Она отвернулась от него и лежала на боку, сжавшись от унижения, надеясь, что только страх удерживает ее в этой постели, где голова касается его головы, а подушка кажется прохладной по сравнению с его горячей щекой.
Он заснул, положив руку на ее спину. Утвердив свою власть. Засыпая, он сказал только: «Спокойной ночи, Рози». И все. А она лежала, свернувшись в позе зародыша, и ей хотелось засунуть в рот большой палец, как она всегда делала ребенком, когда ей бывало плохо. Его рука лежала на ее спине. Она не шевелилась, слишком измученная, чтобы выскочить из постели, бежать к дочери, выгнать Бена, вопить от ярости. Потом она заснула. Рядом с человеком, который только что овладел ею, потому что ему так захотелось.
Когда несколько часов спустя она проснулась, он еще спал. Солнечный свет бликами ложился на безмятежное, красивое лицо. Она смотрела на его полуоткрытый рот, на вздрагивающие во сне веки. И ей хотелось его убить. Теперь она понимала, почему женщины убивают своих любовников. На ее теле не было никаких следов недавней борьбы. Его сила напугала ее, лишила способности кричать и по-настоящему сопротивляться. Никаких синяков на теле – только небольшой след на руке, в том месте, где он держал ее.
Тогда она сделала то, что столько раз видела в фильмах – встала и залезла под душ, чтобы вода смыла его запах, запах ее страха и поражения. Она снова подумала, что хочет его убить, но знала, что никогда не сможет этого сделать, хотя некоторое время еще продолжала представлять себе картины убийства, держа в дрожащей руке маникюрные ножницы.
Он пошевелился во сне, повернулся, коснулся рукой пустой подушки. Что-то пробормотал с закрытыми глазами, потом проговорил громче:
– Поставь чайник, Рози.
Она отложила в сторону ножницы, вынула из гардероба другой халат, с непонятным отвращением поглядывая на тот, который ночью Бен отшвырнул, не позволив надеть, как будто халат был виновником ее поражения.
Она включила чайник и стала смотреть в окно. Тихий рассвет обещал прекрасный день бабьего лета… Где она? Кто она теперь? Внутри нее не оставалось ничего, что могло бы прийти ей на помощь. Когда-то она нравилась себе. Теперь она просто нечто, принадлежащее кому-то – вещь. Нет, не в смысле физической зависимости от мужчины – это было бы слишком просто и уже изжило себя в их отношениях. Бен обладал настоящей властью, силой, которая позволяла ему оставаться в ее постели после того, как он совершил акт насилия, и еще требовать внимания к себе. «Поставь чайник, Рози».
Поздно, ее протест ни к чему не приведет и еще больше унизит. Она стала готовить чай, отчаянно желая, чтобы через кошачий лаз в кухню на звук открываемого холодильника ворвался ее старый друг. Розмари положила в чашку растворимого молока, налила чай, добавила ложку меда и смотрела, как он тает в оранжевой жидкости. «Хорошо бы его отравить», – мелькнуло в голове, и она засмеялась. Села и стала пить чай. У нее не было никакого желания отнести кружку Бену. Она будет просто сидеть, а потом посмотрит, много ли осталось от некогда сильной женщины Розмари Дауни, сможет ли она выдержать его появление.
Открылась дверь, вошел Бен. Часы на стене показывали четверть девятого. Она взглянула на него и прижалась к спинке стула, руки крепче сжали пустую кружку. Он был одет и улыбался.
– Где мой чай? – спросил он, подойдя к столу. Розмари положила внезапно вспотевшие ладони на колени. Его наглость придала ей смелости, где-то в глубине зрела холодная злоба.
– Я все выпила, – сказала она.
– Отлично. – Бен налил воды в чайник. Он двигался легко, без напряжения. – Славный денек, – сказал он, глядя в сад через ее голову.
Она встала и направилась к хлебнице. Может, если съесть тост, эта слабость исчезнет.
