А Смолин, толкая в спину, приговаривал:
– Ишь ты. Обшустрился. Не пойдешь!
Смолин отворил дверь воспитательской и втолкнул Глаза. Георгий Николаевич сидел за столом.
– Что такое, Петров?
– Да ничего, — сказал Глаз, застегивая на вороте пуговицы.
Как ему сейчас не хотелось докладывать о двойке. Но говорить надо.
– Я двойку получил.
– Сам пришел в воспитательскую?
– Нет.
– А почему сам не пришел?
Глаз не ответил.
– У нас ребята нарушения сами докладывают воспитателю. Так что знай. По какому предмету получил двойку?
– По алгебре.
– К следующему занятию подготовься и исправь. Ты свободен.
Смолин Глаза невзлюбил. Новичок, а борзеет. Глаз в школе, на перемене, ругнулся матом. Активист из другого отделения сделал ему замечание и записал. Смолин в корпусе сказал Глазу:
– Иди в воспитательскую.
Глаз пошел, хотя идти не хотелось, и доложил. На этот раз Георгий Николаевич дал ему наряд вне очереди. На другой день Глаз вымыл в комнате пол.
Полы в колонии по очереди мыли все воспитанники. За исключением уборщиков территории. Их в каждом отделении было два.
Шестое отделение закончило работу. Цех подметен, и ящик с мусором стоит возле курилки.
К Глазу подошел кент — Валя Соколов — и сказал:
– Пошли отнесем.
Вытаскивать мусор из цеха очередности не было. Добровольцы всегда находились. Но активисты вытаскивали реже.
Пройдя через двери производственной вахты, парни спустились в кочегарку. Она темная от копоти, и только паровой котел, выкрашенный в коричневый цвет, выделялся.
– Сюда валите, — сказал молодой кочегар, указывая рукой.
Ребята перевернули ящик, и кочегар сказал:
– Во, молодцы.
Он достал из кармана пачку «Беломора» и закурил.
Глаз, глядя на него, спросил:
– Разрешите закурить?
Кочегар протянул пачку. Глаз взял папиросу, сказал: «Благодарю» — и положил ее в карман.
– Что, недавно у нас? — спросил кочегар.
– Да, второй месяц.
– Откуда сам?
– Из Волгограда.
– О! Хороший город. Все собираюсь туда в отпуск съездить, Мамаев курган посмотреть, да все как-то не получается. Этим летом постараюсь обязательно.
– Съездите. Город хороший. Не пожалеете.
Кочегар Глазу понравился.
В следующий раз, когда выносили мусор, Глаз поздоровался с кочегаром и подошел к нему.
– Ну как, хорошо в кочегарке работать?
– Неплохо. Время свободное есть.
– Давно работаете?
– Да нет, с лета.
Глаз достал пачку дешевых сигарет и протянул.
– Закуривайте.
– Спасибо. Я только «Беломор». Хошь моих?
– Давайте.
Глаз взял папиросу.
– До конца много?
– Много, — ответил Глаз, — шесть лет. А вас как зовут?
– Анатолий.
– А меня Глаз. Кличка это. Слушай, Анатолий, — стал тихонъко говорить Глаз, чтоб парень и женщина-кочегар с парового котла не слышали, — вы смогли бы принести бутылку водки, если я вам дам деньги?
– Смог бы. Только не попадись.
– Не попадусь. Когда надо будет — сделаете?
– Сделаю. Только об этом — никому.
В школе и после отбоя Глаз думал, как достать денег. «А если попросить у Анатолия адрес и написать матери, чтоб она деньги на него выслала. Он получит и принесет водяры. Но где пить? В цехе до съема минут двадцать остается. За это время выпить можно. Но где? В туалете. Но ведь активисты могут зайти. Да-а. Надо с Денисом посоветоваться», — думал Глаз, ворочаясь с боку на бок.
После школы Глаз с Денисом курили в туалете.
