Девочка падала с утеса или тонула в море, а доктор пыталась до нее дотянуться и спасти. Другим сотрудникам снились похожие сны. Синдром долгой изоляции – определили коллеги. А Доун стала частью их компании. Им будет ее не хватать.
От хейдла оставались только верхние две трети черепа. Процесс шел медленно. Второй криомикротом был откалиброван для выполнения самых тонких срезов. Мозг – наиболее интересная часть исследования. Ученые надеялись, что смогут понять процессы восприятия и познания – то есть, по сути, заставить заговорить мертвое сознание. Следующие десять недель им только и остается нянчиться с этой колбасорезкой. Нужно запастись терпением – то есть диетической колой и солеными шуточками.
Ямомото подошла к металлическому столу. В кубе замороженного голубого геля верхняя часть черепа Доун казалась совершенно белой. Как луна в куске неба. От верхней и боковых сторон куба отходили электроды. Внизу работало лезвие; камера все фиксировала. Лезвие уже срезало нижнюю челюсть и теперь двигалось взад-вперед в районе верхних зубов, продвигаясь к носовой полости. Большей части носа и изрезанных мочек уже не было. Что же касается внутренних органов, то удалили большую часть продолговатого мозга, идущего вверх от спинного. Почти весь мозжечок, отвечающий за двигательные функции, уже переведен в биты и байты. Пока никаких повреждений или отклонений не обнаружили. Для мертвого мозга все ткани были в отличном состоянии, практически жизнеспособные. Ученые не переставали удивляться. «Мне бы так сохраниться после смерти», – сострил кто-то.
Становилось все интереснее. Нейрохирурги, специалисты по мозгу, ученые, изучающие когнитивные процессы, звонили или писали по электронной почте со всей страны, желая быть в курсе событий.
Некоторые части мозга – уже пройденные, как, например, мозжечок, – были вполне типичны для млекопитающих. Можно понять, что делает зверя зверем, но нельзя понять, что делает хейдла хейдлом.
Доун больше не будет трупом подземного животного. Начиная со структур головного мозга она снова станет сама собой. Можно будет воссоздать ее личность, процессы мышления, речевую деятельность, эмоции, привычки, инстинкты. Говоря кратко, люди посмотрят на мир глазами Доун. Это как сажать звездолет на чужой планете. Более того, это как впервые взять интервью у инопланетянки и расспросить, о чем та думает.
Ямомото взялась за электроды; она перебирала те, что выходили справа, и аккуратно складывала их на стол. До сих пор оставалось загадкой, почему мозг Доун генерирует слабые электрические импульсы. На диаграмме должна была быть ровная линия, но время от времени на ней появлялись небольшие зубцы. Так продолжалось несколько месяцев. Что ж, если подождать достаточно долго, то, наверное, электроды зафиксируют такой сигнал и у порции фруктового желе.
Ямомото стала разбирать электроды с чувством, будто расплетает косички ребенку. Она остановилась, всматриваясь через голубой гель в то, что осталось от лица хейдла.
– Доброе утро, – сказала доктор.
Голова открыла глаза.
* * *
Pay и Бад Персивел отыскали Веру в международном аэропорту Денвера. Она примеряла шляпу в магазине ковбойской одежды. Трудно придумать лучшее противоядие против тьмы, охватившей разум. У каждого свое мнение, свой страх, свое решение. И никто не знает, что происходит там, внизу, что окажется там и в каком мире будут потом расти дети. Здесь, в огромном помещении, похожем на шатер, наполненный светом и простором, можно обо всем забыть и просто есть мороженое. Или примерять ковбойскую шляпу.
– Мне идет? – поинтересовалась Вера.
Pay поднял свой портфель и изобразил аплодисменты. Персивел сказал:
– Я убит!
– Вы прилетели вместе? – спросила она.
– Из Лондона через Цинциннати, – сообщил Персивел.
– Из Мехико, – ответил Pay. – Столкнулись в вестибюле.
– Я боялась, что никто не явится, – сказала Вера. – Впрочем, наверное, уже поздно.
– Ты позвала, и мы явились, – отозвался Персивел. – Мы же команда.
Его брюшко и ненавистные ему очки только подчеркивали галантность бывшего астронавта. Pay взглянул на часы:
– Томас будет не позже чем через час. А остальные?
– По-разному, – ответила Вера. – Кто в дороге, кто занят, до кого-то не дозвонилась. О Бранче вы, думаю, слышали.
– Он, наверное, рассудок потерял, – заметил Персивел. – Вот так взять и рвануть вниз, да еще в одиночку. Уж ему-то лучше других известно, на что способны хейдлы.
– Сейчас меня не они беспокоят.
– Только не начинай, пожалуйста, про то, что «враг – в нас».
– Вы слышали про приказ стрелять на поражение? – спросила Вера. – Такой приказ у всех воинских частей. И у Интерпола.
Персивел прищурился:
– То есть? Стрелять в Бранча?