– Ты собираешься делать тосты, Рози? – спросил он, продолжая смотреть в окно. Она не ответила. – Приготовь и на меня. Ничего не ел с прошлого вечера. У тебя в холодильнике было пусто. – Он улыбнулся так, словно сам никак не мог поверить собственному нахальству.
Она взяла хлебный нож и повернулась к Бену, сжимая его в дрожащей руке.
– Почему ты не можешь просто взять и уйти, – тихо проговорила она, поймав себя на том, что не может оторвать взгляда от его карих глаз и все еще улыбавшегося лица. Он взглянул на нее, потом на нож. Она снова заговорила: – Твоя наглость лишает меня дара речи. Мне кажется, нам лучше воздержаться от обсуждения того, что произошло ночью, а тебе следует уехать, пока еще никто не встал.
Он молчал, улыбка слегка поблекла. Он показал подбородком на нож.
– Тебе, по-моему, лучше положить эту штуку на место. Вдруг произойдет какая-нибудь неприятность. Случайно.
– Я даже не стану говорить, что бы я хотела сделать этим ножом, Бен. Но ты этого не заслуживаешь. Я просто хочу, чтобы ты убрался из моей жизни. Клянусь, если ты сделаешь хоть один шаг ко мне, я тебя убью. С меня довольно.
Он помолчал. Потом пожал плечами.
– Я ревновал, – заявил он. – Ты моя.
– Тебе надо было родиться в другое время, Бен. Эти идеи были несовременными уже лет пятьдесят назад.
– Да, это эпоха таких, как ты, а не таких, как я. – Он положил пакетик в кружку и налил кипятка.
Ее решимость начала исчезать. Она знала, что никогда не отважится никого ударить ножом.
– Кажется, я опять все испортил. Верно, Рози? – Он стоял к ней спиной.
Она опустила нож и устало ответила:
– Да.
Он обернулся.
– Ты действительно хочешь, чтобы я ушел? Подумай как следует. Нам же хорошо друг с другом. Я могу быть еще лучше в постели. – На его лице снова появилась та же улыбка.
Она изумленно смотрела на него, чувствуя непреодолимое желание расхохотаться.
– Бен, жизнь – это не только секс, – сказала она.
– Не будь ребенком, Рози, не обманывай себя. Для большинства мужчин женщина – это просто ходячее влагалище. Уж поверь мне, все они думают только о том, как бы уложить тебя в постель. Не воображай, что им нужна твоя душа.
И тогда она действительно засмеялась.
– Господи, ты просто невозможен. Откуда ты набрался этой чепухи? Мама научила? – Она увидела, что его лицо наливается яростью, и снова подняла нож.
Он в бешенстве схватил кружку с чаем и швырнул ее через всю кухню в дверь. Осколки разлетелись по полу. Ложечка звякнула о кафель. Розмари все еще держала нож, но вдруг ее охватило спокойствие.
Бен подхватил небольшую сумку, которую принес с собой в кухню, и повесил ее на плечо. Его ярости как не бывало. Представление окончилось. Их глаза встретились. У обоих были опустошенные, лишенные выражения лица.
– Я позвоню, когда ты успокоишься, – неожиданно произнес он. Она не ответила. – Думаю, вся эта сцена была задумана Фрэнсис. – Она по-прежнему молчала, мечтая, чтобы он поскорее ушел, боясь услышать шаги Эллы или Джоанны на лестнице. – Знаешь, Рози, в твоем возрасте следовало бы считать большой удачей, что я возвращаюсь. – Он вышел через заднюю дверь, словно боялся пройти по осколкам и мокрому полу, и аккуратно прикрыл ее за собой.
Она услышала, как с третьей попытки завелась его машина, услышала знакомое чихание мотора, набиравшегося сил перед долгой дорогой. И наступила тишина. Тогда она осторожно положила нож на стол рядом с хлебом, от которого так и не успела отрезать кусок, закрыла лицо руками и зарыдала. Она ничего больше не слышала… Потом рядом очутилась Джоанна, которая, поддерживая, усадила ее на стул.
