– А если не кончим, что будет?
Полковник промолчал, а Биба сказал:
– Все ждут, когда вы по-плохому начнете говорить.
Биба встал, и в этот момент в полковника кинули шлюмку. Она попала в спину.
– Пошли, — негромко сказал Беспалов и тронул на выход. Полковник за ним.
Воры до самой вахты провожали их, звеня пиками, нагоняя на полковника страх. Когда он открыл дверь, из толпы крикнули:
– Скажи спасибо лейтенанту, что с ним в зону заходил.
Поскольку воры на уговоры не поддаются, полковник, собрав администрацию, предложил силами батальона войск МВД захватить колонию. Но встал вопрос: как это сделать? Оружие применять нельзя: малолетки. Тогда Беспалов сказал:
– Колонию захватить можно. И обойдемся без жертв. Я несколько раз заходил ночью и утром. Они всю ночь не спят, а засыпают под утро. Когда уснут, можно захватить врасплох. Вот только они рядом с кроватями ставят пики.
Посоветовавшись, колонию решили захватить. В лесу вырубили длинные березовые палки, и, едва забрезжил рассвет, триста солдат тихо прошли по зоне и растеклись по отрядам. Парни мертвецки спали.
Организаторам массовых беспорядков добавили срока и разбросали по зонам, а в колонии ввели актив.
Вскоре шекснинскую малолетку расформировали и привезли взросляков.
8
На разводе Павлуха после приветствия медленно обходил строй, вглядываясь в ребят. На некоторых он задерживал взгляд, как бы читая по их лицам, что они думают, а по большинству скользил взглядом, не удосуживая вниманием.
Такой осмотр Павлуха делал часто. Кто-то не хотел с ним встречаться и опускал глаза, кто-то во второй шеренге прятался за спину, но большинство ребят не отводили взгляд. Это было утреннее промывание мозгов. Если кто-то замыслил нехорошее, взгляд Павлухи, колкий, цепкий, говорил: «Брось, не вздумай сделать, я знаю об этом, не выйдет у тебя ничего».
Глаз давно получил ответ от начальника уголовного розыска капитана Бородина. Бородин писал, что факты, изложенные в письме, не соответствуют действительности. Выходило: сестру никто не грабил. Но вот сегодня Павлуха вызвал Глаза и сказал:
– Тебе ответ на жалобу, — и протянул почтовую открытку.
Глаз прочитал: «Сообщается, что Ваша жалоба на непринятие мер к расследованию преступления в г. Заводоуковске Тюменской области проверяется прокуратурой Тюменской области».
Павлуха, посмотрев на Глаза, сказал:
– Теперь жди ответ из прокуратуры Тюменской области.
Ответ из прокуратуры Тюменской области: так и не пришел. И не стал больше Глаз писать жалоб.
У Глаза болел зуб. В Одляне у этого зуба четвертушка отскочила, когда воры пытали. Зубной врач, Анастасия Петровна, жена воспитателя первого отделения Евгения Васильевича Нехорошева, зуб выдернула, и он мучиться перестал.
Анастасия Петровна была душевный человек, и ее воспитанники уважали. Она чем-то болела и вскоре умерла. Дом стоял напротив корпуса, и ребята в день похорон облепили окна и смотрели, пока процессия не скрылась из виду. На третьем этаже построение на обед прокричали, но из ребят никто от окон не отходил, и воспитатель ходил по комнатам. Его никто не слушал.
В апреле, в честь столетия Ленина, объявили амнистию. Из колонии освободили одного парня и двоим сбросили срок.
Глаз после амнистии думал: «Если б я был сейчас в Одляне по первому сроку, меня бы освободили. Всего восемь месяцев оставил бы хозяину».
По зоне прошел слух, что начальник колонии ушел на пенсию и на его место приехал новый. Из судской колонии. Там он, работая начальником отряда, вывел отряд в передовые, и его повысили.
На развод в сопровождении заместителя и дпнк из вахты вышел в светло-синей шинели с погонами капитана новый начальник. Роста он был выше среднего, стройный и молодой. Он принял доклад дпнк, бодро поздоровался и прошелся вдоль строя. Начальник симпатичный, с голубыми глазами и нестрогий на вид.
На работе ребята обсуждали нового начальника и гадали, каким он будет.
Старый начальник, подполковник, был высокомерен и редко приходил на корпус. А если появлялся, мало беседовал с ребятами. Бывал он перед отбоем, и когда третий этаж строился на вечернюю поверку — выходил из воспитательской или из кабинета заместителя и проходил вдоль строя, оглядывая воспитанников. Шел медленно и иногда перед парнями останавливался. У новичков спрашивал фамилию, а некоторых старичков, особенно активистов, хлопал по плечу одетой в перчатку рукой и спрашивал: «Ну, как дела?» Ему всегда отвечали: «Хорошо», — и он одаривал счастливца улыбкой. У подполковника были синие, поблекшие от возраста глаза, и он щурился, вглядываясь в ребят. Глаза у него слезились, и он вытирал их платком.
