Спасибо, – добавила я со смехом. – Как вы узнали? Я дала? Совсем забыла об этом. Как вы поживаете? Хорошо. Да, у меня все хорошо. М-м-м – с ребенком все прекрасно. Он родился прошлой ночью. Да, Салли чувствует себя хорошо. Все прошло отлично. Десять часов. Не слишком плохо. Да, я немного устала. Нет, никаких швов. Нет, и без обезболивания. Да, очень смело, правда? И я не упала в обморок. Челси-Вестминстерская. Очень хорошо. Замечательно. Да, я действительно предпочитаю роды в больнице. Ну, потому что «Главные производители это рекомендуют». Вес около восьми фунтов. О нет, пока еще не решили. Что-нибудь начинающееся на «Л». Людовик? Ну, вполне возможно. Леонардо? М-м-м, может быть. Где я сейчас? В Королевской академии. Смотрела иконы. Сижу снаружи. Ну, почему бы нет? Мне необходима перемена обстановки. А вы чем занимаетесь? Пакуете вещи? Сейчас? А почему? Куда вы едете? Не уезжаете из Лондона? Что? Заглянуть сейчас? Но я не знаю, как к вам пройти. Вы мне скажете?Я поднялась, прижимая мобильник к уху, сердце у меня бешено колотилось.– Да, да, я слушаю, – сказала я. – Продолжайте говорить… хорошо, я сейчас выхожу из двора Академии и поворачиваю налево… иду вдоль Пиккадилли, и сейчас передо мной «Фортнум энд Мейсон», прохожу мимо здания общества «Альянс энд Лейстер», оно от меня слева, и вижу на другой стороне улицы «Хэтчардз». Что? О, подождите секунду, я не слышу вас, думаю, нас прервали… Ладно, сейчас я прохожу мимо… что? Идти налево?Я остановилась перед табличкой, которая гласила «Олбани-Корт-ярд W1». Здание из коричневого кирпича в стиле эпохи Регентства, с высокими сводчатыми окнами и белым портиком-входом. Должно быть, я проходила мимо него бессчетное множество раз и не замечала. Я вошла в здание и, ступая по украшенному фестонами полу, миновала помещение привратника и прошла в Олбани. И очутилась словно бы в другом мире. Здесь, в сердце Пиккадилли, – просто невероятно! – стояла монастырская тишина. Мои шаги гулко раздавались в этой тишине, я прошла мимо мраморной таблички, возвещающей, что здесь жили Балвер-Литтон, лорд Байрон и Гладстон. Затем я прошла по коридору с белым сводчатым потолком, словно сохранившему до сих пор пьянящую университетскую атмосферу. Я почти видела профессоров в ниспадающих одеждах. Слева и справа наверх вели лестницы, обозначенные буквами алфавита.– Под какой вы буквой? – шепнула я в телефон. – Р2? – Ну, а я сейчас прохожу мимо D…Я прошла вперед до конца коридора, затем свернула направо.– Я уже подхожу, – сказала я, ступая по истертым каменным ступеням. На первой лестничной площадке была одна-единственная синяя дверь с молотком в виде дельфина и белым номером Р2. Мне не пришлось стучать.– Здравствуйте, Довольно Успешный.– Здравствуйте, Тиффани Тротт. Как приятно вас видеть. Входите. Тиффани…– Да?– С днем рождения.– Спасибо. Откуда вы знаете?– Вы мне сказали. Когда мы первый раз встретились. Вы не помните? Мы тогда говорили о знаках Зодиака. Среди всего прочего.Он ввел меня в гостиную – и я ахнула! Она была огромной, с потолком не менее двадцати футов высотой и наклонным окном во всю ширину стены.– Как здесь интересно! – сказала я, осматривая прекрасную мебель, абиссинский ковер на полу и картины на стенах в позолоченных рамах.– Довольно любопытное место, – сказал он. – Здесь обитали знаменитые люди – Стэмфорд Раффлз жил какое-то время. Теннесси Уильямс жил по коридору напротив.Повсюду стояли картонные коробки и чемоданы. Процесс укладки и упаковки был в самом разгаре. Довольно Успешный снимал со стен картины и одновременно разговаривал со мной.