– Это одно и то же.
Он пожал плечами и взглянул на нее искоса. Затем спросил:
– Кофе хочешь?
– И это все, что я заслужила? – выкрикнула она, сама ощущая истерические нотки в своем голосе.
– Ты можешь выпить и вина, Рози, – сказал он шутливо, забавляясь ее яростью.
Она почувствовала, что теряет всякое чувство реальности. Он наклонился над маленьким деревянным столиком, взял ее дрожащую руку в свои. И сказал быстро, с тихой нежностью, словно бы желая, чтобы и она сбавила тон:
– Бетси не имеет никакого значения.
– Я не понимаю. Зачем ты спал с ней?
– Почему бы и нет? Теперь я не понимаю. Почему ты пришла в такое состояние? Ради Бога, Рози, к чему все эти блядские вопросы? Ты говоришь, будто жена.
Разозлившись, он отпустил ее руку, но голоса не повысил, хотя и говорил сейчас жестким, решительным тоном.
Она сознавала свою глупость, чувствовала себя загнанной в угол, была не в силах объяснить свою растерянность и страдание.
Бен со вздохом поднялся.
– Женщины, – пробормотал он сквозь зубы.
– Я хочу домой, – пролепетала она. – Я хочу домой.
Никто в баре даже не посмотрел в их сторону.
– Ты сказал: «Я люблю тебя, Рози», – прошептала она.
Он снова сел. Погладил ее по щеке, и она внезапно расплакалась. Как Бетси. Как ребенок. Как глупая девчонка.
«Помоги мне, Бен», – подумала она, и слезы медленно потекли по ее щекам в этом шумном и грязном «тапас-баре», в залитой дождем Барселоне.
– Помоги мне, Бен, – еле слышно сказала она.
Продолжая гладить ее по щеке, он смотрел, как она плачет. Никто не обращал на них внимания. Они были одиноки в своей беде. Волны громких разговоров бились об этот берег, где разворачивалась их маленькая драма.
– Перестань, Рози, – сказал он наконец.
Когда слезы иссякли, он наклонился, чтобы снять губами потекшую краску с ресниц.
– И зачем только женщины мажутся этой гадостью? – сказал он.
– Дай я сама.
Оттолкнув его руку, она нашла в сумочке зеркальце и салфетку.
– Не думал, что ты так расстроишься, – сказал он. – Разве я обещал хранить верность? Как же мы дошли до этого за такой короткий срок?
Она ответила уже более или менее твердым голосом:
– Прошу прощения. Я вела себя ужасно. Я же говорила тебе, что у меня никого не было много лет. Потеряла сноровку. К тому же еще и влюбилась.
– А ты действительно влюбилась, Рози? – Он улыбался ей.
– Да.
Она положила пудреницу в сумку и сделала глубокий вдох.
– Теперь все в порядке, – сказала она. – Куда мы отправимся?
– Может быть, вернемся домой? – спросил Бен.
– Нет, я не хочу. Впрочем, если ты хочешь…
– Я бы предпочел, – сказал он, расплывшись в улыбке. – Ну что, Бадалона?
– Боже мой, да. Я опять забыла.
Она снова сделала глубокий вздох. Когда они ждали такси, укрывшись от дождя под навесом какой-то лавчонки, она взглянула на него снизу вверх и спросила:
– Кто я такая, если твои родители станут интересоваться?
– Просто Рози. Все остальное будет понятно. Никого другого нет. Верь мне.
Он поцеловал ее в макушку, влажную от дождя, и обнял рукой за шею. Они сели в такси.
Больше Розмари не задавала вопросов – даже самой себе. Видимо, она желала его сильнее, чем нужно, чтобы сохранить самоуважение. Если она будет вести себя, как Бетси, то отпугнет его. Произошла некрасивая сцена, и в этом была ее вина. Ей предстояло многому научиться.