– Я могу водяры достать. Я знаю одного вольнонаемного. Если будут деньги, он сделает, — сказал Глаз.
– А пить где будешь?
– Я на работе достану. В туалете, конечно. Но там, правда, опасно.
– В том-то и дело. Водяры достать трудно, а вмазать незаметно — еще труднее. Смолин сегодня пил. Ты знаешь об этом?
– Нет.
– А—а, их несколько человек пило. Они же, падлы, в туалет никого не пускали. Будто разговор вели. А ты что, не заметил?
– Не-е.
– Они могут пить. Они все могут.
– Я думал — он кайфанул.
– Кайфует он часто,— Денис помолчал.—Так что, Глаз, я не советую тебе водяры доставать. Спалимся и вольнонаемного подведем. В этой зоне тяжко крутиться. О водке забудь. Ацетончиком кайфануть можно. И анархию не поднять. Да и мало она кому нужна. Драку, только драку можно крепкую устроить. Но ее готовить тоже нет смысла. Та, когда ты пришел, вспыхнула стихийно. Смолиным да и всеми активистами многие недовольны. Но молчат. Но если терпенье кончится, Смолину роги свернут. Главное, чтоб не сконили. А то несколько человек ввяжутся в драку, а остальные будут стоять. На актив надо всем кинуться. Иначе одолеют. Лично мне этого не хочется. До конца срока немного остается. Вот так: сопи в две дырки и молчи. У нас на той зоне актив вообще оборзел. Водяру глушили по-черному. Положняков прижимать стали. Кулак страшный был. Потом, когда анархия поднялась, за щеку многим дали и опетушили. Но здесь такого не будет. По комнатам закроют, и все. Подожди, Смолин скоро вообще оборзеет. Но ему досрочно не освободиться. Сковырнут свои же. Или на взросляк спулят. Старайся, Глаз, не приносить нарушений, а то они тебя закнокают.
В шестнадцатой комнате жил Семен. До конца срока — меньше месяца. Работал на расконвойке. В Грязовце воспитанников, работающих за зоной, называли хозяйственниками. Как-то Семен подошел к Глазу и сказал:
– Базар есть, Глаз, пошли покурим.
Они зашли в туалет.
– Глаз, я слыхал, ты умеешь вставлять бабуши.
– Бабуши? — переспросил Глаз. — Сам-то я никогда не вставлял, но знаю. Ты что, хочешь вставить?
– Хочу. Надо побыстрей. Двадцать восьмого я откидываюсь.
Бабушами в тюрьмах и лагерях называются пластмассовые шарики, вытачиваемые чаще из зубных щеток. Они покрупнее плода гороха и вставляются в половой член под кожу. Чтоб был толще. Некоторые перед освобождением вставляют по две-три, и редко кто — четыре бабуши.
Глаз рассказал, как их надо вставлять, и Семен выточил из зубной щетки бабуши. Найдя на улице узкую стальную пластину, заточил конец. Чтоб кожу пробить.
Через несколько дней Семен с Глазом пошли покурить.
– Не получилось у меня, — с горечью сказал Семен.— Одному вставлять неловко. И времени было мало. Торопился. И молотка в комнате нет. Я коцем стукал. Ну и Бог с ними, с бабушами. Я стрептоцидом засыпал.
4
После ужина Глаза вызвал воспитатель Владимир Николаевич Дружинин. В институте он сдал сессию и вышел на работу. Он походил на ограбленного и избитого учителя. С Глазом он несколько раз беседовал.
Зайдя в воспитательскую, Глаз увидел начальника режима Беспалова. Он сидел на стуле около окна и разговаривал с воспитателем второго отделения. Поздоровавшись, Глаз подошел к столу Владимира Николаевича.
– Тебе письмо, — сказал он и протянул Глазу открытый конверт. — Здесь еще вырезка из газеты. Статья о вас. О вашем преступлении.
Глаз взял письмо. Воспитатель внимательно глядел на Глаза.
– Можно идти? — спросил Глаз.
