Надо принимать срочные моры. И он вызвал к себе рога зоны Паука. Паук был высокого роста, сухощавый, с угреватым лицом.
– Садись, — сказал он Пауку.
Паук сел. Он всегда садился на этот стул, стоящий наискосок от стола.
На стене висел портрет Брежнева. Раньше — Сталина.
– Толя, — начал Челидзе с кавказским акцентом. — За последнее время в колонии много нарушений. Что, актив руки опустил? Почему допускаете подготовки к убийству, к побегу? В производственной зоне стали прятаться чуть ли не каждую неделю. — Челидзе замолчал. Затянулся папиросой. Медленно выпустил дым. Его жирное лицо лоснилось. Говорил он не торопясь, внимательно глядя на Паука.
Хозяин был невысокого роста и толстый. Ноги под столом расставил широко.
– У тебя, Толя, срок шесть лет. Как же мы тебя будем досрочно освобождать, если порядок в колонии за последнее время ухудшился? Ты должен к своему досрочному освобождению навести порядок… Воры, я слышал, наглеют. Когда их прижмешь? Они на голову тебе скоро сядут. — Челидзе замолчал и затянулся папиросой. — В общем, так: к Новому году чтоб порядок навел. После Нового года будем тебя досрочно освобождать. И чтоб на работе никто не прятался. Такого быть не должно. Все, иди. Сегодня мне некогда. Через два дня из управления приезжает комиссия.
Паук, вернувшись в отряд, послал гонцов за помрогами зоны и за рогами отрядов и комиссий. Первыми пришли помроги.
– Сегодня вся зона будет трупами лежать, — говорил Паук, шагая по спальне. — Я сейчас от хозяина. Дал он мне втыку. Еще насчет воров надо побазарить. Но это после. А сейчас по моргушке.
И Паук по-отечески поставил по одной.
– Зовите, — сказал он помрогам.
В спальню зашли роги. Коротко рассказав, о чем ему говорил Челидзе, Паук и его помощники поставили им по моргушке. Били крепко.
– Чтоб порядок был! — кричал на рогов Паук. — Не дай бог, если кто спрячется в промзоне или в побег соберется, — вас зашибать буду. Чтоб все сегодня трупами лежали.
Разъяренные роги пошли по отрядам. Собрав актив, они отдуплили его и, дав указания, выгнали.
Теперь очередь дошла до ребят. Бугры, помогальники и другие активисты, пользующиеся авторитетом, начали дуплить их. Замелькали дужки. «Чтоб не курковались, чтоб мочить не собирались, чтоб в башке мыслей о побеге не было»,— приговаривал актив, обещая отнять полжизни, если будут нарушения.
Не прошло и часу как Паук вышел от хозяина — а вся зона была избита. Воров, конечно, никто не трогал. Да и попробуй их тронь. С ними будет особый разговор. И говорить будет Паук. Но воры на него плевали.
Паук до безумия любил пацанов бить. Как-то раз в окружении рогов он зашел в столовую. Ее убирал седьмой. Он построил ребят.
– Что еле ползаете? Щас зашевелитесь. Одеть шапки.
Парни надели шапки и по очереди становились перед Пауком. У него в руках был круглый деревянный карниз.
И он со всего размаху, смеясь и кривясь, бил ребят карнизом по голове.
Глаз, встав перед Пауком, подумал: «Если промажет, сука, то ключицу перешибет».
Но Паук не промазал. Никому не промазал. Всем точно по голове.
На другой день Паук пошел по отрядам.
С каждым вором он будет говорить с глазу на глаз.
С вором зоны разговора не получилось. Он не стал слушать и вышел из отряда. И другие воры слушать не хотели. «А что тебе, Паук, от нас надо?» — только и слышал он.
– Ты, в натуре, глушишь водяру не меньше,— сказал Пауку вор пятого отряда Каманя.— Досрочно хочешь освободиться — освобождайся. Мы тебе не мешаем. А что вы прижать нас хотите, так это старая песня. Забудь об этом.
– Смотри, Каманя, не борзей.
