Сюзанна не ходила в школу. У нее была гувернантка. Сейчас с ней занималась мать, и они обе были довольны этим. Но ей, как и Дику, было трудно приспосабливаться к новой жизни в новом домике. После Рейлз домик казался крошечным, хотя по местным меркам считался большим. Комнаты были маленькими и темными, с небольшим количеством мебели. Сквозь стены были слышны голоса соседей. При доме не было сада. Сзади только был небольшой замощенный кусок земли, который приходилось делить с двумя соседними домами. Мешал шум. По улице постоянно проезжали экипажи; грохот сукновальных машин на фабрике Флит-Миллс раздавался на весь район; шумела вода в запрудах, гремели водяные колеса, кричали люди – все это называлось «грохот Кал-лена».
Но гораздо хуже шума была жуткая вонь, когда отходы фабрики спускали в соседние речушки и ручьи.
– В Хайнолт никогда не было такого запаха, – возмущенно заявила Сюзанна.
Но ее брат справедливо заметил, что на фабрике не разрешали спускать отходы, если приходили посетители.
– Тогда я не знаю, как там могут работать люди.
Дети много жаловались в эти первые недели, после переезда, но при отце – никогда, потому что мать запрещала.
– Вашему отцу пришлось много пережить в этом году, да и сейчас ему нелегко. Вам не следует огорчать его.
– Некоторые ребята в школе говорят, что папа сам виноват в том, что с нами случилось. Это правда, мама?
– Твой отец делал ошибки, – сказала Кэтрин. – Вы же знаете, что сейчас плохо идут дела. Он просто не рассчитал, как долго все это продлится.
– Поллард говорит, что его отец потерял деньги из-за нашего папы. Мистер Поллард чинил дамбу в Хайнолте в прошлом году, и ему ничего не заплатили.
– Мальчики плохо к тебе относятся?
– Нет. Теперь уже нет. Мне кажется, что им иногда бывает меня жалко.
– Ой, как противно! – заявила Сюзанна.
Бывали и радости у детей, когда их тетушка Джинни заезжала за ними в карете и везла в Чейсленд. Джинни ужасалась, что ее сестре приходилось жить в этом домишке, она просто не могла переносить этого.
. – Почему ты мне не разрешаешь поговорить с Джорджем, чтобы вы переехали к нам? Я уверена, что он согласится. Ему так же, как и мне, неприятно, что вы живете в подобном месте.
– Нет, Джинни, нельзя. Если даже Джордж согласится, Чарльз никогда не пойдет на это. И дело не только в гордости. Ты же знаешь, что они поссорились.
– Я все знаю, это случилось из-за того, что Джордж одолжил деньги Чарльзу и не получил обратно всю сумму. Господи, деньги вообще ничего не значат! Но Джордж иногда бывает очень вредным! Он вообще не склонен прощать людей. Я хотела, чтобы он купил Рейлз и чтобы вы продолжали там жить, но он отказался даже обсуждать это.
– Конечно, он не стал бы этого делать, – заметила Кэтрин. – И тебе не стоило предлагать ему это.
– Я даже не знаю, кого я ненавижу больше, Чарльза – за то, что он потерял Ньютон-Рейлз, или Мартина Кокса за то, что он купил его.
– Джинни, кто-нибудь все равно купил бы его.
– Да, и я любого возненавидела бы. Но то, что это сделал Мартин Кокс, мне не нравится больше всего!
Мартин не вступил во владение Ньютон-Рейлз сразу же, потому что тяжело заболел гриппом. Ему пришлось вылежать несколько дней в постели, и еще неделю врач не разрешал выходить из дома. Но как только он выздоровел, сразу же отправился в старый особняк и там в первый раз посмотрел на него глазами хозяина.
По его просьбе в кухне собрались слуги, помнившие его еще мальчиком-каменщиком. Дворецкий и слуга, нанятые Яртом, были давно уволены, так же как экономка, гувернантка и новая горничная. Оставались кухарка и прежние горничные, Джоб, садовник и конюх Шерард. Они все выстроились перед Мартином с мрачными лицами.
– Я понимаю, что вы чувствуете, – сказал он. – Кто-то, возможно, вообще не сумеет приспособиться к смене хозяев. Но мне бы хотелось менять здесь как можно меньше, и я надеюсь, что вы останетесь.
Они посмотрели на него, потом друг на друга, и за всех начала говорить кухарка:
– Конечно, нам неприятно все то, что здесь произошло. Было бы странно, если бы мы думали по-другому. Но миссис Ярт попросила нас остаться и прислуживать вам. Пожалуй, нам придется так и поступить. Кроме того, мне – некуда идти, мне уже слишком много лет, и никому не нужны старые слуги. Здесь я проработала тридцать четыре года. Я пришла сюда, когда родилась мисс Кэтрин. Я всегда думала, что буду прислуживать ей до самой моей смерти. – У нее задрожали губы, но она справилась с волнением и продолжала: – Этому было не суждено свершиться, но я могу остаться в этом доме. Мистер Кокс, я даю слово, что буду честно вам служить. Горничные думают так же.
Мартин посмотрел на Джоба и Джека Шерарда.
