Тогда он на несколько дней или недель исчезал из Сегеда, а все остальное время проводил в своих четырех стенах, где пытался наставлять на путь истинный всех домашних.
Особенно он любил разговаривать с дочерью о ее предстоящем замужестве. Пока что у Марии на примете был только один жених – молодой помощник сегедского воеводы Ференц Хорват. Этот статный молодец с лихо закрученными усами и жуликоватым взглядом в последнее время часто появлялся в доме Жигмонда.
В тот день, когда Тамаш Запольяи вместе с Фьорой переступил порог дома Иштвана Жигмонда, Ференц Хорват как раз был в гостях у Марии Жигмонд.
Тамаша и Ференца связывали дружеские отношения. Они познакомились еще в детстве и вместе росли. Но Тамашу пришлось трудом зарабатывать свой хлеб, а Ференц нанялся служить в королевское войско. Ему повезло больше других, и его заметил сегедский воевода.
Оказавшись при власти, Ференц быстро понял, что умение размахивать саблей и держаться в седле – совсем не главное. Куда важнее было вовремя узнать о том, что задумал воевода, и перехватить у него в дверях гонца из Буды. Впрочем, ничего сложного в этом не было, и Ференц быстро освоил эту премудрость.
Но – странное дело: большие деньги пока что обходили Ференца Хорвата стороной. Ухаживая за Марией Жигмонд, он больше надеялся на ее приданое.
Когда Тамаш вместе со своей спутницей вошел в просторный зал дома Жигмонда, здесь со скучающим видом сидели Ференц Хорват и Мария.
Увидев Тамаша, Ференц лишь лениво махнул рукой, не отрываясь от вина в серебряном бокале. Мария, сидевшая за шитьем, тут же забыла о своем занятии и принялась с любопытством разглядывать девушку, которая вошла в зал.
Внешность Фьоры ей сразу не понравилась – может быть, потому, что Мария считала своими врагами всех женщин, красивее себя. Можно было без преувеличения сказать, что Мария Жигмонд была самой богатой невестой Сегеда. Мало кто мог назвать ее дурнушкой, но и красавицей не считали. У нее был вздернутый кверху курносый нос, глубоко посаженные темные глаза и русые волосы, туго скрученные в узел. Мария была затянута в платье по самое горло, которое демонстрировало ее чуть покатые плечи и короткую шею.
– А, наконец-то наш высокочтимый моряк появился,– ехидно сказала она, воткнув иголку в пяльцы.– Сейчас папочка вам задаст.
Тут же дверь зала распахнулась, и в комнату, широко шагая, вошел сам хозяин дома, Иштван Жигмонд. Его полное, даже слегка одутловатое лицо, побагровело от натуги.
– Запольяи! – выкрикнул он.– Какого черта?
Тамаш отвечал сдержанно и с достоинством.
– Что вы имеете в виду, сударь?
– Ты где пропадал? – загремел басом Жигмонд.– Сколько можно ждать?
– Произошла небольшая задержка в пути. Запольяи пока решил не вдаваться в подробности.
Фьора, не понимая ни слова в этом разговоре, чувствовала себя совершенно нелепо. Она вообще не понимала, что с ней происходило в последние несколько дней.
Вместо того, чтобы побороться за собственную свободу и хотя бы просто объяснить, кто она такая на самом деле, Фьора чувствовала полнейшее равнодушие и тягу к забвению. Ей хотелось, чтобы все шло своим чередом, без ее собственного участия – во всяком случае, пока.
Незнакомая страна даже не вызывала у нее любопытства, как у обыкновенного путешественника. Единственное, что она поняла – это то, что она находится в Европе. Здесь никто не носил тюрбаны и шаровары, не ездил на ослах, не курил кальян, не пил кофе, не делал утренней, дневной и вечерней молитвы, не держал женщин взаперти на их половине дома, не отрезал ворам носы и уши и не кастрировал мужчин, чтобы они приглядывали за женщинами в гаремах.
