Один их этих сортов, не успев попасть на рынок, уже завоевал несколько призов Международной выставки. В результате заказы посыпались, словно из рога изобилия, и Чарльз, увеличивая производство для удовлетворения спроса, стал испытывать потребность в дополнительном капитале для покрытия затрат.
Он снова обратился в банк, и на сей раз мистер Харримэн, под впечатлением от достигнутых им за такой короткий срок успехов, согласился увеличить его кредит с двух до четырех тысяч, сократив при этом ставку до пяти процентов. Для Чарльза это было вдвойне приятно: во-первых, потому что это позволяло ему решить возникшие проблемы, а во-вторых, это означало возвращение доверия со стороны банкиров. Наконец стало очевидным, что он стал справляться с тяжелым наследием прошлого. Он наконец-то ступил на лестницу, которая поможет ему добраться до былых высот.
Чарльз чувствовал себя вполне довольным. Спокойно, без всякой показухи, он снова зарекомендовал себя человеком дела. Теперь, на его взгляд, подошло время добиться того же в обществе. Летом и осенью 1864 года его с семьей стали время от времени замечать на публике. Сначала он появился на ежегодном Фестивале лечебниц в Хэкфорд-Холл. Затем – на гала-концерте «Дидо и Энеас» в Западном концертном зале. А затем, в октябре, на балу в только что открытом бальном зале Коммерческого отеля.
Это был первый бал Сюзанны. Ей исполнилось пятнадцать лет. Свой первый танец она танцевала со своим дядюшкой Джорджем. Второй – с двоюродным братом Энтони. А третий, кадриль, – с Мартином. Сначала они просто стояли, разговаривая и потягивали напитки со льдом.
– Вы видите, я надела то, что вы подарили мне на день рождения, – она коснулась рукой в перчатке ожерелья. – Как вам кажется, оно мне идет?
– Идет, как я и надеялся.
Ожерелье представляло собой тоненькую золотую цепочку с маленькими опалами, каждый не более рисового зернышка. В качестве подвески был опал побольше, тоже белый, но отливающий всевозможными оттенками, в изящной золотой оправе.
– Вы сами его выбирали? – спросила Сюзанна.
– Да. Я купил его в Лондоне. Мне оно сразу же понравилось, а потом я узнал, что опал – это твой камень, и решил подарить его тебе.
– Вы, должно быть, знали, что на мне будет белое платье.
– Должно быть, знал.
– Правда, сначала я хотела надеть розовое, но мама об этом и слышать не пожелала.
– Ты должна быть ей благодарна. Она оказалась совершенно права.
– Да, но розовое платье такое красивое… И к тому же оно сшито по последней моде.
– Для этого достаточно оглядеться по сторонам.
– Белый цвет такой скучный. К тому же все в нем ходят.
– Ты так считаешь, потому что еще слишком молода. Но в твоем возрасте и следует носить белый. Он олицетворяет чистоту, невинность, честность. И надежду, – еще одно свойство юности.
– Но я не хочу вечно оставаться невинной. Я предпочитаю быть взрослой… светской дамой.
– Тогда лучше носи розовый.
– Наверное, вы считаете, что я все еще ребенок.
– В пятнадцать лет, девочка, – сказал Мартин, – ты и ребенок и взрослая женщина одновременно.
Сюзанна потягивала свой напиток и смотрела на него поверх стакана, время от времени, сознательно или нет, переводя пытливый взгляд на тетушку Джинни.
– А в каком возрасте, только точно, я смогу расстаться с первыми двумя условиями и полностью посвятить себя третьему?
– Не спеши слишком расставаться с ними, ведь по-настоящему взрослая женщина, это та, которая полностью прожила каждый этап своей жизни. Именно поэтому она и считается взрослой. Она несет в себе мудрость всех прожитых лет, а не только последних.
– А у мужчин так же?
– Да. Есть такая мудрость – молодые мужчины считают дураками старых, а старые знают, что дураки – молодые.
– Так значит все, что мы приобретаем, – это не мудрость. Это просто осознание нашей прошлой глупости.
– Понимая, что это было глупостью, мы приобретаем мудрость.
– А почему, – спросила Сюзанна, – старикам всегда хочется, чтобы мы, молодые, вечно оставались молодыми?
– Если бы ты видела себя этим вечером, то не задавала бы этого вопроса.
– Но ведь я не могу себя видеть, – сказала она. – Ну, конечно, я смотрела на себя дома в зеркало. Должно быть, даже целых полчаса. Но в моем виде меня ничто не обрадовало. Все, что я разглядела, – это белое платье, а мне хотелось надеть розовое.
– В таком случае, – сказал Мартин, – я сам попытаюсь стать твоим зеркалом и показать тебе тебя саму. Но чтобы сделать это, я вынужден прибегнуть к словам другого человека. – И он продекламировал:
«Никогда я не видел девушки прекраснее,
Ни одной такой нарядной, как она,
Она казалась мне прекрасней всех других,
Усыпанных лилиями.
Платье ее было из простой белой ткани,
И больше никаких украшений,
Кроме пряжки в золотом обрамлении
И заколки в волосах.
