..
С брига донесся крик:
– Человек на берегу!
Прикрывая лицо капюшоном длинного белого плаща, Фьора быстро шагала по залитым солнцем улочкам Кандии мимо изнывавших от жары уличных торговцев и вывесок, напоминавших о том, что остров принадлежит выходцам из Италии.
Некоторые улочки и вовсе напоминали маленькую Венецию.
Фьора шагала по направлению к городскому каземату, куда заточили бандитов, пытавшихся похитить ценный груз с фрегата «Эксепсьон».
Вход в каземат охраняли венецианские гвардейцы, которые ни за что не соглашались пропустить благородную даму в столь сомнительное заведение.
Лишь после того, как два кольца с бриллиантами, украшавшие пальцы Фьоры, перекочевали в карманы их широких шаровар, гвардейцы расступились и пропустили девушку внутрь.
Но, кроме наружной стражи, Фьоре пришлось преодолеть еще одно препятствие, отделявшее ее от цели.
Маленький кривоногий тюремщик подозрительно смотрел на стоявшую перед ним особу в белом плаще с корзинкой в руках.
Он несколько раз обвел взглядом своего единственного слезящегося глаза высокую стройную фигуру, зачем-то прикрывая другой глаз, на котором красовалось огромное бельмо, рукой.
– Прежде у нас никогда не бывало таких посетителей,– дрожащим от вожделения голосом произнес он.– Что угодно вашей милости?
– Я хочу кое-что передать пленникам, которых содержат в вашей тюрьме.
– Кого именно имеет в виду ваша милость?
Фьора выглядела очень возбужденной, но старалась держать себя в руках.
– Их привезли сегодня утром,– тяжело дыша, сказала она.– Это одноногий старик и юноша.
Тюремщик понимающе кивнул.
– А, пираты?.. Любопытно, почему они интересуют такую благородную даму?
Фьора не поднимала глаз.
– Я могу увидеть их?
Тюремщик почувствовал, что пахнет наживой, и облизнул потрескавшиеся губы.
– Но это опасные преступники, ваша милость...– тихо сказал он.– К приговоренным на смерть допускают только священников. На вас хоть и одет белый плащ, но на священника вы не похожи. Вы уж не взыщите, ваша милость, но я не могу вас пропустить. Я – бедный маленький человек... Вы должны понять меня, госпожа...
Он выразительно перевел взгляд на кольца, украшавшие пальцы Фьоры, и добавил:
– Ну, из христианского сострадания, ради Святой девы Марии... я мог бы пойти навстречу вам...
Придерживая одной рукой корзинку, Фьора принялась снимать с мизинца кольцо с изумрудом.
– Ради христианского сострадания...– проговорила она, протягивая колечко тюремщику.
Тот затрясся всем телом и зажал кольцо в дрожащей ладони.
– Только ради христианского сострадания... Тюремщик снял висевшую на стене связку ключей и, подозрительно оглядываясь по сторонам, повел Фьору по каким-то темным, сырым закоулкам.
Наконец, они спустились в подвал, насквозь пропахший сыростью и плесенью.
Откуда-то из глубин каземата доносились громкие стоны, то затихавшие, то усиливавшиеся.
Фьора попыталась не обращать внимания на то, что происходило вокруг, и шла следом за тюремщиком, не поднимая головы.
Они остановились перед огромной деревянной дверью, позеленевшей от плесени.
Тюремщик привстал на цыпочки и заглянул в располагавшееся чуть повыше середины двери маленькое окошечко.
Удовлетворенно кивнув, он сказал:
– Они здесь.
Фьора откинула капюшон плаща и подошла к двери.
– Я могу войти?
Тюремщик, потряхивая связкой ключей, еще раз оглянулся и кашлянул.
– Э-э-э... Вы же понимаете, ваша милость, как я рискую? Если кто-нибудь узнает о том, что я пропустил вас к преступникам, осужденным на смерть, мне не поздоровится...