– Что ты мне сделаешь? На х.. соли насыплешь?
– Увидишь.
Паук ушел. Каманя остался сидеть на кровати. Они никогда не могли добром поговорить. «Ладно,— думал Каманя,— в печенки залез мне этот актив. Надо анархию поднимать. В … их всех».
И он пошел к вору зоны. Надо собирать сходку.
– Надо,— поддержал его вор зоны.
Воры собрались в спортзале. Все были недовольны Пауком. Было ясно: хозяин требует их зажать. Вор зоны Факел, высказав недовольство Пауком, лег на маты и закурил. Остальные воры тоже полулежали на матах. Слово взял Каманя:
– Еще летом было ясно, что после родительской Челидзе попытается нас зажать, Факела перед родительской даже на десять минут не выпускали за зону. Кто приказал? Челидзе. Он, падла, и только он копает яму под нас. Паука он держит в руках крепко. Срок у него шесть лет, вот он им и играет. Паук из-за досрочки и сраку порвать готов. Не пора ли анархию поднять?
Воры молчали. Каманя знал, что многие его не поддержат. И, тоже закурив, развалился на мате.
– Тебе до конца два года, Каманя,— сказал Мах,— а мне восемьдесят один день остается. Игорю еще меньше. Как хотите, но я против анархии.
И воры в мнениях разделились: одни были за Каманю, другие за Маха. Если поднять анархию — кого-то надо мочить. И мочить не одного. Конечно, сами воры убивать никого не будут, но ведь они организаторы, и многим после дадут на всю катушку. По десять лет. А кому хочется сидеть столько?
– Ладно,— поднялся с мата Факел,— до Нового года никакой анархии не поднимать. А там — посмотрим. И еще насчет фуганков. Каманя, говори.
– В зоне фуганков много развелось. Мне известно, что на Канторовича работает несколько шустряков. Кто — еще пока неизвестно. Но узнаем. На начальника режима работает еще больше. Наша задача найти несколько фуганков, и пусть они фуговать продолжают. Но они будут наши. Пусть они им лапшу на уши вешают. В каждом отряде надо взять по нескольку человек предполагаемых и попробовать выжать из них признание. Любым путем. Дуплить их надо подольше. Все равно кто-нибудь да сознается. А то и анархию не поднять — сразу спалимся.
После Камани заговорил Кот. Кота летом освободили досрочно, он был рогом отряда. На свободе он и месяца не погулял, как получил пятнадцать суток. В КПЗ, в камере, он раздел пацанов, и пацаны пожаловались на него. Решением суда Кота отправили назад в Одлян досиживать неотбытый срок.
Челидзе, когда Кота привезли в колонию, собрал воспитанников на плац и долго читал мораль, что вот, дескать, на него надеялись, досрочно освободили, а он подвел коллектив колонии. Досрочка Коту второй раз не светила, и он стал вором. Осенью его с четвертого отряда за нарушения перевели в седьмой. Просто начальник отряда избавился от него. И вот Кот говорил:
– В нашем отряде есть Глаз. Он приметный. Его все, наверное, знают. Он пришел на зону весной. Учился вначале в девятом классе. Потом перешел в восьмой, и его перевели на третий отряд. Теперь он из восьмого класса перешел в седьмой. И его снова бросили в седьмой отряд. Я лично думаю, что Глаз на Канторовича работает. Никто так из отряда в отряд не бегает.
– Воры,— взял слово Каманя,— я Глаза знаю. Когда я летом играл на гитаре, он часто около нас вертелся. Песни слушал. А может, он не только песни слушал? Хорошо, Кот, не троньте его пока. Завтра я им займусь.
После Камани заговорил Игорь, друг Маха, тоже с седьмого отряда:
– Глаз рыба та еще. Поначалу, когда он пришел на зону, ему кличку дали Хитрый Глаз. Но сейчас его здорово заморили. Если его подуплить, я думаю, он колонется.
