Умылся. Пополоскал во рту. Попил холодной воды. Вытерся робой и двинул в свою спальню.
Только вошел, как ему помрог сказал:
– Глаз, сходи к Трохе за гитарой. Если не даст, пусть хоть перед отбоем принесут.
Глаз вышел на улицу. Пройдя немного, подумал: «А куда я иду? Мне же в другую сторону». Он остановился, постоял и пошел во второй отряд.
Троха сидел на кровати.
– Лебедь гитару просит, — сказал Глаз.
– Бери, — Троха кивнул на второй ярус кровати.
Глаз отнес гитару, а после отбоя мучительно думал, как вырваться из зоны.
До родительской — меньше месяца. Рог зоны бросил запрет на кулак: ни одного пацана до родительской не избивать. Если какой пацан борзеет и не выполняет команды, поставить несколько моргушек или разок-другой стукнуть по грудянке. Для профилактики. Но чтоб массовых избиений не было. Ведь надо показать родителям сыновей неизбитыми. Не дай бог, если кому-нибудь выбьют жевалку, тогда такому бугру не миновать гнева рога зоны.
Теперь по цехам рог зоны ходил часто. Завидев его, мелкие воришки разбегались, а ребята работали проворнее.
План июля выполнялся внатяжку. Поставщики недодавали необходимый материал. Хозяин приказал работать в три смены — материал пришел с опозданием. Надо наверстывать план.
Ребята любили третью смену. Если не было никаких ЧП, их не били, а воспитанники, многим из которых не было и шестнадцати, в день работали по восемь и более часов и были рады. В отряде в эти часы приходилось шестерить, исполняя разные прихоти бугров, рогов, воров.
Третья смена закончила работу, и отрядам объявили съём.
Они построились, их пересчитали, а в пятом не оказалось парня. Разбежались по отделениям, выяснилось — нет Скоки. Жил он в колонии третий месяц и успел побывать на толчке. Били его, говорят, несильно и не заминировали.
Дали указание искать пацана. Заглядывали во все дыры, куда мог куркануться Скока.
В Одляне и месяца не проходило, чтоб какой-нибудь воспитанник, доведенный до отчаяния, не спрятался в промзоне. И Антон, кент Глаза, тоже курковался, еще до больнички, в вытяжную трубу. Но его скоро нашли — в трубах проверяли в первую очередь.
Актив рыскал по куркам. Были проверены все чердаки, штабеля лесоматериала и куча металлолома. Скока как сквозь землю провалился.
Охрана заволновалась — не смылся ли за зону? В запретке проверили следы, пока не стемнело. Но следов не было. Через забор дернуть он никак не мог: на вышках охранники. А вдруг проглядели? Нет, следов не было. Скоку продолжали искать около ста человек.
Смеркалось. Отрядам приказали построиться: боялись, что под шумок кто-нибудь в темноте намылится. Скоку продолжали искать активисты и шустряки — они улизнуть не могли.
Стемнело. Найти пацана теперь труднее. Поговаривали, что отряды уведут в жилую зону и пацаны спать лягут. Скоку останутся искать одни активисты.
Но вот со стороны туалета послышались крики: «Нашли, нашли!»
Ребята задвигались и зашептались. Всем интересно было, кто нашел Скоку и, главное, куда он курканулся.
Воспитатели подали команду идти на вахту, чтоб не терять времени, и колонны малолеток двинулись, оглядываясь назад и стараясь увидеть пропавшего парня. Но так и не увидели. На вахте парней не шмонали.
Скоро в отряды пришли бугры и роги. Курок, оказывается, Скока нашел себе такой, что его бы ни за что не нашли. Он пролез в отверстие туалета и стоял в испражнениях, слушая, как его ищут. Шустряк какой-то, а не бугор вовсе, догадался в туалете в отверстие заглянуть и чиркнул спичкой.
Били Скоку несильно. Как-никак скоро родительская конференция, и к нему приезжают родители. Если избить, родители могут увидеть синяки. Не дай бог, писать начнут, жаловаться. И рог зоны в честь родительской конференции простил Скоку, и тот, искупавшись под краном, пошел спать в отряд. Но Скока и так себя наказал: он — заминировался.
Приближалась родительская конференция, и отряды в зоне гоняли строевой. Каждому начальнику хотелось, чтоб его воспитанники на смотре прошагали по стадиону с песней лучше всех. В седьмом строевой подготовкой занимался воспитатель Карухин: Вот и сейчас, построив отряд, капитан Карухин медленно проходил перед строем, оглядывая ребят. В строю все должны стоять с застегнутыми пуговками и начищенными ботинками. Он зорким взглядом скользил по воспитанникам.
Осмотрев ребят, Карухин остался доволен. Став перед отрядом, он скомандовал:
– Отряд! Равняйсь! Смир-р-но!
Посмотрев на ребят, он подал команду «вольно».
– Команду «смирно» плохо выполняете, — начал Карухин. — Каждый воспитанник должен видеть грудь четвертого человека. Грудь надо вперед выпятить. Сейчас повторим. Отряд! Рав-няйсь! Смир-р-но! Вот, сейчас лучше. Нале-во! Раз-два. Неплохо. Отряд, шагом марш!