Нетрудно было понять, чего он добивается. Фьора сняла с руки золотой браслет и протянула его тюремщику.
Казалось, алчный блеск зажегся даже в его закрытом бельмом глазу.
Браслет мгновенно исчез где-то в глубине лохмотьев, заменявших тюремщику одежду, но он по-прежнему неподвижно стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу.
– Э-э-э... ваша милость... Конечно, вы очень добры... Но мой долг не позволяет мне пропустить вас в камеру, не проверив, что у вас в корзинке.
Фьора сняла платок, прикрывавший содержимое корзины, и показала ее тюремщику. Тот принялся ощупывать и обнюхивать все, что там лежало.
– Так. Кусок окорока... Фрукты... А это что?
Он вытащил круглую краюху хлеба и принялся разглядывать ее с таким интересом, как будто никогда прежде не видел.
Убедившись в том, что это действительно хлеб, тюремщик разломал его попалам и пробормотал:
– Простите, ваша милость, но таков мой долг.
Положив хлеб на место, он достал из корзинки бутылку, открыл пробку и понюхал. Глаза его округлились.
– Это что? Ром?
– Да,– еле слышно ответила Фьора. Тюремщик прижал бутылку к груди, как родное дитя, и решительно заявил:
– Нет, на это я не могу посмотреть своим бельмом. Без лишних слов Фьора сняла одно из своих последних колец и протянула тюремщику.
Совершив обмен – бутылку рома на золотое кольцо с бриллиантами – она, наконец, получила возможность пройти в камеру.
Тюремщик с сожалением проводил взглядом исчезнувшую в корзине бутылку и, немного поколебавшись, сунул ключ в замочную скважину.
Когда он распахнул дверь, Фьора, пригибаясь, чтобы не удариться головой о низко нависшую балку, прошла в каземат.
Это помещение без всякой натяжки можно было назвать каменным мешком. Лишь несколько солнечных лучей, падавших через крошечное окошко под самым потолком напротив двери, освещали покрытый пятнами плесени и какой-то бурой слизи каменный пол.
– Осторожней, не поскользнитесь, ваша милость,– произнес тюремщик, услужливо поддерживая Фьору под локоть.
Но девушка бросила на него такой взгляд, что он мгновенно отступил назад.
– Э... Ваша милость, у вас совсем немного времени... Прошу вас не задерживаться, ведь я рискую головой.
Услышав под ногами крысиный писк и возню, Фьора почувствовала, как к ее горлу подкатила тошнота. Но вспомнив, зачем она сюда пришла, девушка осторожно шагнула вперед.
Несколько крыс, не обращая на нее внимания, копошились в углу, откуда несло едким запахом мочи.
Сделав следующий шаг, Фьора едва не поскользнулась и лишь невероятным напряжением ей удалось устоять на ногах.
Дверь за спиной Фьоры захлопнулась. Тюремщик оставил ее наедине с Лягушонком и капитаном Рэдом, которые сидели на грязном и холодном каменном полу.
Ноги их были закованы в кандалы. Даже деревянный протез капитана Рэда на всякий случай был обмотан цепью.
На них уже не было ни одеяний доминиканского монаха, ни черного костюма лекаря.
Они выглядели как преступники, осужденные на смертную казнь – только рубахи и короткие холщовые штаны.
На лбу капитана Рэда красовался свежий шрам, а лицо Лягушонка украшал синяк и кровоподтек.
Когда юноша увидел стоявшую перед ним Фьору, глаза его загорелись таким бешеным огнем, что казалось, будто в камеру ворвалось солнце.
Он попытался встать, но капитан Рэд положил руку ему на плечо.
– Сиди. Ты что, забыл, что мы скованы одной цепью?
Фьора посмотрела на юношу и, заметив ответный взгляд, смущенно проговорила:
– Я пришла, чтобы попрощаться с вами. И поблагодарить.
Позабыв о том, что он прикован к капитану Рэду, Лягушонок вскочил.