Позволив ему тесно прижаться к себе, ощущая его губы на своих волосах, его пальцы на спине и плечах, Розмари простила ему все – молодость в том числе. Обещая себе, что никогда больше не выдаст ему свою уязвимость и зависимость, она прекрасно сознавала, что он был в полном восторге от всего случившегося.
Стоя рядом с Беном, она ждала, когда откроется выкрашенная голубой краской дверь в квартиру его родителей на седьмом этаже. Они стояли молча, и она чувствовала его напряжение, видела знакомую складку между бровями, не то страдальческий, не то гневный взгляд, который появлялся у него в моменты растерянности. А может, это был панический страх? Дождь хлестал по балконам всех семи этажей, неотличимым друг от друга, с одинаковыми горшочками герани, типичными для пригорода.
– Муниципальные дома? – спросила Розмари, оглядываясь вокруг.
Бен покачал головой.
– Они купили эту квартиру два года назад. Вид унылый, правда?
Голубая дверь распахнулась.
– Здравствуй, папа.
Бен улыбнулся мужчине в рубашке с длинными рукавами, в домашних тапочках. Одной рукой тот придерживал дверь. Высокий, как Бен, и худой; его сощуренные за очками глаза просияли при виде сына.
– Бен, мой мальчик, как я рад тебя видеть! Входи же, входи. Мать отдыхает. Мы ждали тебя позже. Но мы так рады! Входи, входи.
Он повлек сына в тесную прихожую, и Розмари неловко двинулась следом. Дверь закрылась за ними, мужчины обнялись и расцеловались в обе щеки, улыбаясь друг другу. Отец Бена снял очки, глаза у него увлажнились от волнения.
– Это Розмари, – сказал Бен, подталкивая ее вперед.
– Ты с подругой, мой мальчик? Какой сюрприз. Очень рад. Здравствуйте, Розмари. Проходите, проходите. Я сейчас разбужу мать.
Он повел их, слегка подталкивая, в квадратную комнату строгого вида, с громоздкой темной мебелью, которая казалась еще больше из-за слишком маленьких окон, наглухо отгороженных от серого неба снаружи резными жалюзи. В гостиной пахло лаком.
– Садитесь же, дорогая.
Розмари села на черный кожаный диван. Желтые пышные подушки по углам были столь безупречно чистыми, что она невольно подвинулась к центру. Бен, устроившись рядом, отодвинул ее в сторону.
– Подвинься, – прошептал он. – Я знаю, в это трудно поверить, но здесь можно сидеть.
Его отец вышел из комнаты, чтобы разбудить жену. Розмари огляделась.
– Здесь так темно, – сказала она.
Бен встал и поднял жалюзи.
– Мать думает, что даже от крохотного луча солнца у нее выцветут ковры.
– Господи Боже, – прошептала Розмари.
Очень хотелось курить, но нигде не было видно пепельницы. Перед ней стоял кофейный столик; газета, явно брошенная второпях при звонке в дверь, лежала рядом с низкой вазой, в которой стояли стерильно чистые искусственные розы – в воде, уму непостижимо!
– Господи Боже, – повторила Розмари.
Бен, повернувшись от окна, рассмеялся. Его отец вернулся в гостиную. Он надел голубой вязаный джемпер, на более темном, синем, кармане было вышито его имя «Джек». Встав рядом с Беном и держа сына за руку, он с улыбкой произнес:
– Розмари, дорогая, вы не хотите кофе?
– Спасибо. Да. Спасибо, мистер Моррисон.
– Называйте меня Джек. – Он повернулся к Бену. – Мать сейчас придет. Она одевается.
– Плохо себя чувствует? – спросил Бен.
– Нет. Конечно, нет, сынок. Сиеста. Ты забыл.
– Господи, так и есть. Прости, папа.
Бен посмотрел на часы. Было полчетвертого.
– Открой бутылку вина, папа.
Джек Моррисон посмотрел на него с сомнением.
– Ну, я не знаю, сынок, твоя мама…
– Джек Моррисон, открой бутылку вина. Мой сын приехал.
