Глаз курил и, когда машину встряхивало на ухабах, стискивал зубы от боли. «Неужели на войне, когда ранят, так больно бывает?»
…Этап выпустили из «воронка» и закрыли в камеры, но Глаза завели в дежурку КПЗ. О том, что Петров при побеге ранен, позвонили начальству. И вызвали «скорую помощь».
Дежурный по КПЗ, молодой сержант, усадил Глаза на стул. Ему два раза звонили по телефону, и он больше слушал, иногда отвечая «да» или «нет». Походив по дежурке, сказал:
– Ты раздевайся. Давай поглядим, что за рана.
Он помог Глазу раздеться. Руку Глаз еще не мог поднимать. Но уже шевелил пальцами. Резкая боль прошла. Больно было, лишь когда снимал одежду. И Глаз и дежурный удивились, что пятно крови на рубашке было небольшое.
– Смотри,— сказал дежурный,— у тебя почти что не шла кровь. Ты, видать, здорово напугался. Кровь и остановилась.
Сержант осмотрел раны. Пуля прошла чуть правее подмышки.
– Фу, ерунда. Пуля прошла навылет по мягким тканям. Я сейчас от полена отщеплю лучину, намотаю на конец ваты, и мы прочистим рану. И все пройдет. У нас в армии так самострелам делали.
Глаза чуть не затрясло от этой шутки.
– Дай закурить,— попросил он.
– Да я не курю.
В дежурку в сопровождении мента вошел врач. Он был молодой, но пышная черная борода придавала ему солидность. У врача были темные добрые глаза. Он осмотрел рану, смазал чем-то и спросил Глаза:
– Откуда будешь, парень?
– Родом или где живу? Вернее, жил?
– Ну и родом…— он сделал паузу,— и где жил.
– Сам-то я из Падуна. А родом из Омска.
– Из Омска! — воскликнул врач.— Мой земляк, значит.
– Вы из Омска! — с восторгом сказал Глаз.
– Да. Но третий год уже там не живу. Он осмотрел раны еще раз, наложил тампоны и заклеил пластырем.
– Надо срочно делать рентген. У него, возможно, прострелено легкое. Я забираю его в больницу.
Врач с ментом ушли.
«Неужели меня увезут в вольную больницу? Ведь оттуда можно и намылиться».
Через несколько минут в дежурку спустился начальник уголовного розыска капитан Бородин. Его подняли с постели. Бородин сел на место дежурного. Глаз сидел напротив него. Капитан молчал, часто затягиваясь папиросой. Молчал и Глаз.
– Федор Исакович, дайте закурить.
Бородин не ответил. Глаз попросил второй раз. Снова молчание. В третий раз Глаз сказал громко и нервно:
– Дай же закурить, в натуре, что ты молчишь?
Капитан затянулся. Выпустив дым и не отрывая от Глаза взгляд, достал из кармана пачку «Беломора» и положил на стол. Глаз правой, здоровой рукой взял папиросу и сунул ее в рот.
– Дайте прикурю.
Бородин промолчал.
– Прикурить, говорю, дай!
Бородин затянулся и тонкой струйкой выпустил дым.
– Дашь ты мне прикурить или нет? — рявкнул Глаз, с ненавистью глядя на капитана.
Бородин достал спички и положил рядом с папиросами.
– Зажги, Федор Исакович, я одной рукой не смогу.
Бородин курил, молча наблюдая за Глазом.
– Да зажги же, Федор Исакович, что ты вылупился на меня?
Ответом — молчание. И тут Глаза прорвало:
– Ты, пидар, говно, ментяра поганый! — И покрыл его сочным матом, от которого у многих бы повяли уши.
– Закрой его в камеру, — сказал Бородин дежурному и вышел.
От милиции одна за другой отъехали машины.