– Осторожнее...– простонал одноногий пират.– Ты мне ногу оторвешь.
Но Лягушонок уже ничего не слышал и не видел. Перед ним были только полные сожаления глаза Фьоры.
– Уезжаете? Куда? – спросил Лягушонок.
– Во Францию. Я отплываю сегодня же вечером, на фрегате «Эксепсьон». Я не могу здесь оставаться. Сеньор Гвиччардини говорит, что это опасно.
Одноногому пирату пришлось, кряхтя и ругаясь, подняться.
– Я же просил тебя сидеть,– проворчал он. Фьора некоторое время молчала.
– Судьба хотела сделать нас врагами. Но вы дважды спасли меня. Я никогда этого не забуду, мой Лягушонок.
– Называйте меня лучше Фрэнсисом.
– Я не знала, что вас зовут Фрэнсис.
– Фрэнсис Дрейк.
Капитан Рэд, который со скучающим видом стоял рядом с Лягушонком, пытаясь развлечься тем, что следил за пробегающими у ног крысами, только сейчас заметил корзинку, которую Фьора держала в руках.
Резонно посчитав, что все эти сентиментальные глупости не для него, одноногий пират деловито осведомился:
– А что это у вас там в корзиночке?
Фьора тоже забыла о маленьком подарке, который она хотела сделать пленникам.
Смущенно повертев в руках корзинку, она направилась к Лягушонку.
– Осторожнее,– сказал юноша,– не наступите на крысу.
Получив вожделенную корзину, капитан Рэд тут же ухватился за бутылку рома и, открыв пробку, стал выливать все ее содержимое в свой необъятный желудок.
По мере того, как все меньше рома оставалось в бутылке, перемещаясь во внутренности капитана Рэда, лицо его постепенно прояснялось, и вскоре блаженная улыбка озарила физиономию одноногого пирата.
Удовлетворенно икнув, он погладил себя по животу.
– Лягушонок, а ты что стоишь? Поешь чего-нибудь.
Юноша принялся жевать хлеб, не отрывая взгляда от Фьоры.
Капитан Рэд сделал еще несколько глотков из бутылки и умиленно посмотрел на девушку.
– Мой ангелочек,– мурлыкающим голосом сказал он.– Благослови тебя Господь, твое доброе сердце...
Он отломил кусок хлеба и принялся жевать, попутно заметив:
– Господь послал нам сегодня прекрасный обед. Как ты считаешь, Лягушонок, нам этого до завтра хватит?
Фьора долго колебалась, не будучи уверенной в том, что ей стоит это говорить, но, наконец, решилась.
– Я только что узнала одну неприятную новость,– сказала она тихим голосом.
– Что может быть неприятнее отсутствия рома? – захохотал капитан Рэд.– На сегодня наши несчастья закончены.
– Но завтрашнего дня для вас не будет. Вас казнят на рассвете.
– Вот видишь,– как ни в чем не бывало, сказал одноногий пират.– А мы-то думали, что нас повесят уже сегодня.
Фьора покачала головой.
– Нет, вас не повесят. Вы будете задушены. Вас ждет гаррота.
Капитан Рэд скривился как от зубной боли и возмущенно произнес:
– Люди вроде меня не заслуживают такой низкой участи. Гаррота – это для обыкновенных бродяг, а я – капитан Рэд. Я признаю для себя только повешение на рее.
Лягушонок хмуро возразил:
– Не все ли равно?
Капитан Рэд еще раз приложился к бутылке. Сделав добрый глоток рома, он вытер грязным рукавом рубашки мокрые усы и бороду и снова икнул.
– А что насчет трона? – спросил он. Фьора ошеломленно отступила назад.
– Но, капитан... Ведь завтра... На рассвете...
Одноногий пират равнодушно махнул рукой.
– Это я уже слышал. Где трон?
Фьора не знала, что ответить. Но за нее вступился Лягушонок.