– То же самое, – ответил ему садовник.
– Я тоже. По крайней мере, пока… – заверил его конюх.
Мартин болел очень серьезно, и когда он ходил по дому и саду, то никак не мог понять, почему у него время от времени кружится голова – то ли после гриппа, то ли оттого, что все вокруг теперь принадлежит ему. Он испытывал подъем, казалось, что весь мир принадлежит ему. Кроме того, у него было чувство очищения, которое приходит после выздоровления, когда все чувства обострены и все вокруг кажется невыносимо прекрасным.
Бледный солнечный свет, проникающий в зал через окно-фонарь; венецианская ваза на полированном столе; чаша чеканной меди; внизу у лестницы на резном комоде керамическая ваза с цветами.
Прошло тринадцать лет с тех пор, как он в последний раз был в этом доме. Но здесь мало что изменилось, не считая нового крыла, пристроенного Яртом в 1849 году. В большом зале стояла старая тяжелая мебель – дубовый стол и такие же стулья, диванчик с высокой спинкой, кресла. Старинный буфет и высокие часы в футляре – на лестничной площадке. Он помнил их с тех самых пор, и удивительно, но все это теперь принадлежит ему. Не только мебель, но ковры, занавеси, гобелены, картины и портреты на стенах.
Семейное серебро и фарфор, хрусталь и даже книги в библиотеке.
Но вместе с чувством воодушевления и гордости пришла грусть: вещи напоминали о тех, кто недавно покинул это место. Рояль в гостиной напоминал о Кэтрин. Крышка его была поднята и на подставке стояли ноты. Это был этюд Шопена. Мартин прекрасно помнил, когда он услышал его в первый раз. Этюд играли в музыкальной комнате наверху, и Мартин тогда сказал, что это самая прекрасная музыка на свете. Интересно, помнит ли об этом Кэтрин? Интересно, что означали ноты, оставленные на пюпитре, – прощение его поступка или нет? Он решил, что все-таки прощение, но легче ему почему-то не стало.
Мартин переходил из комнаты в комнату. Призраки прошлого сопровождали его. Он вышел на задний двор и посмотрел на кухонное крыло. Его перестроили после пожара, когда погиб Хью Тэррэнт, пытаясь спасти горничную Алису Херкомб.
Пока Мартин стоял там, к нему подошла кухарка. Она хотела спросить насчет ленча, но, увидев его лицо, промолчала. Когда Мартин повернулся к ней, она сказала совсем не то, что собиралась:
– Если бы не тот пожар, мистер Хью был бы жив, и тогда не пришлось бы продавать дом. Он был настоящим хозяином. Но…
– Я понимаю. Теперь здесь буду жить я. Но я хочу вам сказать… Если бы я мог вернуть прошлое, я бы обязательно сделал это. Я действительно желал бы этого всем сердцем.
– Вот как? – засомневалась кухарка. – Но тогда вы не стояли бы здесь и не смотрели на все это глазами хозяина.
– Все равно, – сказал Мартин.
Пожилая женщина посмотрела на него. Ее полное круглое лицо было очень серьезно.
– Какой смысл рассуждать об этом? Никто не может вернуть прошлого. Нам придется мириться с существующим порядком вещей. Но я вам уже сказала, мистер Кокс, нам, старым слугам, трудно привыкать к новому хозяину, особенно если…
– Я понимаю.
– Мы же знаем вас так давно. Наверно, было бы лучше, если бы вы были для нас совершенно новым человеком. Но мы все помним, как вы мальчиком, плохо одетый, приходили сюда. Вы тогда работали вместе со своим отцом каменщиком. Потом вы ходили учиться. Вы были высоким и худым парнем – кожа да кости. Я помню, мисс Кэтрин говорила мне, что вы плохо питаетесь и что вас нужно немного подкормить.
Она замолчала, но не отводила от него взгляда.
– Мне кажется, что вы мало изменились с тех пор, хотя стали джентльменом. Вы такой же тощий, как и тогда.
– Я тяжело болел гриппом, вот и все.
– Да, конечно. Но, мистер Кокс, в любом случае я вижу, что вас нужно подкормить, поэтому пойду и приготовлю вам хороший ленч. И еще мне кажется, что вам сейчас обязательно нужно выпить крепкого бульона.
Когда она ушла, Мартин отправился на конюшню. На куче соломы дремали два спаниеля. Они вскочили, подошли и принялись его обнюхивать, виляя хвостами. Мартин присел и погладил их. Шерард сказал, что собак зовут Снаг и Квинс.
– Вы не помните старую Тессу, которую ужалила гадюка много лет назад? А ее щенка Сэма, которого вы спасли? Это сыновья Сэма. Серый – Снаг, а абрикосовый – Квинс. Когда Ярты уезжали, им пришлось оставить собак. Там, где они сейчас живут, нет места для собак. Они спят на конюшне, потому что миссис Ярт боялась, что вы не захотите держать их в доме. Но за ними надо следить, иначе они будут постоянно лезть в дом. Они привыкли жить там и все еще очень скучают…
– Да, – хрипло сказал Мартин.