– А вот это Джеймс Бейкер Пайн, – сказал он, снимая большой пейзаж, висевший над огромным, облицованным гранитом камином. – Это «Озеро Конистон» – пояснил он, прислоняя картину к дивану. На ней было изображено тихое озеро и закрытые облаками горы. – А это, – добавил он восторженно, – это Хьюбер. – Я взглянула на ярко раскрашенное панно с облаками и толстенькими амурчиками. – Это моделло, – пояснил он, – эскиз для росписи потолка в стиле рококо для баварской церкви. Я его очень люблю. Но все эти картины будут отправлены в хранилище.– Почему? – спросила я, садясь на ближайший стул.– Потому что я уезжаю, – сказал он, укладывая янтарного цвета виолончель в футляр из стекловолокна.– Почему вы уезжаете? – спросила я, когда он заворачивал пюпитр для нот.– Потому что всему хорошему приходит конец, Тиффани. И плохому тоже.– Что вы имеете в виду?– Это не моя квартира, Тиффани. Она принадлежит Оливии. Если точнее, она принадлежит тресту, контролируемому ее семьей.– Но почему вы уезжаете отсюда?– Потому что должен.– Почему?– Потому что она хочет теперь здесь жить.– Не понимаю. Конечно, она может здесь жить, если хочет, – в конце концов, она ваша жена.– Уже нет, Тиффани.– Боже милостивый.– Да, теперь я думаю, что Бог действительно милостив.– Вы ушли от нее?– Нет, – ответил он твердо. – Она от меня ушла. – Он улыбался.– Почему?– Мне изменили, – произнес он мелодраматично. – Она полюбила… другого!– Полюбила?– Да, – сказал он, обертывая рамы полиэтиленом. – О бренность, ты зовешься: женщина! – добавил он театрально. – «Гамлет» – пояснил он, отматывая еще один лист оберточной бумаги. – Акт первый, сцена вторая.– Значит, она сбежала?– Ей-богу, она сбежала. Да, Тиффани, Оливия влюбилась. Она влюбилась в толстого парня, – положите палец сюда и держите, хорошо? – который разделяет ее интерес, – а теперь здесь, вот так, посильнее нажмите, пожалуйста, – к современному и концептуальному искусству. Еще раз, пожалуйста, мне не хотелось бы, чтобы поцарапалась позолота. Вот так. Отлично!Он поднялся с картиной в руках и осторожно поместил ее в деревянный ящик.– Она собирается открыть вместе с ним галерею, – продолжал он. – Это именно то, чего она всегда желала. Или, если точнее, она помогла ему разрешить проблемы с его галереей. У него были большие финансовые затруднения. Вообще, я подозреваю, что у Оскара Ридза главный интерес в Оливии – скорее выгода, чем любовь, – добавил он, отряхивая джинсы. – Но я не хочу выливать ушат воды ей на голову. Вполне возможно, он сделает ее счастливой. Я знаю, что мне это не под силу. Возможно, он даже избавит ее от антидепрессантов.– Оскар Ридз?Он кивнул, затем весело пожал плечами:– Не кто иной, как он.– Как они познакомились?– Она время от времени заходила в его галерею и, очевидно, пала жертвой его обаяния, – добавил он с сардоническим смешком. – Я видел его однажды и не могу понять, в чем его привлекательность, но я ведь не женщина. Оливия заявила, что они с ним говорят на одном языке, – продолжал он, снимая со стены небольшой портрет XVIII века. – Им нравится одно и то же. Так что они собираются открыть новую галерею, а мне оставляют моего Клода Лоррейна. Им удобнее жить здесь, рядом с новой галереей, поэтому она попросила меня освободить квартиру. – Он пожал плечами, затем рассмеялся: – До свидания, Пиккадилли.– Вы, кажется, даже рады.– Рад? Я просто счастлив. Господи, я готов пожать руку этому человеку. Он оказал мне такую услугу.– А где вы будете жить? – спросила я, подходя к окну.Из него была видна Сэвил-роу. Кортеж такси медленно полз по улице, как процессия блестящих черных жуков.– Ну, пока еще не знаю, – сказал он. – Поеду в свой сельский дом, поживу там, а тем временем подыщу что-нибудь в городе. Мне нравится здесь, но я прекрасно могу жить в любом другом месте.– Так, значит, это все вы теряете, – сказала я. – Она бросила вас.– Да, – ответил он, ухмыляясь. – Мне так повезло! А теперь не хотите ли пойти прогуляться?