– Да, — ответил воспитатель.
Глаз, медленно разворачиваясь, заметил, что Павлуха, прищурившись, наблюдает за ним.
Идя в комнату, Глаз думал: и Павлуха статью прочитал.
Сев на кровать, Глаз прочитал письмо. Мать писала, что переезжает жить к дочери в Волгоград и оттуда приедет на свидание. Развернув вырезку из газеты, он прочитал заголовок:

«СПИРАЛЬ» КАПИТАНА БОРОДИНА»
Глубоко вздохнув, он начал читать:
«Мы, журналисты, много пишем о людях труда: комбайнерах и токарях, учителях и каменщиках, врачах и доярках. И рассказывали мы, к примеру, о поварах и закройщиках, о кассирах и нянях. А вот те, кто стоит на страже народного счастья, кто оберегает наш труд, нашу честь, наш покой и жизнь, остаются почему-то зачастую вне «сферы постоянного внимания» газетчиков.
Корреспонденцией Аполлона Смагина «Спираль» капитана Бородина» мы начинаем публикацию серии материалов о работниках милиции.
Федор Исакович Бородин борьбу с преступниками начал еще в памятном для него сорок седьмом, когда он, двадцатилетний парень, надел шинель пограничника. Закончил школу инструкторов-следопытов. Служил на советско-китайской границе. В ноябре 1951-го сержант Бородин демобилизовался, а в декабре стал сотрудником милиции. Проводник служебного собаководства, участковый. Потом — Таллиннская спецшкола МВД, работа старшим оперуполномоченным, начальником уголовного розыска заводоуковского РОВД.
На счету мужественного чекиста — десятки раскрытых преступлений. Описанный ниже случай лишь эпизод из трудной и опасной практики капитана Бородина.

«ВОЛКИ» ОБХОДЯТ КАПКАНЫ
Телефонные звонки. Они тоже бывают разные. Короткие и длинные, гневные и радостные, тревожные и равнодушные… За восемнадцать лет работы в уголовном розыске Федору Исаковичу приходилось слышать всякие.
На этот раз аппарат тренькнул глухо, будто нехотя. Бородин снял трубку.
— Да. Начальник угрозыска.
На том конце провода что-то булькнуло, затрещало, и голос, ломкий от волнения, выдохнул:
— В Новой Заимке… человека убили.
Через пять минут синий милицейский «газик» катил по большаку.
Осмотр оперативной группой места происшествия почти ничего не дал. Ясно было одно: нападение, человека били двое, а может быть, трое. Били зверски, насмерть. Потом оттащили с дороги в рожь. Здесь, на зеленом поле, его и нашли, окровавленного и бездыханного. Увезли в больницу.
…Бородин накинул белый халат, вошел в палату. На кровати лежал перебинтованный человек.
— Плох, — сказал врач и покачал головой. — Пролом черепа, большая потеря крови.
— Фамилию установили?
— Герасимов Петр Герасимович, учитель математики из Старой Заимки.
— Приходил в себя?
— Нет.
— Есть надежда?
— Думаю, да.
Бородин сел у окна и стал терпеливо ждать. Наблюдая, как дружная стая юрких воробьев копошилась в дорожной пыли, он старался представить себе картину нападения. «Месть? Грабеж? Или?..» А перед мысленным взором всплывали лица тех, кто, по мнению Бородина, мог это сделать. Но тут же какое-то подсознательное чувство отодвигало их в сторону, «в резерв»: «Не они… Слишком уж гнусно и нелепо. Кто же? Кто?»
Бородин долго стоял у окна. Думал. А когда повернулся, встретился взглядом с Герасимовым.
— Ну, как вы себя чувствуете? — Бородин попытался ободряюще улыбнуться.
Герасимов слабо пошевелил губами.
Федор Исакович склонился над койкой:
— Сколько их было?