Несколько секунд он больше ничего не мог выговорить. Он опять нагнулся и начал ласково трепать лохматые уши собак, а они смотрели на него грустными коричневыми глазами.
– Не нужно выгонять их из дома. Пусть ходят туда по-прежнему.
Он еще поговорил с Шерардом, обсуждая, как доставить сюда его остальных лошадей из Филдингса. Потом пошел в дом и позвал собак. Они побежали за ним.
Хотя Чарльз Ярт продолжал жить в Чардуэлле, он уже не принимал никакого участия в жизни города. Он вышел из состава городского Совета и из всех остальных общественных организаций. Кроме работы, он никуда не ходил. На фабрику он шел полями, чтобы не встретиться со своими прежними знакомыми. Старые друзья иногда приглашали его на обед, но он отказывался, потому что, как он объяснил жене, не мог в свою очередь приглашать их из-за отсутствия денег.
– Но, – возражала Кэтрин, – если они настоящие друзья, то должны приходить к нам, как бы мы ни жили.
– Я не собираюсь никого проверять на истинную дружбу.
– Значит, ты хочешь совершенно отрезать себя от всего мира?
– Мир прекрасно проживет и без меня!
– Но не ты же изменился, изменилась наша жизнь, а мы остались теми же людьми, как и раньше.
– Для тебя, может быть, это так, но не для меня. И конечно, я стал совершенно иным для моих бывших знакомых. В их глазах я – банкрот и неудачник. Я для них ничем не лучше рабочих.
– Значит, ты смирился с поражением?
– Что я могу сделать? Моя фабрика отошла Хернам, а дом – Мартину Коксу. Как же они теперь довольны собой! Как они хохочут и радуются, эта парочка!
– Только не Мартин, – возразила Кэтрин. – Он никогда не станет злорадствовать!
– Откуда тебе известны его чувства и мысли?
– Потому что я его знаю гораздо лучше, чем ты. Я знала его еще мальчиком. Он стремился учиться, был таким восприимчивым.
– Конечно, и был влюблен в твою сестру Джинни, если я правильно понимаю. Но, к счастью, сыну каменщика не удалось получить все! Хотя бы это меня успокаивает! Выскочка получил далеко не все!
– Мне жаль, что ты так говоришь.
– Кэтрин, я не могу тебя понять! Неужели тебе не безразлично, что Мартин Кокс живет в нашем доме?
– Конечно, мне очень обидно, что нам пришлось покинуть этот дом, но что касается самого Мартина…
– В том-то все дело. Мы не должны были его покидать. Если бы мы послушались Стивенсона, мы могли бы сохранить дом. Но ты настояла, чтобы его продать. Дом, который должен был перейти к нашему сыну!
– Чарльз, у тебя еще много долгов. Дик все понимает и принимает… Он понимает, что это дело чести. Всякий раз, когда мы с тобой об этом заговариваем, ты теряешь чувство реальности. Если бы мы даже остались в Рейлз, мы бы не смогли содержать этот дом.
– Если бы мы остались в Рейлз, у нас могла быть иная жизнь. Меня уважали бы. Л теперь я живу в этой хибаре, и они понимают, что я опустился слишком низко, отсюда и соответствующее отношение. Если бы я все еще жил в Рейлз, может быть, мне бы предложили стать партнером в каком-нибудь деле…
– Разве для этого не потребовалось бы денег?
– Совсем необязательно. Мой опыт работы чего-то стоит. Любой приличный работодатель с удовольствием платил бы мне за мой опыт. Я мог бы взять в долг, представив Рейлз в качестве залога. Я так уже делал, когда строил новое крыло. Но теперь об этом говорить уже поздно…
Чарльз отвернулся и на какое-то время уставился в пространство. Потом вышел из дома. Его ужин остался на столе – несколько кусков холодной постной баранины и холодная картофельная запеканка с луком. Кэтрин встала, прикрыла тарелку и поставила все в буфет.
* * *
Когда у Чарльза бывало подобное настроение, ему становилось легче после прогулки по холмам. Иногда он гулял часами и возвращался домой совершенно измученный.
Чарльз ненавидел свой дом в Крайер-Роуз. Там нельзя было побыть одному. Болтовня детей действовала ему на нервы, и он часто срывался. Он продолжал просматривать газеты, надеясь найти другую работу. Но все еще продолжался спад в текстильной промышленности, и большинство фабрик в Каллен-Вэлли оставались на грани банкротства. Это касалось и Хайнолт-Милл. И хотя Чарльз иногда злорадствовал, что Херны откусили слишком большой кусок пирога, все это только усугубляло его плохое настроение. Как он мог на что-то надеяться, если будущее текстильной промышленности было таким туманным? На мировых рынках шерсти великолепного качества предпочитали дешевые камвольные ткани и твиды, подобные тем, что вырабатывали на Кендалл-Милл.
Он ненавидел свою службу. На фабрике не было четкого распорядка работы. Ткацкий цех был старым, с очень плохим освещением. Окна никогда не мылись. Деревянные полы были скользкими от грязи, пролитого керосина и масла. Кроме того, он знал, что рабочие посмеиваются над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48