Мы не спеша пошли по Пиккадилли за «Хэтчардз», затем пересекли Дюк-стрит, прошли мимо магазина, торгующего дорогими сумками, миновали колоннаду «Ритца», где яркие мохеровые джемперы и блестящие кожаные пиджаки, казалось, теснились в витринах, чтобы привлечь к себе внимание. Затем мы прошли через ворота Грин-парка. Там повсюду были парочки, растянувшиеся на траве, лежащие в полосатых шезлонгах или гуляющие под деревьями. Высоко над нашими головами со страшным гулом проплыл самолет. Глянцевые вороны важно бродили вперевалку, затевая драки с голубями, или лениво поднимались вверх, взмахивая огромными черными крыльями. Мы прошлись по аллее платанов, одетых в великолепную зелень раннего лета, и нашли скамейку, наполовину стоявшую в тени.– Давайте сядем здесь, – предложил он. Довольно Успешный потянул меня к себе, и мы сели бок о бок, улыбаясь в солнечном свете и соприкасаясь бедрами. Затем он взял мою руку в свою, а другой обнял за плечи. Волна жара поднялась, как ртуть в термометре, от кончиков моих пальцев до макушки.– Ну вот, Тиффани, мы здесь, – сказал Довольно Успешный просто.– Да, – отозвалась я, – мы здесь.И затем его лицо приблизилось, вот оно все ближе и ближе, и я почувствовала его губы, сухие и мягкие, на своих губах. От его шеи слегка пахло «Живанши», и я подумала, как хорошо было бы умереть прямо сейчас, потом я перестала о чем-либо думать, потому что умерла, чувствуя невероятное счастье. Гул транспорта перекрывал биение моего пульса и настойчивый ритмичный стук сердца. Довольно Успешный поцеловал меня снова и потом просто держал мою руку в своей, перебирая мои пальцы, как будто они были загадкой, которую он силился разрешить.– О, Тиффани, – произнес он тихо. – Ты такая милая и… – он поднял глаза к небу, –.. удивительная.– Спасибо, – сказала я.– Вот почему ты мне так сильно нравишься. Потому что я нахожу тебя такой… особенной.– Своеобразной? – предположила я.– Да, – сказал он. – Точно. Своеобразной. И ты так хорошо информирована, Тиффани. Я имею в виду, ты так много знаешь. – Он взглянул на меня лукаво: – Номер 137?– М-м, от Хрустального дворца до Оксфорд-Серкус.– Через?– О. М-м, через Клапам-Коммон и Гайд-Парк-корнер.– Очень хорошо. А 271-й?– От Ливерпуль-стрит до Хайгейт.– Остановки у?..– Эссекс-роуд и Холлоуэй.– Да. Так, а номер… 249?– От Ватерлоо к Уайт-Харт-лейн через Семь Сестер.– Блестяще. А что ты скажешь о номере 65?– Ох… э-э… э-э…– Давай.– М-м… ох…– Извините, вынужден вас поторопить.– Э-э, от Элинг-бродвей, – сказала я вдруг.– Идет до?..– О господи, м-м-м, до Кингстона. Да, в Кингстон через Кью-Бридж и Ричмонд.– Великолепно. А номер 48?– От Лондонского моста до Уолтамстоу через… Шордитч и Хэкни-Сентрал.– Очень впечатляет. И наконец, – сказал он, – номер 68а.– О, я знаю этот маршрут. М-м… от площади «Слон и замок» к Южному Кройдону через Кемберуэл и Херн-Хилл, – заключила я весело.– Ох, Тиффани, – сказал Довольно Успешный, – ты такая умница. – И снова меня поцеловал. – Тиффани?– Да?