– Дженьюэри сделала все, что могла, чтобы приказ отозвали. Но есть такой генерал Сэндвелл – очень злопамятный тип. Просто исключительно. Сенатор пытается выяснить о нем как можно больше.
– Томас в ярости, – вставил Pay. – Бранч ведь был в армии нашими глазами и ушами. Теперь остается только гадать, какие у них планы.
– И кто раскладывает капсулы с прионом.
– Грязное дельце, – пробормотал Персивел.
Они встретили Томаса у выхода в зал, прямо с гонконгского рейса.
На угловатые черты его лица легли скорбные тени, добавляя ему сходства с президентом Линкольном. Однако для человека, которого только что выслали из Китая, он выглядел на удивление бодрым. Томас оглядел встречающих.
– А почему в ковбойской шляпе? – спросил он Pay.
– Как хозяева, так и гости, – пожал тот плечами.
И, окружив кресло Веры, все двинулись к выходу, обсуждая по дороге новости.
– А как там Мустафа и Фоули? – спросила Вера. – Нормально?
– Устали, – ответил Томас. – В Каши – это провинция Синьцзян – нас несколько дней продержали под арестом. Конфисковали камеры, дневники, отозвали наши визы. Официально мы – персона нон грата.
– Томас, чего ради тебя вообще понесло в Китай?
– Хотел исследовать тамошние европейские мумии и надписи. Им четыре тысячи лет. На тохарском языке. В Азии!
– Мумии в китайской глуши, – фыркнул Персивел. – Загадочные письмена. И зачем они вам понадобились?
– Сейчас я согласна с Персивелом, – призналась Вера. – По-моему, это далеко от нашей задачи. Иногда я сама не знаю, чем занимаюсь. Последние три месяца я по твоему заданию составляю обзоры по митохондриальной ДНК и эволюции человека. Скажи, пожалуйста, каким образом информация по образцам плаценты из Новой Гвинеи приблизит нас к обнаружению первобытного деспота?
– В настоящее время мумии и индоевропейские надписи доказывают, что четыре тысячи лет назад на китайскую цивилизацию оказали влияние европейские кочевые народы, – сказал Томас.
– И потому вас выслали? – спросил Персивел. Он подышал на очки и нарисовал крест. – Или «товарищи» застукали вас за воздаянием мумии почестей?
– Подозреваю, все гораздо серьезнее, – сказал Pay. – Если я правильно понимаю, вы, Томас, пытались доказать, что китайская цивилизация вовсе не развивалась изолированно от других. Заявить, что европейцы, возможно, принимали участие в зарождении китайской культуры, – прямое покушение на основы. Они гордый народ, сыны Поднебесной.
– Но опять же, какое это имеет отношение к нам? – спросила Вера.
– Думаю, самое прямое, – решился Pay. – Допущение, что великая цивилизация могла быть изменена или даже порождена врагом, низшей расой или варварами, – очень даже важно.
– А можно попроще, Pay? – проворчал Персивел.
Томас молчал. Казалось, их рассуждения его развлекают.
– А что, если и человечество развивалось не в изоляции? Если у нас были учителя?
– О чем ты вообще, Pay? – удивился Персивел. – О марсианах?
– Зачем далеко ходить, – улыбнулся Pay. – Я о хейдлах.
– Хейдлы? – поразился Персивел. – Нас учили хейдлы?
– А вдруг на протяжении веков они помогали создавать нашу цивилизацию? Может, это они взрастили наших темных предков и помогли зарождению человеческого разума?
– То есть нас вынянчили дикари?
– Поосторожнее, – сказал Pay. – А то ты говоришь, как китайцы о варварах.
– Это правда? – обратилась Вера к Томасу. – Вы проводите аналог между Китаем и ранней человеческой цивилизацией?
– Вроде того, – признал Томас.
– И чтобы доказать свою правоту, проехали тысячу миль, сидели в тюрьме?
– Не только за этим. Было у меня подозрение – и оно подтвердилось, – что европейские письмена в провинции Синьцзян не на тохарском языке. И не на каком-либо другом известном. Все сообщения о них неверны. Нам хватило одного взгляда. Представляете, на мумиях были хейдлские татуировки. Эти европейские кочевники действовали как агенты или посланцы. Они перевозили в Древний Китай документы. Документы, написанные хейдлским шифром. Если б только мы умели его читать!
– И опять же, – сказал Персивел, – что с того? Прошло четыре тысячи лет. И читать их мы не умеем.
– Четыре тысячи лет назад кто-то послал этих людей в Китай с какой-то миссией. Неужели вам не интересно – кто?
Фургон доставил их в Научный центр. У входа в исследовательский корпус они попали в толпу полицейских и телерепортеров. Тут же собрались представители университета и по очереди выходили репортерам на растерзание. У всех изо рта шел пар. Если рассудить здраво, эта пресс-конференция на зимней улице надолго не затянется.
– Еще раз попрошу вас сохранять здравый смысл, – вещала профессорского вида фигура, протирая очки. – Никакой одержимости в природе не существует.
