И вот солист начинает рассказ:
Помните!
Через года,
через века...
Его речь продолжает солистка - меццо-сопрано. Низ­ким грудным голосом она словно умоляет слушателей:
О тех,
кто уже не придет
никогда, -
Помните!
И вот они уже поют вместе:
Памяти
павших
будьте достойны!
Короткое вступление закончилось. Теперь слово тому, что настойчиво рвалось из души, - хор поет;
Вечная слава героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Оркестр мощными аккордами поддерживает этот клич. Но его аккорды скорее трагичны, чем жизнеутверждаю­щи, - они падают вниз обвалом, как траурные орудий­ные залпы. И женщина с горечью спрашивает:
...Но зачем она им,
эта слава, -
Мертвым?
Женский хор поддерживает ее:
Для чего она им,
эта слава, -
Павшим?
Мужские голоса стоят на своем:
Знаю:
солнце
в пустые глазницы
не брызнет.
Знаю:
песня
тяжелых могил
не откроет.
Но от имени сердца,
от имени жизни
повторяю:
Вечная слава героям!..
Побеждают мужские голоса. Ведь главное, чтобы лю­ди помнили о не вернувшихся с войны, о тех, кто погиб, защищая мир от фашизма, - вечно помнили о подвиге павших и славили их.
Но эта слава не безлика - она принадлежит каждо­му, кто не вернулся с поля битвы. И потому:
Вспомни всех поименно,
горем вспомни своим...
Это нужно - не мертвым!
Это надо - живым!
Много лет думал Кабалевский над тем, как выразить в музыке то, что волнует людей до сих пор. В нашей стра­не, пожалуй, не найти семьи, которой бы не коснулась война, где бы не потеряли родных или близких. А в мире опять неспокойно: подняли голову реваншисты, недоби­тые гитлеровцы, и войны затягивают дымом небосклон в странах то одной, то другой части света...
Дмитрий Борисович искал поэта, которому эта тема тоже была бы лично близка. И нашел. Правда, не участ­ника войны, а человека, который по возрасту был даже моложе сына композитора. Этот человек сумел написать необыкновенные по глубине чувства стихи, которые будто сами просились на музыку, выношенную сердцем компо­зитора за многие годы. Этим поэтом был Роберт Рожде­ственский.
Вот что ответил поэт, когда его спросили, как он на­шел в себе такой душевный накал, такое верное ощуще­ние трагедии войны:
- У моей матери было шесть братьев. Все они ушли воевать. Младшему было семнадцать. Пришел с войны один. Я долго думал, как выразить это. Не знал слова, в которое можно все вложить. А потом нашел его - Реквием...
Так в средние века называлось крупное музыкальное произведение для хора и оркестра, предназначенное для отпевания умерших. Потом реквием перестал быть чисто церковным произведением. Великие композиторы прошло­го Моцарт, Берлиоз, Верди вложили в эту музыку боль­шое гуманистическое содержание, человечность, лириче­ские и даже героические мотивы. Но, однако, традицион­ный латинский текст реквиемов оставался прежним.
Реквием, задуманный Кабалевским и Рождественским, должен был быть принципиально иным. Да, это оплаки­вание павших героев, но не только. Дмитрий Борисович ярко и образно раскрыл идею произведения: «Сочинение это написано о погибших, но обращено к живым, расска­зывает о смерти, но воспевает жизнь, рождено войной, но всем своим существом устремлено к миру...»
На титульном листе партитуры «Реквиема» композитор написал: «Посвящается тем, кто погиб в борьбе с фа­шизмом».
...Нет, не хотела Родина, чтобы погибали ее сыновья и дочери. Об этом тихо и печально поют женские голоса:
Разве погибнуть
ты им обещала,
Родина?
Жизнь обещала,
любовь обещала.
Родина!
Пламя
ударило в небо! -
Ты помнишь,
Родина?
Тихо сказала:
«Вставайте
на помощь...»
Так началась война, самая страшная, самая жестокая из всех, пережитых человечеством.
Завтра бой. И может быть, придется погибнуть солда­ту. А как прекрасна жизнь, как мало еще прожито. За­думался солдат в ночь перед боем.
И тоскующий мужской голос поет;
Я не смогу...
Я не умру...
Если умру -
стану травой.
Стану листвой,
дымом костра,
вешней землей,
ранней звездой...
Хор подхватывает эту печальную песню молодого сердца, предчувствующего беду:
Только б
допеть!
Только б
успеть!
Только б
испить
чашу
до дна!...
Но верх взяло мужество. Родине нужна сила, а не сла­бость солдата. И он, подняв голову, спокойно и ясно го­ворит, словно давая клятву:
Дай мне
ясной жизни,
судьба!
Дай мне
гордой смерти,
судьба!
Оркестр своим чуть слышным пением как будто об­волакивает тишину ночи...
И вот бой. «Поступь дивизий» - назвали поэт и ком­позитор четвертый эпизод «Реквиема».