Я взглянула в его карие глаза, а он снова потянул мою руку, мою левую руку и снова стал перебирать мои пальцы.– Знаешь, Тиффани, «„Бриллианс" творит чудеса…»– Творит чудеса? – переспросила я слабым голосом.– Да. И я хотел просто спросить… как-нибудь потом… учитывая мои изменившиеся обстоятельства, мог бы я заинтересовать тебя… полной занятостью?– О… ну… я не… я не…– Потому что, понимаешь, Тиффани, – он посмотрел на меня, – это настоящее, ведь так?Я засмеялась:– Ну, я не знаю…– Мы это чувствуем, да? – добавил он с вопросительной улыбкой.– Ну да… да… может быть, – призналась я. – Возможно… я…– Да, – сказал он. – Я думаю, мы это чувствуем. И я чувствую, что мы должны быть вместе, Тиффани, ты и я, «Потому что жизнь достаточно сложна».Неподалеку слева от нас сидела на зеленой лужайке молодая женщина с маленьким мальчиком. Она читала ему «Ветер в ивах». Я поглядывала на них краем глаза. Они сидели на траве скрестив ноги. Она была скорее похожа на няню, чем на мать; мальчик слушал ее с восторгом, время от времени глядя на картинки.– «Крыс прошел по маленькой тропинке вперед… – читала женщина, – … по своей привычке. Он сгорбился, глаза его уткнулись в серую дорогу, которая лежала перед ним; он не замечал бедного Крота, когда вдруг до него донесся призыв и пронзил его, словно электрическим током».– А почему тесть навязал вам это условие? – спросила я. – Ну, чтобы никогда не покидать Оливию.– Потому что это произошло с ним самим.– Что произошло?– Он бросил мать Оливии ради другой женщины как раз перед серебряной годовщиной их свадьбы. Месяц спустя мать Оливии покончила с собой, и с тех пор он мучился от чувства вины. Он таким образом старался подстраховать свою дочь. Я предполагаю, что он пытался переписать свою собственную историю, а я был настолько честолюбив, что принял его условия, и, знаешь, Тиффани…– Да?– Я сдержал обещание. И я очень беспокоился о том, как Саския воспримет наш развод. Но думаю, с ней все будет в порядке. Мы поговорили об этом, и она, кажется, все поняла, причем намного лучше, чем я предполагал. С этим определенно не будет проблем. И ты будешь прекрасной мачехой, Тиффани.– О.– Ты так хорошо отнеслась к Саскии на свадьбе. Она мне сказала потом, как ты ей понравилась.– Что ж, она мне тоже понравилась…– И мы с тобой прекрасно заживем. Конечно, тебе придется продать дом… – добавил он.– О.– «Пожалуйста, остановись, Рэтти, – умолял бедный Крот с болью в сердце. – Как ты не понимаешь! Ведь это мой дом, это мой родной дом! Я чувствую его запах и… я должен вернуться к нему. Я должен, должен!»– Мы можем купить где-нибудь хорошую квартиру. Может быть, в Белгрейвии.– «О, вернемся назад, Рэтти! Пожалуйста, вернемся назад!»– Или, может быть, в Найтсбридже.– «К тому времени Крыс был уже далеко впереди, слишком далеко, чтобы Крот мог до него докричаться, слишком далеко, чтобы уловить нотку боли в его голосе».– И конечно, ты больше не будешь работать. Моя эйфория резко пошла на убыль, а потом и совсем сошла на нет.– «Бедный Крот стоял один на дороге; его сердце разрывалось на части, и рыдание собиралось, собиралось где-то глубоко у него внутри, чтобы вот сейчас, он знал, вырваться наружу бурным потоком».– Тиффани, – сказал Довольно Успешный, – ты любишь подарки на день рождения?– О да, – сказала я, – я имею в виду, когда-то давно это было для меня очень, ну, незабываемым, что ли.– Тебе что-нибудь подарили?– Нет, пока ничего. Родители подарят что-нибудь, когда я с ними увижусь, – добавила я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51