Глазу пришла от сестры из Волгограда посылка. Вечером он пошел в посылочную. Она находилась в одном из бараков на втором этаже. Старшей в посылочной была добродушная женщина-пенсионерка Ираида Моисеевна, до того располневшая, что, когда шла — переваливалась с ноги на ногу, как гусыня.
Глаз получил до этой три посылки. От первой, когда принес в отделение и вытряхнул из наволочки на кровать, — ничего не досталось: налетели пацаны и расхватали. Из второй перепал пряник и конфета. Третью он в отряд брать не стал, а по вечерам приходил и ел.
Зайдя в посылочную, он поздоровался и назвал свою фамилию. Чернявый воспитанник, помощник Ираиды Моисеевны, Лева Вольф, вскрыл посылку. В ней были конфеты, печенье, пряники, двухлитровая банка компота и четыре большие головки чеснока. Ираида Моисеевна, взяв две головки, тихо спросила:
– Можно?
Глаз кивнул. Лева смотрел на компот большими черными навыкате глазами. У Левы была самая блатная на зоне работа. Но роги и воры из своего отряда требовали от него продукты, и он таскал им, незаметно набирая из посылок. Лева был спокойный до удивления и не наглый.
– Я возьму у тебя банку, — и Лева кивнул на компот, — а тебе заместо нее вот, — и он из-под стола достал банку сгущенки.
Будь на месте Левы кто-то другой, он бы и спрашивать не стал.
Глаз с посылкой встал за столик. Он посмотрел на чеснок. Но есть не стал. Чеснок не любил. Он проткнул банку сгущенки в двух местах и стал тянуть молоко. За столом с ним стоял Арон Фогель. Он третий день ходил в посылочную. Арон ел не торопясь, а Глаз, потягивая сгущенку, смотрел на остроконечный ромб с красной полоской на нижнем конце. Арон на днях вступил в актив. Стал санитаром отделения. Это низшая должность в колонии.
У Арона — полпосылки продуктов. Лева — земляк Арона — подкладывал ему продукты. Он так делал землякам и тем, кто ему в отряде нравился.
Подошел Малек. Он не столько из своей ел, сколько из посылок Глаза и Арона. И они могли брать продукты у Малька.
Ребята пошустрее, такие, как Малек, по неделе ходили в посылочную, так как ели из чужих посылок.
У Глаза продуктов — меньше половины. Он сунул в карман несколько пряников и конфет для Антона и пошел в отряд. Если взять больше, то пацаны у отряда, заметив отдутый карман, вдруг сварганят.
Свои же ребята, но из других отделений, иногда у входа в отряд растаскивали чуть ли не всю посылку. Это называлось варганить.
Роги, воры, шустряки в посылочной никогда не ели. Они забирали продукты и в отделении вытряхивали из наволочки на кровать. Себе ничего не взяв. И пацаны налетали.
Воры, выбрав шустряков, кто мог работать на начальство, стали ушибать их, говоря, чтоб они признались. Самым забитым из шустряков был Глаз. Им занялся Каманя.
Каманя пришел в обойку и отозвал Глаза в дальний угол.
– Как дела? — улыбнулся он.
– Нормально,— ответил Глаз, а сам подумал: «Что это ему надо?»
– Ну а как твои успехи? — все так же улыбаясь, спросил Каманя.
– Успехи? — переспросил Глаз.— Я сказал — все нормально.
– Я понимаю, что у тебя все нормально, ну а насколько это нормально?
Глаз молчал. Он думал.
– Ну-ну, думай, думай, я подожду.
– Каманя, не понимаю я, что ты спрашиваешь.
– Я спрашиваю тебя, а ты не понимаешь. Не может быть такого. Ты, Глаз, хитрый, не так ли?
– Хитрым Глазом звали вначале, а теперь просто — Глаз.
– Раз тебя хитрым назвали, значит, ты — хитрый.
Каманя перестал улыбаться, окинул взглядом обойку и, убедившись, что в цехе никого лишнего нет, кивнул на тиски.
– Для начала скажи,— он опять улыбнулся,— как вот эта штука называется?
– Тиски.