Какой-то молоденький корреспондент, мокрый от снега до самых бедер, кричал из толпы:
– Доктор Йарон, вы опровергаете сообщения, что университетский медицинский центр в данный момент в качестве лечения проводит процедуру изгнания духов?
Бородатый мужчина сверкнул в микрофон белоснежной улыбкой:
– Ждем, пока прибудет профи со святой водой и курицей.
Полицейские, дежурившие у раздвижных стеклянных дверей, впускать никого не собирались. Врачебный пропуск Веры не помог. Тогда Персивел помахал перед ними каким-то старым, выданным НАСА удостоверением.
– Бад Персивел! – удивился полицейский. – Вот черт, проходите, конечно!
Каждый хотел пожать ему руку. Персивел сиял.
– Ох уж эти астронавты, – шепнула Вера, повернувшись к Pay.
Внутри лабораторного корпуса деятельность была не менее сумасшедшей, разве что не такой шумной. Ученые рассматривали диаграммы, рентгеновские снимки, видеозаписи или водили мышью по компьютерным моделям, читали данные с дисплеев или бумаг, прижимая плечом мобильные телефоны. Деловые костюмы смешались с медицинскими халатами разных цветов. Шум напомнил Вере переполненный полевой госпиталь в зоне природной катастрофы. Она остановилась перед кучкой людей, смотревших видеозапись. На экране молодая женщина склонилась над кубом из голубого геля, стоящим на стальном столе.
– Доктор Ямомото, – шепотом объяснила Вера Персивелу и Pay. – В прошлый раз мы с Томасом с ней разговаривали.
– Вот, сейчас, – сказал один из медиков. В руке он держал секундомер. – Три, два, один. И готово.
Ямомото на экране вдруг застыла, потом опустилась на колени.
Секунду она сидела на корточках, потом вскочила, завалилась на бок и задергалась в сильнейших судорогах. Члены общества «Беовульф» отправились дальше.
В следующей комнате были дисплеи: на них – разверстая затылочная часть черепа, стрелки курсора бегают по артериям, путаются среди нервных окончаний – магистралей грез и побуждений.
Вера постучала в приоткрытую дверь. Светловолосая женщина в лабораторном халате склонилась над микроскопом.
– Я ищу доктора Кениг, – сказала Вера.
Женщина подняла голову и бросилась к ней с распростертыми объятиями.
– Вера, наконец-то! Ямомото говорила, что вы были у нее несколько месяцев назад.
Вера представила спутников.
– Мэри-Кей – одна из моих лучших учениц. Когда мне удавалось привлечь ее внимание. То у нее триатлон, то альпинизм, не угонишься за ней.
– Добрые старые времена, – проговорила Мэри-Кей, которой было никак не больше тридцати.
Судя по всему, медицина стала уделом исключительно молодых и сильных.
– Правда, время теперь неподходящее, – заметила Мэри. – Мы тут все под ружьем. Кругом правительственные агенты, фэбээровцы.
Темные круги под глазами молодой женщины подтверждали ее слова. Что бы тут ни делалось, ей тоже немало перепало.
– Мы вообще-то слышали, что у вас что-то случилось, – сказала Вера. – И хотели бы узнать как можно подробнее. Если у тебя найдется свободная минутка.
– Конечно найдется. Только закончу одно дело. Я собралась тут кое-что посмотреть.
– Я хочу помогать, – потребовала Вера.
Мэри-Кей с признательностью протянула Вере распечатку электроэнцефалограмм.
– Это снято год назад, в первый день подготовки хейдла к микротомии. Запись начата в два тридцать четыре, когда приступили к расчленению тела. Если не трудно, проверьте на диаграмме те моменты, когда производилось рассечение. Когда лезвие проходило через тело, зафиксирована некоторая активность. Я покажу где.
Она нажала кнопку на клавиатуре. Остановленный кадр начал двигаться.
– Ну вот. Вы готовы? Сейчас будут отчленять ноги. Вот, сейчас.
На экране возникло нечто, похожее на ленточную пилу. Работники придерживали длинный прямоугольник геля на боку. Двое из них убрали кусок, после того как он прошел через пилу.
– Ничего, – сказала Вера. – Никакой реакции. График – прямой.
– Секция головы. Есть что-нибудь?
– Ничего. Не шелохнулось.
– А что мы вообще должны увидеть? – спросил Персивел.
– Активность мозга. Болевая реакция. Что-нибудь.
– Мэри-Кей, – спросила Вера, – почему ты ищешь признаки жизни в мертвом хейдле?
Женщина беспомощно взглянула на Веру.
– Стараемся учитывать все варианты, – сказала она, и стало ясно, что «варианты» не соответствуют традиционным взглядам.
Мэри повела их по корпусу, рассказывая по дороге:
– Последние пятьдесят две недели наше отделение компьютерной анатомии в целях изучения хейдлов занималось микротомией одного экземпляра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70