— Трое… Догнали и… ударили чем-то твердым… по голове…
Бородин нервно щелкнул гравированной крышкой портсигара, выхватил сигарету, но, вспомнив, где он, смял ее, выбросил в окно.
— Смогли бы вы опознать хоть одного?
— Не… не узнал бы. Все как-то вдруг… Слышал только голоса.
Герасимов устало закрыл глаза. Врач просительно указал на дверь.
Бородин вышел.
Рвалась последняя нить.

ВРЕМЯ РАБОТАЕТ НА НАС
Прошло полтора года. А дело, которому Бородин дал условное название «Волки», оставалось незаконченным. Это был, пожалуй, единственный случай в его многолетней и богатой практике оперативного работника. Сущее «ЧП». Он понимал, что раскрыть преступление — его долг, пусть даже трудно выполнимый. Но ведь он — чекист, вот потому-то он требовал с себя, и требовал по большому счету.
Выдвинуты и отработаны десятки версий. Не оставлены без внимания даже анонимные письма, которые в изобилии поступали в те дни в милицию. Проверены люди, на которых пало подозрение в совершении этого преступления.
Тщетно. Не то!
По опыту Бородин знал, что та незримая, «нисходящая» нить, которую начинает обычно «закручивать» уголовный розыск вокруг всякого «трудного дела», рано или поздно приведет к цели. Слов нет, лучше раскрыть преступление сразу, по горячим следам, в первые же минуты после его совершения. Только не всегда это удается. Бывает, на раскрытие тратятся недели, месяцы. Но такова уж логика событий, жизни: даже время работает на тех, кто ищет. Так получилось и на этот раз. Медленно, неотвратимо сжималась неумолимая «спираль фактов».
Пытался ли кто-нибудь прохронометрировать рабочий день сотрудника уголовного розыска? Нет, наверное. Ибо в любой момент, в любом месте может настигнуть оперативного работника просьба, равносильная приказу, начать поиск.
У Федора Исаковича, например, давно выработалось вполне устойчивое негативное чувство к своему домашнему телефону. Звонок и… в уютной комнате остается недокуренная папироса, недопитая чашка кофе, недосказанная фраза, недосмотренный сон. А человек уходит в ночь, в дождь, в метель, чтобы настигнуть правонарушителя. Ну а о том, каково искать неизведанное, молчат даже сами «ищущие». А о них говорят: «У преступника одна дорога, а у того, кто ищет, их — сто». Из ста нужно выбрать одну. Истинную.
В сутолоке милицейских хлопот Бородин не раз ловил себя на мысли, что он неотвязно думает о непойманных «волках». Впрочем, не пойманных ли? После кропотливой и тщательной проверки он пришел к убеждению, что грабители могут быть или «залетные», или свои, «доморощенные». Причем, если свои, то они уже в изоляции.
Первая версия была маловероятной, и Федор Исакович, не колеблясь, отодвинул ее пока на задний план. Вторая требовала тонкой, скрупулезной работы. И снова вопрос, много вопросов. Кто они? Где они? Они ли?
Бородин, пожалуй, сам не ответит, почему свой выбор остановил на Николае Петрове. Видно, сработала интуиция. «Почерк», «психология» Петрова насторожили следователя. Этот юный пройдоха и его дружок Роберт Майер были осуждены за кражи и вот уже год отбывали наказание в Миасе, в колонии, для несовершеннолетних.

ТОЧКИ НАД «И»
Федор Исакович написал Петрову письмо. Ответ удивил. Тот предлагал следствию свои «услуги» в качестве свидетеля. «Зачем, — думал Бородин, — ему этот трюк. Почему он так стремится к поездке? Чтобы прокатиться, повидать родных? Сбежать?!»
Федор Исакович выехал в Миас [16] . И вот там после короткой и напряженной беседы с осужденным чекист понял, что перед ним вовсе не свидетель, а… а один из участников преступления. Но нужны были факты, веские, достоверные. По просьбе Бородина Петрова направили в Заводоуковск. При посадке в вагон он пытался бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57