– Тиски. Правильно. А ты знаешь, для чего они нужны?
– Ну, чтоб в них чего-нибудь зажимать.
– Молодец. А знаешь ли ты, что в них и руку можно зажать?
Глаз не ответил.
– Погляди на мою.— И Каманя показал левую кисть.
Рука была изуродована.
– Видишь? Я тебе скажу — чтоб это было между нами — мне ее в тиски зажимали. И твою руку я сейчас зажму. Не веришь?
Глаз смотрел на Каманю.
– Подойди ближе.— Каманя крутнул рычаг, и стальные челюсти тисков раздвинулись.— Суй руку.
Глаз подумал, какую руку сунуть, и сунул левую. Правая-то нужнее. Каманя, продолжая улыбаться, оглядел обойку. Парни работали. Сжимая тиски, он теперь смотрел одновременно на руку Глаза и на выход из обойки: вдруг кто зайдет.
Ребята старались в их сторону не глядеть. Раз вор базарит, надо делать вид, что его не замечаешь. За любопытство можно поплатиться.
– Каманя, больно,— тихо сказал Глаз.
– Я думаю, Хитрый Глаз, ты не дурак. Если я крутну еще немного, то у тебя кости захрустят. Согласен?
– Согласен.
Каманя ослабил тиски.
– Вытаскивай руку.
Глаз вытащил.
– Вот так, Глаз, если не ответишь мне на один вопрос, то я тогда зажму твою руку по-настоящему. Понял?
– Понял.
– Давно работаешь на Канторовича?
– Ни на кого я не работаю,— ответил Глаз не раздумывая.
– Я тебя спрашиваю: давно работаешь на Канторовича?
– Каманя, я ни на кого не работаю, и на Канторовича не работаю.
– Ладно, запираться не надо. На Канторовича ты работаешь. Я отопру твой язык, можешь не сомневаться. Так, даю две минуты на размышление. Подумай, прежде чем сказать «нет».
Каманя весело оглядывал цех, весело смотрел на Глаза, и никто из ребят, кто видел, что Каманя с Глазом разговаривает, не мог подумать, что через две минуты Глаз будет корчиться от боли.
– Глаз, две минуты прошло. Давай руку.
Глаз протянул опять левую.
– Почему левую подаешь? Правую бережешь… А я вот нарочно правую зажму. Конечно, тебе жалко правую. Ты ведь на гитаре хочешь научиться. Хочешь?
– Нет. Я пробовал. Не получается, И пальцы короткие.
– Ничего, сейчас будут еще короче. Значит, говоришь, на гитаре учиться не хочешь?
– Не хочу.
– Сожми руку в кулак. Вот так.
Каманя раскрутил тиски шире.
– Всовывай.
Глаз сунул кулак в тиски, и Каманя стал их медленно закручивать.
– Значит, на гитаре учиться не хочешь. А песни любишь?
– Люблю.
– Много знаешь?
– Много.
Сейчас Каманя следил за рукой Глаза. Кулак разжался, и ладонь медленно стала сворачиваться. Больно. Но Глаз молчал. «Нет, надо сказать, хоть и не сильно больно»,— подумал он.
– Каманя, больно.
– Ерунда это. Все впереди.
Каманя медленно поворачивал рычаг.
– Значит, ты любишь песни, много их знаешь. Молодец. Поэтому ты часто и слушал их, когда я пел, так?
– Так.
– А кроме песен ты ни к чему не прислушивался?
– Нет.
– Верю. Мы никогда там ничего не базарили. По крайней мере… — Каманя подумал,— лишнего. Но все же почему ты вертелся около нас
– Я песни слушал.
– Песни,— протянул Каманя и чуть сильнее придавил рычаг. — Это хорошо, если песни.
Глазу становилось невмоготу. Тиски так сдавили кисть, что она перегнулась пополам: мизинец касался указательного пальца. Казалось, рука переломится, но гибкие косточки выдерживали.
– Глаз, а ну улыбайся. И знай: медленно буду сжимать, пока кости не хрустнут или пока не сознаешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57