Ребята затопали по бетонке.
– Запевай! — скомандовал Карухин, и парни запели «Порядок в танковых войсках».
Воспитанники пели неплохо. Карухин шел рядом с Мехлей и — видно было — доволен. Сейчас отрядом командовал Мехля. Карухин шел сзади.
– Раз-два, араз-два, араз-два-три, — считал Мехля. — От-ряд!
На слове «отряд» воспитанники должны тянуть ноги и сильнее опускать на бетонку, четче печатать шаг. Ребята, чтоб сильнее слышался топот, в момент соприкосновения ноги с бетонкой хлопали в ладоши. Топот разносился по всей колонии. В середине строя ноги никто не тянул, а лишь усиленно топали. По лицу Карухина скользила чуть заметная улыбка.
Мехля подал команду «отставить», и топанье прекратилось.
Парней гоняли около часа. Еще несколько отрядов вышло заниматься строевой. И слышались в разных концах зоны песни. По песням ребята узнавали, какой отряд марширует вместе с ними. Иногда отряды встречались. Если не было воспитателя, роги пускали отряд на отряд. Кто кого. Никто из рогов не хотел уступать дорогу.
Карухин ушел в отряд, и Мехля муштровал ребят.
Все шустряки сегодня были в строю, за исключением вора отряда.
Навстречу седьмому, печатая шаг, шел первый. С ними тоже нет воспитателя.
– Воры! — закричал Мехля. — Нам навстречу первый. Дорогу не уступим! Приготовиться! Не дай бог, кто очконет. Драться всем. Марехи, разрешаю бить любого вора. Воры поддержим честь седьмого отряда.
И два отряда сошлись. Роги, бугры и шустряки стояли в первых четверках и приняли удар. Замелькали кулаки. Ворье и актив одного отряда били себе подобных другого. Некоторые от сильных ударов падали, но тут же вскакивали и наносили удары противнику. Медленно, очень медленно первый расчищал дорогу и, сминая седьмой, проходил все дальше и дальше.
Мехля встал в строй и принял удар на себя. Но толку — шиш. Первый раскидал седьмой.
Седьмой строился. Мехля не кричал на ребят. Он вмазал нескольким из первого, но и ему попало. Седьмой отряд на зоне — самый мареный [9] , и никогда другого отряда не сминал. Обидно было Мехле, активу и шустрякам, что их раскидали.
Сейчас ребята шли строем, но вразвалку и обсуждали, кто перед чужим рогом или вором не сконил и нанес удар.
Колония готовилась к родительской конференции. Участники художественной самодеятельности провели последнюю репетицию. В отрядах сделали генеральную уборку. Воры и актив заставляли ребят гладить им брюки и сатинки.
У всех настроение приподнятое. Завтра родительская конференция.
А сегодня прошла свиданка. Глаз написал письмо, и отец к нему приехал. Войдя в производственную зону, где возле вахты были расставлены столы, ребята сели за них. Через ворота впустили родителей. Отец Глазу привез различных лакомств. Поев и поговорив с родителями, парни разошлись по отрядам.
Седьмому наряд в столовую. Глаз со свиданки пошел в наряд. Раз к нему приехал отец, бугор направил его на кухню. И он чистил рыбу и мыл котел.
Ребят в столовой не дуплили. Активу хотелось денег у пацанов выпросить.
11
Долгожданная родительская конференция настала. Несколько сот родителей вошли в зону. В течение целого дня им можно находиться с сыновьями. Родители собрались на стадионе. С песнями, печатая шаг, отряды прошли вокруг футбольного поля,
Когда смотр закончился, родителей пригласили в отряды.
Глаз с отцом гуляли по зоне. На этот раз отец не плакал. Смирился ли он с тем, что его сын сидит в зоне, или сдерживал себя?
– А тебе что,— спросил отец,— досрочно не освободиться?
– Нет,— ответил Глаз,— придется сидеть все три года.
Кум так и не вызвал Глаза. Надежда, что из заводоуковской милиции придет ответ и его заберут на этап, рухнула.
– Бородин так и работает начальником уголовного розыска?
– Работает.
– Ты его часто видишь?
– Да нет.
– Если увидишь, скажи, что был у меня на свидании. Дела, мол, идут хорошо. А главное, скажи ему, что я знаю одно нераскрытое преступление — убийство — и я бы мог им кое в чем помочь. Скажешь?
– Скажу.
– Скажи обязательно.
И Глаз с отцом стали говорить о зоне. Глаз рассказал кой-какие тонкости, но о том, что пацанов чуть ли не каждый день зашибают, — промолчал.
На летней площадке шел концерт. Воспитанники пели песни, танцевали, и многим родителям казалось, что в зоне царит благополучие, что их детей воспитывают, ставят на правильный путь.
Многие парни о кулаке родителям не говорили.
Глаз с отцом проходили мимо сцены, и оттуда неслась частушка про Антона — Раба КПСС, и одну строчку: «То куркуется, то мочит», Глаз запомнил.
Антон с месяц назад хотел замочить Томильца, но тот узнал и обломал об него две палки.