Но то, что открывалось взору Фьоры, оставляло ее совершенно равнодушной. Она словно замерла внутри. Замерла, безразличная ко всему.
Так подействовали на нее события всего лишь одного месяца. Сказалось и то нервное напряжение, которое ей пришлось испытать при побеге из Стамбула.
Вот и сейчас она стояла, равнодушно глядя на окружающих, не понимая ни единого слова из того, что они говорили, и лишь меланхолически улыбаясь. После того, что она поняла, что Турция, наконец, осталась позади, как короткий, но ужасный сон, она впала в состояние, близкое к состоянию животного, жующего жвачку.
И больше всего говорили об этом ее глаза.
У глаз животного всегда спокойное выражение. Только когда его охватывает страх, либо когда оно испытывает боль, глаза его становятся очень выразительными. Над животным не давлеет рок, который сам человек себе выдумал и который подстерегает его из-за каждого угла. Животное не знает ни тоски по родине, ни душевных страданий, а в его глазах светится просто грусть, свойственная каждому живому существу.
Мария, которая сразу же ревниво воззрилась на Фьору, успокоилась именно после того, как увидела ее большие, простодушные глаза.
Тем временем в зал вошла жена Иштвана Жигмонда и мать Марии сударыня Кресченция. Это была женщина, постаревшая гораздо раньше своего мужа, с бледным, бескровным лицом, покрытым тонкой сеткой склеротических жилок.
Она осторожно присела в стороне, глядя на мужа одновременно с опаской и умилением. Такое обычно свойственно недалеким особам.
– Что еще за задержки? – пробасил Жигмонд.
– Я расскажу вам об этом позже, когда мы останемся наедине,– осторожно ответил капитан.
– Что за чушь? – заорал торговец.– Что это за секреты? И от кого ты их собираешься скрывать? Здесь только члены моей семьи.
Заметив выразительный взгляд Тамаша, направленный на помощника воеводы Ференца Хорвата, Жигмонд чуть понизил голос.
– А господин помощник, между прочим, тоже почти что член нашей семьи. У меня нет от него никаких тайн. Ну, говори, что же ты молчишь?
Тамаш колебался, пока еще не уверенный в том, что ему нужно сообщить господину Жигмонду всю правду. Пока он раздумывал, Жигмонд успел расхохотаться.
– Неужели ты думаешь, что я не знаю, о чем-то таком, что происходит в этой стране? Мне сообщают об этом со всех сторон.
Тамаш насторожился.
А о чем вы знаете? – тихо спросил он.
– О том, что казначей Стамбула бежал на моем корабле. О том, что он захватил с собой все свои богатства и прекрасную наложницу из своего гарема.
На лице Жигмонда неожиданно появилась плотоядная улыбка. Он подошел к Фьоре и принялся разглядывать ее со всех сторон.
– Так вот, значит, она какая. Да, у этого Али Чарбаджи был хороший вкус.
Тамаш не верил своим ушам. Неужели то, что сообщил ему перед смертью пассажир, назвавшийся греческим именем Апполониус Трикалис, уже известно всему миру? Неужели тайна казначея Стамбула раскрыта? Неужели Жигмонд знает даже о сокровищах?
Лицо у капитана начало покрываться малиновой краской, однако, к его счастью, ростовщик истолковал это иначе.
– Что, небось она тебе самому нравится? – загоготав, спросил он.
– Нет, нет,– торопливо ответил моряк,– я об этом даже не думал. Скажите, а кто еще знает о бегстве из Турции казначея Стамбула?
– Весь королевский двор в Буде,– ответил Жигмонд.– У меня там есть свои люди. Ну, так рассказывай, где наш богатый турок?
«Ага,– подумал Тамаш,– значит, Жигмонд все-таки не знает ни о том, что произошло с Али Чарбаджи, ни о судьбе его сокровищ. Что ж, значит и я буду молчать. Он узнает от меня только то, что я разрешу ему узнать».