Прекраснее лилии,
Прекраснее всех других девушек
Она, вся в белом цвету».
– Ах, Мартин, это что, я?
– Знаешь, такие строки было бы невозможно написать о молодой женщине, одетой в розовое.
– Конечно, нельзя! Они обо мне! – сказала Сюзанна. Она посмотрела на него сверкающими глазами и тут же забыла о своем желании сделаться умудренной светской дамой.
– Вы изменили мое отношение к этому платью, и теперь я буду носить его все время. А когда оно сносится, я повешу в шкаф, надену на него чехол и положу в него засушенную полынь. А потом, через много лет, когда я состарюсь…
Сюзанна не успела договорить, так как перерыв между танцами закончился, и оркестр заиграл вступление к кадрили. Мартин, как и подобает, кивнул ей головой, а она, как и подобает, подала ему руку. Он повел ее, замечая при этом, сколько восторженных глаз обращено на его юную партнершу.
Позже Джинни, танцуя с ним, сказала:
– О чем это вы говорили с моей племянницей? Чем вызвали в ней такой восторг? Я еще никогда не видела ее такой сияющей.
– Извините, но комплименты, сказанные одной даме, не могут быть пересказаны другой.
– Даже, если эта дама ребенок, а другая дама – ее тетушка?
– А в этом случае особенно.
– Хорошо. Не стану к вам приставать. Но теперь, если вы не возражаете, настал мой черед испытать вашу галантность.
– Мне кажется, этого намного труднее добиться со зрелой дамой.
– Ерунда. Я совсем не чувствую себя в годах.
– Мы с вами сверстники.
– Женщина никогда не может быть сверстницей мужчины. Вы должны об этом знать. Но, видимо, ваша галантность распространяется лишь на пятнадцатилетних девочек.
– Только на одну из них.
– И все потому, что она дочь своей матери. Кстати, о Кэт: вы с ней, кажется, не танцевали. К чему эта самоотверженность? Вы ведете себя, как аскет.
– Смею вас уверить, я далек от этого. Иначе я не стал бы танцевать с вами.
– Вот это уже лучше. Это вас несколько оправдывает. За это я хочу передать вам кое-что от Кэт. Она сказала, что бережет главный танец для вас, и даже вписала ваше имя в карточку. Используйте ваш шанс, Мартин, дорогой. Мы с Джорджем скоро уезжаем в Лондон и проведем там около двух месяцев, так что вы пока не сможете встречаться в Чейслендс.
Главным танцем бала был вальс Рюхлера «Венская роза». Будучи еще девушкой в Рейлз, Кэтрин играла его на пианино, а Мартин в одолженных у кого-то туфлях брал свои первые уроки танцев у Джинни.
– Как давно это было, – сказала Кэтрин. – А иногда возникает такое чувство, что только вчера. Я помню, тогда вы очень нервничали, когда танцевали вальс, но теперь вы, наверное, переросли эти волнения.
– Это счастье, что все именно так. Иначе какое право имеет мужчина при всех держать в руках женщину? Кружиться с ней, прижав ее к себе? Улыбаться и смотреть ей в глаза, и все это без единого слова восторга?
– Зря вы так уж уверены в последнем, – сказала Кэтрин.
– О, я постараюсь быть самой осторожностью. Я, например, могу уставиться в потолок, и вы, если хотите, можете сделать то же самое. Тогда все, чье внимание приковано теперь к нам, решат, что я показываю вам новую люстру работы Джона Дэниела из Бристоля.
– Отлично, – весело ответила Кэтрин. – Превосходная мысль.
– А теперь взгляните на стены, их только что оклеили новыми обоями. Как бы вы назвали этот цвет? Сердоликовый или желто-коричневый?
– Трудно сказать…
– Но вы хоть согласны с тем, что цоколь белый?
– Да, и он украшен просто сказочными урнами.
– Ну, а теперь, уж коли я соблюл все внешние приличия, вы позволите мне пригласить вас на ужин?
– Ну конечно, – ответила Кэтрин, встретившись с ним взглядом. – Именно поэтому я и берегла этот танец для вас.
* * *
После октябрьского бала Мартин не видел ее несколько недель. Их следующая встреча произошла совершенно случайно.
Он приехал в Ньютон-Рейлз, где должен был осмотреть церковь, каменные стены и украшения которой требовали дорогостоящего ремонта. Он находился там уже почти час, делая тщательные пометки и зарисовки испорченных элементов конструкции, прикидывая, сколько и какого потребуется камня. Он уже заканчивал осматривать башню, как вдруг услышал скрип открываемой двери и, обернувшись, увидел Кэтрин.
– Мартин! Какое счастливое совпадение! – Она подошла к нему, подала руку, и ее прикосновение оказалось таким теплым, а улыбка и взгляд светились такой добротой, что унылый декабрьский день сразу показался Мартину ясным и солнечным. – Что вы здесь делаете?
Он объяснил ей цель своего приезда и показал зарисовки. Кэтрин же пришла сюда, чтобы побыть у могил своих близких. В руках у нее было несколько сосновых веток и душистый букет диких фиалок, которые она сорвала по пути.