День подходил к концу. Скоро родителям выходить. Глаз с отцом в последний раз пошли к отряду. Около входа стоял Мехля. Он подозвал Глаза.
– Глаз, возьми у отца денег.
Мехля на освобождение деньги собирал.
Глаз говорил с отцом. Мехля наблюдал.
Глаз и не думал просить денег, а говорил о другом. Потом, повернувшись, развел руками: мол, не дает.
Мехля пошел искать другого парня. Родители к нему не приехали, и он ходил по зоне, выжимая из парней деньги.
Деньги у ребят просил не один Мехля. Воры не дремали и бугры тоже. Деньги нужны всем.
Вечером родители вышли из зоны. Глаз попрощался с отцом. Тот заплакал.
Некоторые ребята рассказывали родителям, как здесь воспитывают. И родители слали слезные письма в Москву. Но Москва слезам не верила. А Глаз и большинство воспитанников считали, что Одлян — вечен, все так должно и быть.
Родители принесли в зону много еды. Еду разрешали приносить в неограниченном количестве. Воры и актив набили свои тумбочки банками. Завтра они прихватят их на работу и курканут. На черный день.
Назавтра в толчке все места были заняты. Пацаны месяцами недоедали, а тут нажрались вволю.
Ротан метал все подряд, приговаривая: «Бац-бац — и шлюмка». И, странное дело, в толчке его никто не видел.
Мест в Доме колхозника всем родителям не хватало. Алексей Яковлевич снимал угол у работницы производственной зоны. По совету сына он договорился с ней, чтоб она приносила Глазу на работу сгущенного молока. Отец оставил ей пять банок сгущенки и денег, чтоб, когда кончится молоко, она бы еще купила.
Воры и актив гужевали целую неделю. У пацанов еда давно кончилась, а у них запасы были неистощимы. Денег они тоже насшибали и теперь выпивали чаще. Водяру в зону протаскивали в основном расконвойники, да и вольнонаемные их не забывали. Когда ворам или рогам к водке хотелось мяска, для них кололи кролика и жарили в кочегарке. В зоне было подсобное хозяйство — разводили кроликов и другую живность, но на стол в столовую не попадало ни крошки: съедали роги и воры. За кроликами ухаживал земляк Глаза. Он держался высокомерно и с земляками не со всякими разговаривал, потому что ему от воров и рогов поддержка была.
У какого-то бугра в курке копченая колбаса испортилась, и он выбросил ее в кусты недалеко от отряда. К Глазу подошел Антон, к нему мать так на родительскую и не приехала.
– Глаз, колбасы хочешь?
– Хочу,— ответил Глаз.
Антон подвел Глаза к подстриженному кустарнику.
– Вот, бери, ешь.
В колбасе шевелились черви. Оценив шутку кента, Глаз рассмеялся. Они сели на лавочку. Но тут Антона позвал Томилец. Глаз закурил и заметил Амебу, который медленно, совсем не глядя в ту сторону, где лежала колбаса, приближался к кустарнику. «Неужели Амеба к ней?» И точно. Подойдя к кустарнику, Амеба сунул колбасу за пазуху и, не оглядываясь, пошел в толчок.
На следующий день у Амебы болел живот и он часто бегал в туалет.
По зоне прошел слух, что кто-то ковырнул посылочную и забрал часть продуктов. В седьмом отряде многие пацаны стали грешить на Амебу: раз он из толчка не выходит — в посылочную залез он. Его дуплили, а он плакал и говорил: «Не лазил, не лазил я в посылочную». Истинного шушару так и не нашли. Да и не искали особо, так как продуктов мало пропало.
После обеда зону построили на плацу, и хозяин в сопровождении офицеров вышел на середину.
– Ребята!— обратился он к воспитанникам.— С первого августа в колониях несовершеннолетних вводятся режимы. Будет два режима: общий и усиленный. Наша колония будет общего режима. Изменений в режиме содержания не будет. Льготами, так как у нас режим общий, будете пользоваться теми же.
12
Дни, нанизанные на кулак, тянулись для Глаза и сотен воспитанников мучительно медленно. Отбой, скорее бы отбой наступал — они ждали этого слова и звука трубы с нетерпением. Расправляя постель, чтобы лечь спать, они знали одно: ночь, целую ночь к ним никто не подойдет, ничего не потребует и целую ночь их пальцем никто не тронет.
Над колонией опускался вечер. В разных концах зоны слышались песни. В них — боль души, страдания заключенных.
Глаз подошел к пятому отряду. У угла собрались ребята и слушали песни в исполнении вора Камани. Проведя по струнам, он, аккомпанируя, запел «Пару гнедых».
В зонах страны поют некоторые песни, написанные в девятнадцатом веке известными русскими поэтами. Мало кто из заключенных знал, что «Пару гнедых» написал А. Н. Апухтин. В ней многие слова были изменены, но гнедые скакали по зонам. И еще один романс Апухтина был в зонах популярен, это — «Васильки». Глаз, слушая «Васильки», думал, что песня родилась в зоне. Слова в ней были изменены, и Олю принимали за современную девушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57