За спиной Джоанны стояла Элла.
– Что случилось? Ма, что случилось? Черт побери, что это за бардак? – Она принялась собирать осколки, боясь наступить босыми ногами. Джоанна стояла перед сидевшей Розмари, прижав к себе ее голову. Розмари всхлипывала.
– Элла, завари чай, – тихо попросила Джоанна.
Та подошла к столу и приготовила чай. Часы пробили половину девятого.
– Положи меда, – сказала Джоанна. Элла молча повиновалась, вдруг испугавшись за мать. – Выпейте.
Розмари отпила глоток, почувствовала силу, исходящую от больших рук Джоанны, которая гладила ее по голове, массировала шею и плечи, снимая напряжение. И тогда она перестала плакать и молча сидела, не в силах подобрать слова, чтобы объяснить свое поведение. Потом, взглянув на Джоанну, присевшую рядом с ней на корточках, на встревоженное лицо дочери, наконец заговорила:
– Все в порядке… Все в порядке. Я, наверное, вас разбудила? Извините, девочки.
Элла с облегчением вздохнула и села.
– Мы услышали какой-то стук, – объяснила она, – а потом ты заревела.
– Вам лучше? – спросила Джоанна.
Розмари слабо улыбнулась.
– Сейчас станет лучше. Честное слово.
– Он ушел? – еле слышно проговорила Джоанна.
Элла переспросила:
– Что ты сказала?
Розмари улыбнулась, погладила Джоанну по щеке и ответила:
– Да, он ушел.
– Слава Богу, – громко проговорила Элла и стала делать тосты.
– Я рада. – Джоанна выпрямилась, выдвинула стул и села.
– Слишком слабо сказано, – вмешалась Элла. – И вот что еще – никогда в жизни больше не приглашу никого из своих приятелей к тебе в гости.
Розмари закрыла глаза, захваченная воспоминаниями. Внутри у нее все умерло. Нынешнее спокойствие было еще хуже, чем горе, которое она чувствовала несколько минут назад. По крайней мере тогда она жила; по крайней мере, когда так плохо, знаешь, что живешь. А сейчас она ничего не чувствовала и ни о чем не думала. Грядущий день казался бессмысленной суетой: Том и мать должны были прийти на чай. И некому рассказать, что произошло этой ночью, никто не поймет, что от нее, от ее личности ничего не осталось. Только одна эта мысль и сидела у нее в голове, пока пила чай. Она не находила ни одной причины, из-за которой следовало бы продолжать жить, и это пугало больше, чем все, что когда-либо совершил Бен.
25
В это воскресенье по крайней мере легко было притворяться занятой. Джоанна уехала на репетицию в половине десятого. Элла спросила:
– Ма, что ты сегодня делаешь?
– К чаю приедет бабушка.
У Эллы вытянулось лицо.
– Пожалуй, мне лучше провести день с Джоанной.
К ее удивлению, мать только пожала плечами и продолжала уборку в кухне, которую затеяла сразу после завтрака. Она вымыла пол, шкафы, плиту и сейчас принималась за окна.
Элла некоторое время наблюдала за ее действиями, а потом вдруг спросила:
– Ты так стараешься для бабушки?
– Нет, – не задумываясь, ответила Розмари. – Я стараюсь для себя.
– Не возражаешь, если я тебя покину? – проговорила Элла в спину матери.
– Делай то, что считаешь нужным.
Элла уехала около одиннадцати. Розмари закончила с кухней. Сняла халат, бросила его прямо в стиральную машину и голая стала подниматься по лестнице. Она прикинула, стоит ли начать разбирать комод под лестницей, но решила вместо этого напечь лепешек. Она поймала себя на том, что бормочет:
– Сырные лепешки.