Стоявшая на пороге женщина говорила громко и самоуверенно, с сильным акцентом. Розмари с трудом удержалась от того, чтобы не вскочить с места.
Мать Бена застыла на пороге, освещенная лучами света, шедшего из коридора. Дородная и внушительная темноволосая женщина, глаза и брови, как у Бена, губы тонкие и крепко сжатые, а недовольство сыном безошибочно угадывалось даже в адресованной ему улыбке. Бен двинулся к ней. Они поцеловались. Напряжение ощущалось в каждом его жесте.
– Здравствуй, ма, – сказал он.
Розмари поймала взгляд женщины из-за плеча Бена, нагнувшегося, чтобы поцеловать мать. Хотя выглядела она очень внушительно, но была ниже ростом, чем поначалу показалось Розмари. В каждой ее черточке, в каждом движении ощущалось, что Бен мог быть только ее сыном. Он произнес:
– Это Розмари, ма.
– О, как приятно, он редко приводит друзей.
Магдалена Моррисон (Розмари увидела это имя на салфетке под лампой и поняла, что оно может принадлежать лишь хозяйке дома) величественно двинулась по направлению Розмари, сидевшей на диване. Всего три шага, но это превратилось в настоящее шествие. Не в силах удержаться, Розмари встала, чувствуя себя очень глупо – словно девочка, которую покорный и любящий сын представляет своей матери. Она протянула руку со словами:
– Очень рада познакомиться с вами, миссис Моррисон. У вас замечательно.
Пошлый комплимент слетел с ее губ помимо воли, и она в очередной раз прокляла свое воспитание. Бен, стоявший за спиной матери, деланно улыбался. И Розмари, к своему ужасу, вспыхнула. Улыбка Магдалены стала шире от похвалы. Розмари сказала именно то, что нужно, и была вознаграждена вежливым поцелуем в щеку. Она подумала: «Мне нравится, как целуются испанцы. Они хотя бы делают это от всей души».
Джек Моррисон вошел с бутылкой красного вина и аккуратно расставил перед ними бокалы на маленьких серебряных подносах. Все четверо сели. В комнате было темно из-за дождя, бившего в окна. Магдалена стала разливать, держа Бена за руку. Она села рядом с Розмари, и обе женщины застыли в официальных позах, держа спину очень прямо: одна – от страха, а вторая – от сознания своей власти в доме.
Джек принес печенье и домашние коржики. Перед каждым была поставлена тарелка с кружевной салфеткой.
– Мы уже ели, ма, – проворчал Бен.
Он и его родители начали говорить по-испански; голоса их звучали оживленно, и они обменивались короткими смешками. В воздухе витало напряжение, и Розмари казалось, будто перед ней разыгрывают какую-то нелепую шараду – она была в смятении, чувствовала себя не в своей тарелке, с трудом сохраняла самообладание. И поэтому безостановочно поглощала крохотные миндальные пирожные, стараясь есть быстро и пугаясь крошек, которые падали на безупречно чистый кофейный столик.
«Господи, – подумала она, – эта женщина еще хуже моей матери. А, черт, она хуже меня».
Наконец мать Бена повернулась к ней и заговорила по-английски.
– Вы заняты с моим сыном в съемках фильма, Розмари?
Ее глаза, столь же бездонные, как у Бена, бесстрастно изучали гостью.
– Нет, нет, миссис Моррисон.
– Пожалуйста, называйте меня Магдалена.
– Магдалена. Спасибо. Нет, я, я…
– Она приехала повидаться со мной, – сказал Бен.
Мать повернулась к нему.
– Но мне знакомо лицо Розмари. Она актриса, да?
– Нет, ма. Она ведет телевизионное шоу в Англии. Возможно, ты помнишь ее.
Магдалена вновь уставилась на Розмари.
– Да, да. Отец, ты помнишь?
Бросив на Розмари пронзительный взгляд, она что-то сказала мужу по-испански.
Родители Бена смотрели на нее теперь с любопытством. Потом Джек произнес:
– Ну, конечно же. Мы помним. Прекрасно, прекрасно. Среди нас знаменитость.