Бывший начальник — об этом мало кто знал — стоял за кулак. Наводить порядок в режимной колонии он без кулака не мыслил. Беспалов часто с ним спорил, доказывая, что в режимной колонии можно и без кулака обходиться.
Подполковник последнее время болел, и его замещал Павлуха. Он решил вообще изжить из колонии кулак.
Новый начальник Павел Николаевич Тихонов был противоположность старому. С первых дней он все вечера проводил на корпусе, знакомясь с воспитанниками. Когда он вел прием или разбирался с нарушителями, в кабинете сидел Беспалов. Павлуха помогал вникать в дела коллектива. Как-никак в колонии сидят нарушители со всех зон страны. На него легла более ответственная задача: воспитывать ярых оторвил. Тихонов знал, что в стране около ста колоний несовершеннолетних и в них, вместе со следственными изоляторами, отбывают наказание около ста тысяч малолетних преступников. Из этих ста тысяч самых отъявленных отправляют в три режимные колонии: на востоке — в Нерчинск, на юге — в Георгиевск, и на севере — в Грязовец.
В первую субботу новый начальник пришел на просмотр кинофильма. Он вошел в клуб, дпнк подал команду «встать», доложил капитану, что воспитанники собраны для просмотра кинофильма. Тихонов здороваться с ребятами, как заместители и старый начальник, стоя у входа, не стал. А держа руку у козырька, проследовал стройной солдатской походкой на сцену и, встав к ребятам лицом, только тогда сказал: «Здравствуйте, товарищи воспитанники!» Дпнк все это время стоял навытяжку. Воспитанники, как никогда, громко ответили: «Здравия желаем», и начальник подал команду «вольно».
Так Тихонов стал здороваться с воспитанниками часто. Иногда, стоя у входа, отдавал команду «вольно».
Тихонов, разбирая нарушения воспитанников, наказывать их не стремился. Он убеждал нарушителя, что тот не прав, и парни иногда каялись. Оказывается, начальник верит на слово и в отличие от Павлухи, наказыватъ не торопится.
Вскоре на этап забрали кента Глаза Дениса. В отделение пришли новички.
В шестом отделении жил Губа. В драке ему рассекли верхнюю губу, и на ней остался шрам.
Губа и еще несколько человек пришли с Гаврило-Посадской колонии. Там была анархия и зону вверх дном перевернули. В колониях несовершеннолетних двух лет не проходило, чтоб парни, доведенные до отчаяния, не поднимали анархии. В зонах жгли бараки, школы, но столовые никогда не трогали. Губа, видно, в массовых беспорядках участия не принимал, и срок не добавили. До освобождения меньше года.
Придя на зону чуть позже Глаза, Губа вступил в актив и хилял с повязкой, редко делая замечания парням. У него много мелких нарушений, но Павлуха его принял в КВП — пусть будет активистом. Легче держать в узде.
Губа предложил мелким группам, что кентовались по несколько человек, объединиться в одну семью. Тогда продукты — общие, продуктов — больше и ему легче в другие отделения пулять подогревы кентам. И еще, объединяя ребят, у него была цель: набить свой кешель куревом перед отправкой на взросляк.
Теперь половина отделения кентовалась в компании Губы. Он заправлял всем. В отделении был еще авторитетный парень — активист Колесо. Но его группа осталась малочисленной — он на подхвате у Губы. В случае конфликта Колесу и его кентам-активистам роги замочили бы с ходу.
Самое примечательное — Губа объединил вокруг себя всю контру. Кроме него, в этой группировке был только один активист.
Колесо, пытаясь сковырнуть Губу, доложил Павлухе, что тот сгруппировал вокруг себя весь сброд. Павлуха побаивался, как бы Губа не организовал массовые беспорядки. Но Губа и не думал. Он просто стремился и в этой режимной колонии жить в свое удовольствие. Кентам с других отделений он посылал жратву, и они его не забывали.
Колесо, пытаясь разбить группировку Губы, не раз предлагал Павлухе объединить воспитанников по комнатам. Одно шестое отделение продолжало жить группами. Павлуха с Колесом — согласен, но как это сделать без шума, не знал и он. Большинство объединения не хотело. И Павлуха решил: когда на взросляк уйдет Губа и лидером станет Колесо, убедить ребят жить коллективно.
Вскоре на взросляк ушел Губа, и Павлуха переговорил с воспитанниками шестого отделения, почти со всеми. И решено было жить, как и вся колония, комнатами. Кенты остаются кентами.
Глаз жил в колонии седьмой месяц, и отделение за это время наполовину обновилось. Колесо за нарушение отправили на взросляк, и Глаз лег на его кровать. Медленно, очень медленно он перебирался с кровати на кровать, пока не занял воровское место в углу у печки. В зоне лучшие места на кроватях, как и в Одляне, занимали самые авторитетные. А новички ложились на кровать, стоящую у дверей. Под ней лежали веник, тряпка и тазик. Эту кровать в шестнадцатой комнате называли карантином.