Уже издали слышится в оркестре грозное дыхание войны. Ярко вспыхивает марш:
Плескалось
багровое знамя,
горели
багровые звезды,
слепая пурга накрывала
багровый от крови закат.
И слышалась
поступь
дивизий,
великая
поступь
дивизий,
железная
поступь
дивизий,
точная поступь солдат!
Хор чередуется с оркестром. И все время звучит мощ­ный наступательный марш.
Но что это? В оркестре явственно послышались тяже­лые удары колоколов. Набат. Так провожали на Руси войско бить чужеземца, гнать его со священной земли отцов и дедов. Защита Отечества для народа всегда была святым делом. Об этом снова напомнил нам композитор.
...Ушла дивизия в бой.
Навстречу раскатам
ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знаменах
начертано
слово:
Победа!
Победа!
Солдат погиб. Много лет прошло с тех пор. И иная картина предстает перед нами.
...Размеренно падают в тишину зала короткие звеня­щие капли. Кажется бесконечной эта капель. Словно горестное оцепенение человека при виде памятника Неиз­вестному солдату, вопрос, остающийся без ответа: «Кто-ты-сол-дат-кто-ты-сол-дат? »
На фоне капели тихо и проникновенно поет хор:
Черный камень,
черный камень,
что ж молчишь ты,
черный камень?
Разве ты
хотел такого?
Разве ты
мечтал когда-то
стать надгробьем
для могилы
Неизвестного
солдата?
...Погибли солдаты. Но остались на земле памятники им. Почти в каждом городе, поселке, через которые про­шла война, остались незаживающие раны человеческой памяти - памятники павшим героям, отдавшим жизнь за освобождение этого города, этой земли - частицы Ро­дины.
...Тихо и печально вступили скрипки. На их фоне за­пела солистка. И только лишь произнесла она свои пер­вые слова, как свершилось чудо. На сцене не было боль­ше певицы, была русская женщина-мать наедине со своим неутешным горем:
Ой, зачем ты,
солнце красное,
все уходишь! -
не прощаешься?
Ой, зачем
с войны безрадостной,
сын,
не возвращаешься?
Хор тихо и мужественно говорит ей всю правду:
Вечная слава героям..
Мать не верит, никогда не поверит, что сын не вер­нется;
Возвратись,
моя надежда,
Зернышко мое,
зорюшка моя,
горюшко мое, -
где же ты?
А жизнь идет вперед. И живые должны приблизить то прекрасное будущее, за которое погибли их отцы, това­рищи, братья.
В нашем грядущем
не будет
войны,
не будет
страха.
В нашем грядущем
не будет
страданий,
не будет
нищеты.
Небо над нами
будет ясным,
огромным
и ясным.
В нашем грядущем
дети
отучатся плакать
и будут
смеяться,
звонко,
звонко смеяться.
Мысли, выраженные в «Реквиеме» Кабалевского и Рождественского, оказались близки и понятны всем. Не случайно это произведение прозвучало на сценах ряда за­рубежных стран: Болгарии, Венгрии, ГДР, Югославии, США.
В 1966 году в небольшом американском городе Рочестере, славящемся музыкальными традициями, дири­жер Хендл разучил и исполнил «Реквием» с большим коллективом музыкантов.
Дмитрий Борисович получил приглашение приехать на премьеру, но не смог: в эти дни в Куйбышеве должен был состояться очередной конкурс юных пианистов По­волжья, к которому Дмитрий Борисович имеет самое пря­мое отношение - конкурс носит его имя, и он - бес­сменный председатель жюри.
Премьера «Реквиема» в Рочестере прошла очень успешно. Кабалевский получил программу концерта и от­клики американской печати. В одной газетной статье, например, говорилось: «Когда наступит на земле мир, мы должны будем благодарить за это и автора «Реквиема», внесшего своим произведением заметный вклад в это дело».
Да, главное в «Реквиеме» - вера в грядущее, вера в светлое будущее человечества, за которое отдали жизнь лучшие люди земли.
Да,
...в нашем грядущем
дети
отучатся плакать
и будут смеяться...
И будут петь, как поют сейчас, в «Реквиеме», совер­шенно неожиданно появившись перед слушателями.
...Композитор взмахивает палочкой - и в зале словно рассеивается сумрак и брызжет лучами солнце - пылают красные галстуки, летит под своды звонкая песня:
Это песня
о солнечном свете,
Это песня
о солнце в груди.
Это песня о юной планете,
у которой
все впереди!
Преобразилось лицо дирижера.
Протянув к детям руки, давая им вступление, он улыбнулся. И может быть, от этого песня зазвучала еще ярче, жизнерадостней.
Произошло действительно необыкновенное: компози­тор возвел светлую вершину в традиционно траурном по своему содержанию произведении. Дети - символ вечно обновляющейся жизни. И жизнь людей, погибших в вой­не с фашизмом, отдана не зря, отдана во имя свободы, во имя будущего, чтобы жило это юное и счастливое по­коление. Дети дают клятву верности Родине:
Именем солнца,
именем Родины
клятву даем.
Именем жизни
клянемся,
клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели, -
мы допоем!