Она еще раз приняла душ, надела джинсы и рубашку. Немногие оставшиеся вещи Бена вытащила из гардероба, сложила стопкой и отнесла в кладовку.
– Вот так-то, – сказала она.
Зазвонил телефон. Это была Фрэнсис.
– А я-то надеялась, что ты все еще в «Савое», – сказала она.
– Он придет на чай. Приходи и ты, ладно? Будет еще мама.
– Отлично. Хочешь, я привезу Бетти?
– Конечно. Спасибо.
Наступила пауза, потом Фрэнсис спросила:
– Ты в порядке?
– Да. Почему ты спрашиваешь?
– У тебя какой-то странный голос, радость моя, и обычно ты никогда сразу не соглашаешься, когда кто-то предлагает снять с тебя часть забот. Ты всегда говоришь: «Ты уверена, что это не слишком затруднительно?»
Розмари не нашлась что ответить.
– Розмари?
– Да, я слушаю. Все в порядке. Правда. Приезжайте с мамой примерно к трем. Я буду печь лепешки.
– Уверена, что лепешки тоже что-то означают, дорогая, но оставим это на потом. А пока еще одно – ты хорошо провела время?
– Когда?
Фрэнсис даже возмутилась.
– Вчера – когда же еще? С этим, как бишь его? Боже, дорогая, настолько плохо? Или, наоборот, настолько хорошо?
– А-а, ты имеешь в виду Тома? Да, он милый. Мы пообедали, и он отвез меня домой. Очень приятный человек. Послушай, Фрэнни, я что-то ничего не успеваю. Приезжайте в половине четвертого.
– Ты, и правда, какая-то странная, – с убеждением проговорила Фрэнсис. – Ладно, скоро увидимся. Береги себя.
Розмари повесила трубку, и почти в то же мгновение снова раздался телефонный звонок. Она вскочила, сняла трубку.
– Алло, кто говорит?
– Розмари? – Она узнала характерный акцент интеллигентного жителя Восточного побережья Штатов, с облегчением опустилась на кровать.
– Том?
– Ты в порядке, Розмари?
– Все только и делают, что задают мне этот вопрос, – засмеялась она. – У меня просто куча дел, вот и все. А еще я хочу выбраться в сад, пока солнце не спряталось.
– Не стану тебя задерживать. Меня ждут к чаю?
– Да. Около четырех. Ах да… Да нет, в любое время. – Она подумала, успеет ли сгрести опавшие листья перед тем, как приняться за лепешки.
Том снова заговорил:
– О'кей. Значит, я увижу тебя в четыре. Вместе с твоей мамой.
Она улыбнулась.
– Ты настоящий храбрец.
Они попрощались и одновременно положили трубки.
Розмари решила сначала привести в порядок сад.
– Потом выпью немного шерри и примусь за лепешки, – сказала она самой себе и улыбнулась, словно удивившись такому смелому решению.
Осенний сад мирно отдыхал в одеянии волшебных красок. Она ступала по золоту, янтарю и пурпуру. На мгновение остановилась, чтобы понаблюдать за двумя мухами, которые совокуплялись на тонком стебле еще цветущей розы. Потом согнала их.
– Даже не весной, – пробормотала она и жадно вдохнула вдруг налетевший прохладный ветерок.
Птиц почти не было слышно. Они с гомоном собирались в стайки недели две назад, а теперь улетели. Она наклонилась, коснулась рукой земли на могиле Бена и сказала:
– Мне тебя не хватает.
Она заведет котенка, но немного погодя. В этом уголке ее сердца еще слишком много воспоминаний.
До половины второго она сгребала листья, наслаждаясь яркими красками и ароматом охапки, возвышавшейся на тачке. Руки и ногти так ныли от непривычной работы, что она выпила шерри и приняла душ.
Потом напекла лепешек. Тридцать шесть ячменных лепешек с сыром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44