– Да, все это правда,– согласился он.– С одной только оговоркой – Али Чарбаджи умер в пути.
– Ах, вот оно что,– разочарованно протянул Жигмонд.– Жаль, любопытно было бы на него посмотреть.
Тамаш решил подыграть хозяину.
– Он такой же, как вы,– как бы невзначай сказал капитан,– ничего особенного.
Жигмонд был начисто лишен чувства юмора и поэтому пропустил мимо ушей скрытую в словах Тамаша иронию.
– А что же случилось с его сокровищами?
– Все, что Али Чарбаджи захватил с собой – это ларец с золотом и вот эта девушка.
Услыхав упоминание о золоте, Жигмонд засуетился.
– Ты имеешь в виду тот самый ларец, который сейчас у тебя в руках?
– Да, это именно он,– ответил капитан и протянул ларец Жигмонду.– Здесь все золото, которое было у казначея Стамбула с собой. Я хочу вручить его вам.
Руки у Жигмонда задрожали от нетерпения. Он тут же потянулся к ларцу, однако Тамаш пока не отдавал его Жигмонду.
– Умирая, Али Чарбаджи просил меня исполнить одну его просьбу,– сказал Тамаш.– Я хочу обратиться с этой просьбой к вам.
Ростовщик недовольно нахмурился.
– Что еще за просьба? Если это насчет денег, то их у меня нет.
– Нет, эта просьба касается девушки, которая ехала вместе с ним. Вот этой самой девушки.
Он показал рукой на Фьору, которая с отрешенным видом разглядывала портреты каких-то чванливых рыцарей в доспехах со снятыми шлемами, украшавшие стены зала, а также коллекцию оружия в противоположном углу комнаты.
– Господин Жигмонд, вы не могли бы взять эту девушку в свой дом, хотя бы в качестве служанки?
Старый ростовщик растянул губы в радостной улыбке.
– Ну что ж, мне сгодится такая служанка. А что она умеет делать?
– Этого я не знаю,– ответил Тамаш.– Но если вы исполните последнюю просьбу Али Чарбаджи, он просил передать вам этот ларец. Здесь золото. По-видимому, оно должно было принадлежать госпоже Фьоре – так зовут эту девушку. Но последняя воля умирающего – это закон.
Наконец-то Тамаш отдал ларец в руки Жигмонду. Тот дрожащими руками открыл крышку и, спустя несколько мгновений, разочарованно протянул:
– Но здесь не наберется, наверное, и сотни золотых.
– Это почти все, что было,– спокойно сказал Тамаш.
– Что значит почти все? – заорал Жигмонд, теряя самообладание.– Кресченция, поди сюда.
Он сунул в руки очень живо подскочившей к нему жены ларец с золотом и прикрикнул:
– А ну-ка, пересчитай! А ты, Тамаш, мерзавец, сознавайся, сколько денег взял себе!
Запольяи невозмутимо ответил:
– Я взял отсюда всего лишь десять монет на дорожные расходы. Да, чуть не забыл, господин Жигмонд, ведь еще вам принадлежит десять тысяч мер пшеницы, которые лежат в трюме.
Производивший в уме какие-то подсчеты Жигмонд рассеянно спросил:
– А где сейчас мое судно?
На сей раз Тамаш опустил глаза.
– Ваше судно... э... господин Жигмонд... Оно налетело на корягу и затонуло.
– Что? – вне себя от ярости заверещал ростовщик.– Да ты что, с ума сошел? А ну-ка повтори еще раз.
Тамаш тяжело вздохнул.
– К сожалению, это правда. Где-то неглубоко под водой торчала коряга, которую мы, конечно, не могли заметить. Вот она-то и пробила борт вашей баржи.
Жигмонд замахнулся рукой, чтобы влепить оплеуху Тамашу, но вовремя остановился.