В камере Глаз бросил папиросу на пол и яростно растоптал. Он попросил у мужиков закурить. Ему дали и чиркнули спичкой. Жадно затягиваясь, он ходил по камере, не глядя на заключенных. Все молча наблюдали за ним. Никто ни о чем не спрашивал. Успокоившись, лег на нары на свое место. Рука ныла. Иван подложил ему под мышку шапку, и боль стала тише. Выругавшись неизвестно в чей адрес, Глаз сомкнул веки. Но долго не мог заснуть.
Утром Глаз рассказал, как его подстрелили и как Бородин вывел его из себя. Вспомнил, что незачем было у Бородина просить папиросу и спички, когда в кармане лежали свои.
– Слушай, Глаз,— сказал Иван, лежа на нарах и повернувшись к нему лицом.— Я тебе тогда не сказал. Меня Бородин просил, когда ты еще шел в несознанку, узнать у тебя, ты ли совершил преступление. Он обещал меня отпустить, и я бы уехал на химию, если б выведал у тебя все и ему рассказал. Я не согласился, сказал — да разве он расскажет? — Иван помолчал.— Вот сука. Ты только об этом ему не брякни.
После завтрака этапников посадили в автобус — ночного поезда ждать не стали — и повезли в тюрьму.
5
Земля полнится слухом. Неизвестно какими путями, едва рассвело, в Падуне знали, что Петров при попытке к бегству ранен. Мать Глаза узнала об этом на почте и вместе с мужем поехала в Заводоуковск. В милиции сказали: этап отправлен, а у Коли рана несерьезная: прострелена мякоть руки.
Ехать сто километров в автобусе и глазеть по сторонам! Смотреть на женщин и ловить сеансы. Глаз пожирал взглядом прохожих. Всем радостно из окон видеть волю, а ему грустно: побег не удался.
Когда въехали в Тюмень и улицы запестрили людом, не только молодые заключенные, но и пожилые вылупились в окна. Всем хотелось посмотреть город, в котором будут жить, но которого не будут видеть.
Рядом с Глазом сидел малолетка — Сергей Недогонов. Симпатичный, попавший за хулиганство. Чувства он изливал вслух.
– Во, смотри, — говорил он Глазу, — какая идет.
И половина заключенных устремила взгляд на девушку.
– А вон, смотри, другая. Вот это да! Ну кровь с молоком.
Глаз любовался девушками молча. Но увидев пышногрудую, в оранжевом пальто, восхищенно сказал:
– Шофер! Тормози! Я дальше не поеду.
Водитель и вправду затормозил. Зеки засмеялись. На светофоре горел красный свет. Менты тоже смотрели на девушку. Если бы у автобуса сломался мотор или отвалилось колесо…
Но вот и тюрьма.
На шмоне Глаз раздевался и одевался медленно: рука болела. Он мог и быстрее, но делал вид, будто ему больно, и кривил лицо.
Увидев дежурного по тюрьме, сказал:
– Товарищ капитан. Я раненый. Мне нужно на рентген. Что-то тяжело дышится. Кажись, легкое прострелено.
– Как разведут по камерам, сводим. Что же ты с огнем шутишь?
– Что шучу? В малолеток не стреляют. А меня продырявили.
– Откуда они знали, что ты малолетка?
– А я, когда побежал, крикнул: «Не стрелять — бежит малолетка».
Когда этап повели на склад получать постельные принадлежности, Глаз сказал ребятам:
– Матрац в камеру не понесу. Скажу — рука не пашет. Пусть сами тащат.
Он представил, как его впускают в камеру, а разводящий заносит следом матрац. «Клево будет. В хате обалдеют: как же так — дубаки Глазу матрац таскают!»
– У тебя левая прострелена, — отрезал разводящий, — а ты в правую бери. Не хочешь нести — будешь спать без матраца.
Его закрыли в камеру. Он появился на пороге — шарф перекинут через шею и поддерживает раненую руку. Пацаны повскакали с мест, и камеру пронзил рев приветствия. Глаз кинул небрежно матрац на свободную шконку.
– Здорово, ребята!
И камера взорвалась во второй раз.
– Что с рукой? — крикнуло сразу несколько глоток.