То, что отцы не построили, -
мы
построим!..
После песни пионеров в зале воцаряется глубокая тишина, словно наступает напряженная минута молча­ния. И зазвучавшая музыка не нарушает этой «человече­ской» тишины. Наоборот, она как будто и передает это безмолвие миллионов людей, вставших, чтобы почтить па­мять тех, кого нет. Оркестр ведет печальную, «хораль­ную» мелодию «Памяти павших».
А потом в «Реквиеме» возникает глубоко символиче­ский эпизод. Словно во время этого молчания мы внутрен­не, про себя заговорили с теми, кто остался на полях сражений. И они ответили нам
Слушайте!
Это мы
говорим,
мертвые...
Слушайте!
Распахните глаза.
Слушайте до конца...
...Мы забыли,
как пахнут цветы,
как шумят тополя.
Мы и землю забыли.
Какой она стала,
земля?
Нет более печального и трагического эпизода в «Рек­виеме», чем этот. Все произведение построено как бы на параллельном развитии двух главных тем, двух линий, противоположных по характеру и настроению - света и печали. С каждой новой частью «Реквиема» углубляется печаль, но следом за ней поднимается все более высоко и мужественно тема света. Эпизод «Наши дети» - это вершина света, а рассказ павших «Слушайте!» - самая глубина печали.
И вот уже мысль «Реквиема» доведена до своего пол­ного выражения...
Снова хор поет «Вечную славу». Этим словно завер­шается построение «Реквиема» как некоего грандиозного архитектурного сооружения, этой симметрией утверждает­ся целостность замысла творцов «Реквиема», их главная мысль. Да, вечная слава героям! Вечная!
И еще одно, последнее, самое главное слово, как бы легшее в основание памятника, имя которого - «Рек­вием». «Помните!» - вот что заложено в его «фунда­менте».
Пережив в музыке и стихах все заново - все страда­ния и муки героев - и заставив это сделать нас, слуша­телей, композитор и поэт с новой силой требуют от лю­дей: «Помните!.. Памяти павших будьте достойны!.. Убей­те войну!.. Прокляните войну!..»
И еще одна тихая просьба, еще и еще раз говорят женщины голосами всех матерей земли:
О тех,
кто уже не придет никогда, -
заклинаю, -
помните!
И хор еще тише, словно проникая в самый отдален­ный уголок нашей памяти, выдыхает:
Помните…
СИМФОНИЯ ГРЯДУЩЕЙ ПОБЕДЫ
«Цель искусства есть объединение людей в одном и том же чувстве», - утверждал Лев Толстой. Этому тре­бованию в полной мере отвечает Седьмая симфония Д. Шостаковича, ибо она говорит о том, о чем думали все...
...Враг рвался к Ленинграду. Город бомбили, но он жил и сражался. По ленинградскому радио выступил Дмитрий Шостакович.
- Час тому назад, - сказал он, - я закончил пар­титуру второй части моего нового большого симфониче­ского сочинения. Если это сочинение мне удастся напи­сать хорошо, то тогда можно будет назвать это сочинение Седьмой симфонией… Для чего я сообщаю об этом? Для того, чтобы радиослушатели знали, что жизнь наше­го города идет нормально. Все мы несем сейчас свою боевую вахту...
Оружием Шостаковича была музыка, композитор про­должал работу в консерватории, одновременно выполняя обязанности... пожарника.
На следующий день после выступления Шостаковича по радио группа музыкантов побывала у него дома. Вот что записал тогда в своем дневнике композитор В. М. Бог­данов-Березовский:
«Сегодня вечером с Ю. Кочуровым, Г. Поповым и А. Пейсиным ездили к Шостаковичу на улицу Скороходова. Он дважды сыграл нам две части новой (Седьмой) симфонии. Рассказывал о плане дальнейшего. Впечатле­ние у всех огромное. Удивительный пример синхронной, даже можно сказать, «мгновенной» творческой реакции на переживаемые события, переданной в сложной и круп­ной форме без тени какого бы то ни было «снижения жанра».
Перед нами, по существу, самая первая рецензия на новое произведение, пусть еще не законченное, но до­стоинства которого определены безошибочно.
Д. Шостакович писал, что за июль, август и сентябрь 1941 года он сочинил четыре пятых своего нового произ­ведения. В октябре композитор был эвакуирован в Куй­бышев. Там он завершил работу над симфонией, и сразу же началось ее разучивание с оркестром Большого теат­ра под управлением А. Самосуда.
Вот еще одна, очень характерная, оценка симфонии, данная другим профессиональным музыкантом. А. Само­суд сразу почувствовал и подчеркнул в симфонии то, о чем вскоре заговорит весь мир:
«Седьмая симфония Шостаковича важна для нас не только как выдающееся музыкальное произведение по­следнего полувека. Значение симфонии - в ее глубоком политическом звучании. В тот момент, когда весь мир повержен в пучину небывалого катаклизма, - в этот мо­мент именно в Советской стране появляется такой Эль­брус музыкального творчества, как Седьмая симфония!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20