– Ах, ты мерзавец, свинья! Вы все там свиньи, ублюдки! Перепились, наверное, как скоты, и пустили ко дну мое судно! Да я распоряжусь, чтобы всех вас измочалили палками в городской тюрьме! Да я всех вышвырну за городские стены! Вы будете просить подаяния под чужими стенами!
– Матросы здесь ни при чем,– едва заметно дрожащим от волнения голосом сказал Тамаш,– все это целиком моя вина.
– Ах, так? – воскликнул Жигмонд.– Тогда ты будешь работать на меня до конца своей жизни. Я оцениваю это судно в десять тысяч дукатов. До тех пор, пока не вернешь их мне, будешь работать на меня.
Тамаш низко опустил голову.
– Что ж, как видно, у меня нет другого выхода. Я согласен, господин Жигмонд.
Излив свою злость, тот уже шагал к двери зала. Задержавшись на мгновение у порога, он выкрикнул:
– Убирайся с глаз моих долой, дырявый матрос! Теперь я тебе больше лодки не доверю!
– И все-таки, господин Жигмонд, я бы попросил вас не горячиться,– осмелившись, сказал Тамаш.– Сейчас просто нельзя терять драгоценного времени.
Жигмонд обернулся в дверях.
– Что? Ты еще будешь указывать, что мне лучше делать? А ну заткнись и выметайся отсюда!
– И все-таки я посоветовал бы вам срочно заняться подъемом зерна из трюмов корабля, чтобы оно не пропало вовсе. Если вы дадите мне доверенность от вашего имени, то я постараюсь сам продать это зерно.
Жигмонд вначале едва не задохнулся от ярости.
– Нет, Кресченция, ты только посмотри, каков наглец! Потопил мое судно, а теперь заботится о том, чтобы зерно не пропало. Как видно, он вовсе не считает себя виноватым в том, что моя баржа потонула.
Его жена, державшаяся за ларец с таким видом, как будто там были помещены святые реликвии с тела самого Иисуса Христа, сварливо прогундосила:
– Да он просто вор. И деньги за пшеницу он у тебя украсть хочет. А ты, дурачок, конечно, веришь ему.
Жигмонд бросился к жене и вырвал у нее из рук ларец с деньгами.
– А ну-ка отправляйся за пером и чернилами!
– Он же просто обворует тебя,– огрызнулась Кресченция.
– А это уже не твое дело!
– Да он просто сбежит с твоими деньгами. Я заранее знаю, что именно так и будет. Да это каждый знает, у кого ни спроси.
Вся эта безобразная сцена проходила при полном молчании окружающих.
Наконец, Ференц Хорват, демонстрируя явное неудовольствие происходящим, допил вино из серебряного кубка и встал из-за стола.
– Мне пора идти. Спаси и сохрани, господь. Жигмонд, занятый пересчитыванием денег в ларце, даже не обратил никакого внимания на слова будущего жениха своей дочери. Гремя шпорами, Хорват вышел из зала, на мгновение задержавшись перед Фьорой. Зал он покинул с загадочной улыбкой на устах.
Мария Жигмонд проводила его влюбленным взглядом.
* * *
В тот же вечер Тамаш Запольяи встретился со своим другом Ференцем Хорватом в одном из маленьких трактиров Сегеда, до отказа наполненном солдатами и просто местными пьяницами.
– Слушай,– спросил Тамаш,– а как тебя угораздило влюбиться в дочку Жигмонда? По-моему, она глупа, как корабельная мачта.
– Эй, трактирщик,– крикнул Ференц,– принеси-ка нам вина и холодного мяса! Странно, что ты задаешь мне этот вопрос. Знаешь, приятель,– продолжил он,– я и сам до сих пор еще не понял, влюблен ли я в невесту или в ее приданое. Если бы я любил ее, то, наверняка, не брал бы из-за приданого. Но если бы дело было только в приданом, ее не взял бы. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Нет,– чистосердечно признался Тамаш.– Это что-то слишком сложное для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60