– Господи Иисусе, – проворчал Бен. – Экий я болтун. Через минуту они побегут звать соседей.
Розмари засмеялась, с облегчением почувствовав себя принятой в круг. Джек подлил всем вина.
– Вы здесь в отпуске, Розмари? – спросила Магдалена.
– Да.
– А где вы остановились? Это хорошее место?
Розмари покосилась на Бена, который сворачивал брошенную на стол газету. Он не поднял головы, всем своим видом показывая: «Выпутывайся сама, меня это не касается».
Она сказала:
– Я живу в одной гостинице с Беном.
Наступило молчание. Затем Магдалена повернулась к сыну.
– Как поживает Джил?
Бен взглянул на мать и мрачно улыбнулся.
– Прекрасно.
Мать с сыном уставились друг на друга. Женщина заговорила первой:
– А как мальчик?
На сей раз пауза затянулась, и Розмари посмотрела Бену в лицо. Он сказал:
– Тоже прекрасно, ма. Почему бы тебе не позвонить им и не спросить самой?
Он скрипнул зубами, и Розмари почувствовала, что сейчас разрыдается.
Магдалена вновь повернулась к ней.
– Вы видели его мальчика? Моего внука?
Розмари, вздернув подбородок, внимательно рассматривала эту женщину, которая была немногим старше ее. Мать мужчины, в которого она так неожиданно влюбилась. На лицах обеих появилось вызывающее выражение.
– Нет, – сказала Розмари. – Но Бен мне о нем все рассказал. Надеюсь, мы с ним скоро увидимся.
Она выиграла этот раунд благодаря сохранившимся еще жалким остаткам достоинства, которое таяло на глазах. В обращенном к ней взгляде Бена она прочла гордость, но отвернулась, поскольку с трудом удерживалась от желания влепить ему пощечину. Поставить ее в такое глупое положение было непростительно. Второй раз за этот день она сталкивалась с тем, что посторонние люди сообщали нечто новое о нем. Сначала Бетси с ее каким-то больным от любви взглядом, а теперь еще и это. Не только Джил, с которой он живет или жил. У него есть сын. Неужели он совершенно не способен рассказать о себе? И привез ее сюда нарочно?
Они просидели в этой холодной, чистенькой квартире до полшестого, пока разговор не иссяк настолько, что не хотелось и пытаться продолжить его. Тогда Бен сказал, что им пора возвращаться в гостиницу. Все четверо неловко столпились у входной двери – Бен с Розмари снаружи. Родители, мешая друг другу, расцеловали его на прощание.
– Желаю вам приятно провести отпуск, Розмари. – Джек поцеловал ее в щеку, одновременно пожимая ей руку. – Вы к нам еще заглянете?
– Нет, мистер Моррисон. Я скоро возвращаюсь домой. Но благодарю вас за гостеприимство. Рада была познакомиться с вами. С вами обоими.
Магдалена кивнула. Она держалась опасливо, помня об их небольшой стычке.
– Приезжай к нам скорее, сынок. – Магдалена вцепилась в руку Бена, и по щекам ее внезапно потекли слезы. – Приезжай скорее.
– Я позвоню, ма, о'кей?
Бен и Розмари в молчании спустились по бетонным ступенькам вниз, поскольку не смогли вызвать лифт, застрявший где-то между этажами. Бен шел сутулясь. Она следовала за ним; оказавшись на улице, поежилась под каплями дождя. Такси, вызванное по телефону, запаздывало, и теперь приходилось ждать. Наконец машина появилась.
– Гостиница «Комтес», – сказал Бен шоферу и открыл ей дверцу.
Они ехали молча. Бен угрюмо смотрел в окно. Розмари бесилась все больше и больше. Он спросил:
– Ты на меня злишься?
– А ты как думаешь?
– Думаю, ты вне себя.
– Зачем же спрашиваешь?
По-прежнему не глядя на нее, он буркнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44