В шестом отделении все еще не было постоянного воспитателя, и Павлуха с Кумом продолжали шефствовать над отделением.
9
В зоне многие ребята не любили красный цвет и красные повязки дежурного по столовой надевать не хотели. Когда такие парни шли накрывать столы, то брали из тумбочки повязки и бежали в столовую, держа их в руках. Там они совали их в карман. Дпнк или воспитатель, заходя в столовую, делали замечание, и ребята, не желая конфликта, надевали повязки. Ведь красный, противный для них цвет будет на руке всего несколько минут. Они накроют столы и повязку снимут.
В колонию пришло много армян, и один упорно игнорировал красную повязку. В ответ на требование воспитателя надеть ее, Туманян сказал:
– Повязку не надену. Можете садить в дизо.
И его посадили. Уходя, он зло процедил:
– В дизо просижу до взросляка.
И вот четвертый месяц Туманян сидел в дисциплинарном изоляторе. Он поставил начальнику условие: на зону поднимется, но повязку надевать не будет. Его условий принимать не стали, и он, досидев до восемнадцати, укатил на взросляк.
Воспитателям с армянами работать тяжко. Чекистов и вообще все красное они презирали. В зоне не было случая, чтоб армянин вступил в актив. Армяне говорили, что лучше удавятся, чем вступят.
В отделении жил Лева Назарян. В школу он ходил, но не учился: по-русски ни читать, ни писать не умел. Письма домой писал по-армянски. С первым письмом Кум не знал, как поступить. Читать по-армянски Кум не мог, а сотрудников армян в колонии нет. Посоветовавшись с начальником, переписку на армянском разрешили.
В шестом жило три армянина, и они пытались противостоять активу. Но ничего не получилось. Они атаковали активистов, так как им хотелось найти с ними общий язык, чтоб жить вольней. Но активисты с армянами на компромисс не шли. Требования для всех одинаковы.
На зоне было несколько азербайджанцев. Актив презирали. В шестнадцатой комнате жил Рафик. Если разговор заходил о коммунистах, Рафик смачно ругал первого коммуниста Азербайджана Алиева.
– Да он нам жизни не дает! Зажал, зараза, всех. Все равно его грохнут!
В зоне время от времени объединялись группировки контры. Тогда не только активу, но и Павлухе приходилось с ними считаться. Павлуха давал указания активистам внимательнее наблюдать за ними и докладывать. А потом применял испытанный и наигранный прием: натравливал контру одного этажа на контру другого. Пусть лучше враждуют, чем объединяются.
Бывали случаи, когда Павлуха такой клин между лидерами контры вбивал, что у них до драки доходило.
В конце учебного года заместителя начальника колонии по учебно-воспитательной части капитана Александра Дмитриевича Плотникова перевели в мурманское управление внутренних дел. На его место назначили воспитателя первого отделения майора Евгения Васильевича Нехорошева.
Майор Нехорошев самый строгий из всех работников колонии. Но и самый справедливый. За нарушения активистов наказывал строже, чем простых воспитанников. Его боялись с других отделений. Если на прогулке шел по зоне, воспитанники — особенно контра — прекращали разговоры. Форма у него всегда отутюженная и ловко на нем сидела. Он высокий, стройный, серьезный и немного хмурый. Шутил редко, и шутка всегда приходилась к месту.
У Евгения Васильевича были две красивые дочки. Старшая работала в штабе колонии: симпатичная и до того стройная, налитая женской привлекательностью, что, когда проходила мимо воспитанников, все обращали на нее жадные взгляды и вздыхали.
Алексей Андреевич Степанов, бывший механик колонии, теперь работал мастером в шестом отделении, а в школе преподавал теорию столярного производства. Перед съемом к нему зашел Павлуха. У Степанова сидел мастер третьего отделения Василий Иванович Тихомиров. Они поздоровались, а Тихомиров спросил:
– Павел Иванович, когда начнем ремонт крыши? Десять лет назад в корпусе на третьем этаже в туалете обвалился потолок. Воспитанников в этот момент в туалете не оказалось. Потолок тогда ремонтировал Тихомиров — великолепный столяр и плотник, и он осмотрел крышу. Крыша — решето. Сто с лишним лет существует острог, и после революции крышу ни разу не ремонтировали.
– Василий Иванович, сколько ни бьюсь, не отпускают денег.
– Потолок не только в туалете, но и в комнатах может обвалиться. Придавит ребят.
Павлуха вздохнул и вышел.
– Василий Иванович, а вы с какого года работаете?— спросил Степанов.
– С тридцать девятого.
– Ну как, есть разница между довоенными парнями и сегодняшними?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57