поднимая глаз, предавшись отчаянию. Окружающая пустота была как наваждение; казалось, он вот-вот упадет в опрокинутую над ним чашу.
Потом стало еще хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70