– В побег ходил. Плечо прострелили.
И в третий раз дикие вопли, камера приветствовала его как героя, как победителя.
К нему подходили и здоровались за руку.
Пятнадцать рыл устремили восхищенные взоры и ждали рассказ.
– Так, — сказал он, и камера замерла. — Да, Толя, — обратился он к высокому, здоровому парню. Это над ним все издевались. — Скажи дубаку, что Глаза надо сводить на рентген. Скажи, что дежурный по тюрьме обещал. И еще скажи, что мне плохо.
И Глаз сел на кровать.
Когда Толя исполнил все, Глаз, встав посреди камеры, начал рассказывать.
Как только дошел до того, что из-за воротника пальто не было видно руку и он испугался, не оторвало ли ее, камера покатилась со смеху.
Этот момент просили рассказать подробнее. И все опять балдели, будто слышали впервые.
Сегодня Глаз был герой. Им восхищались. Ему завидовали. Его внимательно слушали. И он, смакуя побег врал, что слышал свист пуль, но не обращал внимания.
Вскоре его увели на рентген.
– Ты родился в рубашке,— сказал доктор.— На один-два сантиметра правее — и точно в сердце.
– Парни,— заговорщицким голосом слазал Глаз, показав малолеткам заклеенные раны,— меня на следствии раскрутили. В слове «парни» ребята уловили что-то необычное
– Парни,— вновь повторил он,— я хочу сделать побег из тюрьмы. Раз с этапа не удалось. Так хочется поплескаться на море. Мне теперь терять не х… Три года есть, и неизвестно, сколько добавят. Кто из вас хочет увидеть Гагры, кипарисы, море, испить вдосталь вина и побаловаться с чувихами?
Ребята молчали.
– Что, сконили? — спросил он.
Первым отозвался Сокол:
– Глаз, ты заливаешь. Из тюрьмы убежать невозможно.
– Возможно. Слушайте.
И он рассказал план побега.
– В случае неудачи скажем, что дубака связали, чтобы кое-кому набить морды в соседних камерах. Мы ничего не теряем. Дубака-то ведь убивать не будем. Я не говорю, чтобы все согласились бежать, можно только тем, кому точно горит червонец.
В побег согласилась идти половина камеры.
– Так,— сказал Глаз,— махорка есть?
– Есть,— ответили ему.
– Насыпьте в шлюмку.
Он тряс махорку в чашке, и махорочная пыль собиралась у стенок. Так он набрал несколько горстей.
– Хорош.
План Глаза был таков. Когда дежурный подаст стальной стержень для пробивки туалета, он бросает ему в глаза махорочной пыли и выскакивает в коридор. За ним еще трое. Дежурного затаскивают в камеру и связывают.
Настал вечер. На смену заступил небольшого роста, лет сорока, щупленький сержант с физиономией деревенского забитого мужичонки.
Ша!
Туалет забили в два счета, набросав бумаги, тряпок и сухого хлеба.
– Старшой, туалет забился.
Дежурный посмотрел через отверстие кормушки — на пол шла вода.
– Сейчас.
Он принес стержень, открыл кормушку и хотел его подать, но надо было, чтоб он открыл дверь. Глаз метнулся к двери.
– В кормушку нельзя. Через кормушку мы только еду принимаем. На малолетке это западло.
Дубак заколебался. По инструкции не положено одному дежурному открывать двери камер, тем более в вечернее время. Но он принес стержень, и его надо подать. Не вызывать же корпусного…
Дежурный чуть приоткрыл дверь и подал стержень. Надо брать его левой рукой, а правой бросать махорочную пыль. Но Глаз сконил. За стержнем он протянул правую руку. Дверь захлопнулась.
Стержень был увесистый, около двух метров в длину. Глаз отошел от двери и отдал его ребятам. Глаза никто не упрекнул.
– Растерялся я, — тихо сказал он.— Пробейте туалет. Когда буду отдавать — тогда.
Туалет пробили. Глаз взял стержень в левую руку, а в правую махорочную пыль.