– Да нам наплевать на твой проклятый трон! – зло огрызнулся он.
Одноногий капитан Рэд благодушно махнул рукой.
– Сеньора, не обращайте на него внимания. Это он... так, расстроился.
Фьора тяжело вздохнула.
– Боюсь, что и эта новость вам не доставит удовольствия. Трон снова находится на фрегате «Эксепсьон».
Капитан Рэд радостно улыбнулся.
– Ага...
Он еще не успел ничего сказать, когда дверь камеры заскрипела, и в проеме показалась уродливая фигура тюремщика.
– Ваша милость...– жалобно простонал он.– Вам уже пора.
Фьора в последний раз взглянула на Фрэнсиса и низко опустив глаза, направилась к двери.
У заплесневелой двери девушка обернулась.
– Капитан... Всевышний учит нас прощать. Я буду молиться за спасение вашей души.
Она немного помолчала и шепотом добавила:
– Прощай, Фрэнсис...
Этого ей показалось мало и, забыв обо всем на свете, Фьора бросилась к Лягушонку.
Фрэнсис тоже не выдержал и бросился навстречу Фьоре, позабыв о том, что его нога скована одной цепью с ногой капитана Рэда.
Старый пират грохнулся на пол вместе с корзинкой и бутылкой недопитого рома. Заботясь прежде всего о выпивке, он держал бутылку бережнее, чем женщину.
– Чертовы именины! – выругался пират.
Фьора вложила в этот поцелуй все свои нерастраченные чувства. Это было так сладостно, так нежно... И так безнадежно...
Когда Фьора вышла из камеры, юный англичанин долго стоял перед захлопнувшейся дверью и очнулся только от негромкого голоса капитана Рэда.
– Лягушонок, садись. Нам надо допить ром.
ГЛАВА 15
Когда с последними лучами солнца фрегат «Эксепсьон» отдал прощальный салют и вышел из бухты Провидения, Фьора долго стояла на корме, пытаясь разглядеть среди нагромождения домов, среди скал из песчаника мрачное низкое строение, откуда утром поведут на казнь двух искателей удачи – капитана Рэда и юного англичанина Фрэнсиса Дрейка.
Сердце ее разрывалось от боли и сожаления. Она чувствовала какую-то необъяснимую тягу к этому юному искателю приключений, который был так искренен в своих чувствах.
Когда у выхода из бухты Провидения с грохотом опустилась на дно защитная цепь, фрегат проследовал на рейд. После этого цепь снова поднялась.
Город отдалялся, и Фьора вернулась в свою каюту. Только музыка могла сейчас согреть ее душу.
Она взяла в руки лютню и запела ту самую рыцарскую балладу, которую когда-то услышал Лягушонок и которая так запала ему в душу.
Сеньора, дайте мне для исполненья
Наказ, согласный вашей точной воле –
В таком почете будет он и холе,
Что ни на шаг не встретит отклоненья.
Угодно ль вам, чтоб скрыв свои мученья,
Я умер – нет меня на свете боле!
Хотите ль вновь о злополучной доле
Слыхать? – Амур исполнит порученье.
Я мягкий воск в душе соединяю
С алмазом крепким – и готовы оба
Любви высокой слушать приказанья.
Вот – воск иль камень – вам предоставляю:
На сердце вырежьте свое желанье –
И сохранять его клянусь до гроба.
Она задумчиво перебирала струны лютни, не заметив как возле распахнутой двери ее каюты остановился капитан Дюрасье.
По лицу его блуждала странная улыбка.
Фьора с трудом допела последние слова – мешали слезы. Когда она, наконец, отложила лютню и стала утирать слезы белоснежным шелковым платком, капитан Дюрасье заглянул в ее каюту.
– Браво,– сказал он, аплодируя девушке.– Никакой голос, кроме вашего, не мог бы украсить этот, захватывающий дух своим очарованием, закат.
Дюрасье улыбался так льстиво, что Фьоре стало не по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60