– Сюзанна уехала на две недели в Лондон к Джинни и Джорджу, так что днем я теперь одна и сегодня утром решила навестить могилы. Мне захотелось уйти куда-нибудь из дома… из города… куда-нибудь в горы.
– Но это же так далеко от Гроув-энд.
– Если идти через поля, то нет, а я еще срезала дорогу, пройдя через Рейлз.
– Но это добрых три мили.
– Ничего, я с удовольствием прогулялась. А дорога назад в вашей компании доставит мне еще большее удовольствие. Вы подождете меня? Я не задержусь.
– Да, – ответил он. – Я вас подожду.
Погода этой зимой стояла теплая, и многие деревья в парке Рейлз еще сохранили листву. Красные клены горели огнем. И даже огромные каштаны, склонив к самой земле свои нижние ветви, все еще пребывали в своих желто-коричневых одеждах. Кэтрин даже сравнила их с монахами ордена оборванцев.
Мартин и Кэтрин шли медленно. Им многое нужно было сказать друг другу. Кэтрин, как всегда, задавала множество вопросов – ее интересовало все, что происходило в Рейлз. О своей жизни она предпочитала особо не распространяться, и Мартин не пытался задавать ей лишних вопросов. Из встреч с Диком он знал, что отношения мальчика с отцом оставались напряженными. Поэтому, чтобы не расстраивать Кэтрин, он старался избегать разговоров о Дике. Вместо этого он заговорил о Чарльзе Ярте и его успехах.
– Я слышал, что дела у него идут прекрасно. И не только на Локс, но и на Хайнолт?
– Да, и я благодарю Господа за это. Это заслуженный успех – ведь он столько работает, управляя сразу двумя фабриками. Вот только я опасаюсь за его здоровье. У него сильная воля, но он нисколько себя не бережет… Даже дома он работает и работает… Он говорит, что после золотых приисков эта работа – сущая ерунда, и он ничуть не устает. Он кажется таким несгибаемым. Для него так важно, что он снова руководит собственной фабрикой… Хотя он не успокоится, пока не сможет ее выкупить. Эта мысль его подгоняет. При таком труде, если еще и обстоятельства на рынке сложатся благоприятно, он непременно добьется своего.
– Да, я тоже в это верю, – сказал Мартин. – Как я слышал, он может добиться этого уже года через два-три. – Затем, тщательно подбирая слова, он сказал: – Не вызывает сомнений, что со временем он то же захочет сделать и с Рейлз.
Кэтрин внезапно остановилась и почти сердито посмотрела на него.
– Мартин, откуда вы можете знать, что он этого хочет? Ведь это же такая глупость!
– Да просто потому, что будь я Чарльзом, будь я виноват во всех потерях моей семьи, я бы сам этого хотел. И вовсе это не глупость. Во всяком случае для меня. Потому что в случае, и когда придет время…
– Не надо, Мартин! Я не желаю этого слышать! Рейлз принадлежит вам, и речи нет о том, что вы должны от него отказаться.
– Согласен, это было бы жертвой, но такой, на которую я пошел бы с радостью. Ради вас.
– Я не позволю вам это сделать.
– Простите меня, – сказал Мартин, – но если в один прекрасный день ваш муж обратится ко мне с таким предложением, решать буду я.
– Значит, вы готовы пренебречь моим мнением?
– В этом вопросе да. Потому что ваше мнение определяется расположением ко мне. Но я должен сказать вам и еще кое о чем. Даже если ваш муж не сможет выкупить поместье, Ньютон-Рейлз все равно вернется вашей семье, так как я завещал его Дику.
– Но ведь это неправильно! – воскликнула Кэтрин. – Когда-нибудь вы женитесь. Да, сейчас вы можете улыбаться, но вы еще молодой человек, и никто не знает, что нас ожидает в будущем. К тому же, вам следует подумать о ваших племянниках.
– Смею вас уверить, я не забыл о племянниках. Эдвард унаследует от меня процветающий строительный бизнес, и это даст ему возможность обеспечить своих сыновей. Но Ньютон-Рейлз – это другое дело. Он перейдет Дику. Эдвард знает об этом. Он станет одним из опекунов в случае, если я умру раньше, чем Дик достигнет совершеннолетия. Другим будет доктор Уайтсайд. Оба они одобряют принятое мной решение. Хотя и это не имеет ровным счетом никакого значения. Я все равно не передумаю.
– Похоже, что спорить бессмысленно.
– Совершенно бессмысленно, – сказал Мартин.
– У меня не остается другого выбора, кроме как подчиниться.
– Скорее – принять мое предложение.
Она еще некоторое время смотрела на него, затем отвернулась, и они пошли дальше.
– Что ж, хорошо, – сказала наконец Кэтрин. – Я согласна с тем, что вы намерены передать Рейлз Дику, но только в том случае, если вы не женитесь. И за него, и за себя я от всей души благодарю вас. Нельзя передать словами, что я чувствую, но мне кажется, вы и без того понимаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48