– Старшой, пробили,— постучал он.
Дверь на этот раз дубак отворил шире. Глаз подал стержень и бросил дубаку в лицо махорочную пыль. Толкнув правым плечом дверь, выскочил в коридор. В коридоре он оказался один. Те трое, что должны были выскочить за ним, замешкались и теперь толкали дверь, надеясь ее распахнуть. Надзиратель правым плечом сдерживал дверь, а в левой руке держал стержень, отмахиваясь им от Глаза, который с больной рукой боялся к нему подойти. Глаз лишь бросал в глаза дубаку махорочную пыль, и тот часто-часто моргал. Он был хоть и щупленький и деревенский с виду, но спокойно сдерживал дверь от троих и еще махал стержнем. Он даже не кричал, не звал на помощь. Сокол в притвор бросил скамейку. Теперь дверь не захлопнуть. Следом за скамейкой в коридор вылетела мокрая швабра. Ее тоже бросил Сокол. Глаз схватил швабру и пошел на дубака, как с рогатиной на медведя. Надзиратель выдыхался.
– Катя, на помощь, Катя! — закричал он. В конце коридора открылась дверь, которая вела в тюремную больницу, и показалась женщина-надзиратель.
– Звони по телефону! — крикнул он ей.
Глаз поставил к стене швабру и отошел в сторону. В дверь из камеры ломились.
По лестнице застучали каблуки, и в коридор вбежал работник хозобслуги, молодой здоровенный детина. Он бежал спасать дежурного, на которого напали малолетки, но в коридоре у стены стоял всего один пацан и на дежурного не нападал. А работнику хозобслуги хотелось кинуться в драку и помочь дежурному. За это его быстрее досрочно освободят. Он один на кулаках мог бы биться с камерой малолеток. Дежурный наконец ногой впнул скамейку в камеру и захлопнул дверь.
По коридору стучали еще две пары сапог. Это бежали дежурный помощник начальника тюрьмы капитан Рябков и корпусной старший сержант Сипягин.
– Что здесь было? — Капитан тяжело дышал.
Бить Глаза не стали. Даже не закричали.
– В пятый его,— спокойно сказал Рябков.
Корпусной повел Глаза в карцер. Их в тюрьме было пять, и располагались они в один ряд. Самый холодный карцер — пятый — был угловой. Две стены у него выходили на улицу.
– Охладись,— бросил на прощанье корпусной и захлопнул дверь.
Правый холодный угол оброс льдом. На льду и рядом со льдом, на стене, заляпанной раствором «под шубу», была набрызгана то ли краска, то ли кровь. Он стал ходить из угла в угол. Три маленьких шага к обледенелому углу, три шага к дверям. Медленная ходьба не согревала. Стал ходить быстрее. Он подошел к параше, стоящей в углу у двери, и откинул на стенку крышку. Она глухо брякнула, и в нос ударила вонь. Он быстро оправился и толкнул крышку ногой. Теперь она пала на парашу и брякнула звонче.
Чтобы разогреться, надо заняться зарядкой. Он поднял перед собой руки. Левое плечо заныло. Он опустил левую руку и стал махать правой, а левой по возможности.
В соседнем карцере хлопнула кормушка, и он услышал разговор надзирателя с заключенным.
Надзиратель приоткрыл его волчок.
– Отойди от глазка,— негромко сказал дубак.
Глаз отступил на шаг. Попкарь неслышно ушел. На нем были сапоги на мягкой подошве, и он бесшумно ходил по коридору.
Глаз опять стал мерить карцер: три шага к углу, три назад. Несколько раз Глаз присел с вытянутыми руками. Но простреленное плечо от движений руки причиняло боль. Тогда он, продолжая приседать, не вытягивал руки перед собой, чтоб не ныла рана, а скользил ладонями по бедрам и в момент полного приседания останавливал их на коленях. Сделав сто приседаний, он согрелся. Ноги усталости, потому что он не торопился и руками помогал подниматься, не чувствовали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57