Это был высокий, худой, чуть су­тулящийся человек с внимательным добрым взглядом светлых глаз, очень живой и остроумный собеседник.
Когда Кабалевский назвал себя, Ромен Роллан дру­жески улыбнулся, с интересом разглядывая своего заоч­ного знакомого, который оказался еще совсем молодым человеком. Писатель теперь уже устно подтвердил свое удовлетворение начатой Кабалевским работой и сказал, что хотел бы видеть ее завершенной.
Вскоре Роллан уехал, и переписка продолжилась. Очередное письмо писателя пришло из Швейцарии в ок­тябре 1935 года: Роллан вспоминал о московской встрече, говорил о музыке оперы и о трактовке образа Кола, кото­рая, судя по всему, не очень его удовлетворяла. Но писа­тель проявлял в суждениях деликатность и терпимость.
Следующее письмо пришло в Москву через два года. В нем заключена высокая оценка труда Кабалевского:
«Вилла «Ольга». 27.Х1.1937 г.
Дорогой Дмитрий Борисович Кабалевский!
Благодарю Вас и Бориса Эммануиловича Хайкина (советский дирижер, который дирижировал первой поста­новкой оперы. - Г. П.) за Ваши хорошие письма. Я по­лучил «Мастера из Кламси» и играл его много раз с боль­шим удовольствием. Я думаю, что Вы можете рассчиты­вать на живой успех у публики, так как сочинение это ясное, полное жизни и движения.
Очень удачно в нем использование народных песен. Излишне говорить Вам, что мое ухо француза без всяко­го труда уловило их на протяжении первых, наиболее ве­селых актов. Вы очень хорошо ассимилировали их в Ва­шем существе. В целом Ваше сочинение одно из лучших, которое я знаю в новой русской музыке, написанной для сцены.
У Вас есть дар драматического движения, который отсутствует у стольких хороших композиторов. У Вас есть также свой собственный гармонический стиль.
Если Вы можете прислать мне недостающие части (увертюру и прелюдии к некоторым актам), я буду рад иметь возможность охватить все произведение в целом.
Мне трудно судить о поэме (моя жена имела время только для краткого заключения). Конечно, поэма исто­рически и даже психологически довольно далека от моего «Кола Брюньона», ее развитие заключает достаточное ко­личество анахронизмов не только в положениях, но и в ха­рактерах.
Но это право поэта, как и советского музыканта, пи­шущего для другой, а не для бургундской публики, и я думаю, что эта другая публика будет довольна...
Крепко жму Вашу руку. Передайте мои приветы Вла­димиру Брагину и мою благодарность Борису Хайкину, я очень тронут симпатиями, которые он выразил мне.
Сердечно Вам преданный
Ромен Роллан».
Последнее письмо об опере «Мастер из Кламси» Ро­мен Роллан написал 31 января 1938 года в Московский радиокомитет, прослушав музыкальную передачу, транс­лировавшуюся для Франции. В этом письме ясно слы­шится глубокая симпатия писателя к Советской стране, к советским людям, которые, по его словам, несут «на своих плечах человечество».
И вот состоялась долгожданная премьера «Мастера из Кламси». Это произошло 22 февраля 1938 года в Ле­нинградском Малом оперном театре. Новая советская опе­ра и первая опера Дмитрия Кабалевского была встречена с большим воодушевлением. Музыка, веселая, искристая, сердечная, пленила слушателей.
Опера с успехом шла в театре. Однако появился че­ловек, которому она все больше и больше не нравилась. Это был сам автор.
Теперь, когда опера звучала на сцене, Дмитрий Бори­сович убедился, что Роллан был прав в своих деликатных, но в общем-то точных и глубоких критических замеча­ниях. И Кабалевский решил переделать произведение.
Когда началась Великая Отечественная война и театр, прекратив постановки, стал собираться в эвакуацию на восток, Дмитрий Борисович забрал из театра свою един­ственную партитуру. Понятно, что после этого оперу уже никто не мог поставить. И хотя к композитору впослед­ствии не раз обращались советские и зарубежные театры с просьбой прислать партитуру, он всем отказывал.
Правда, из музыки оперы композитор сделал симфо­ническую сюиту, в которую вошли увертюра и три музы­кальных антракта. Достоинства этой сюиты оказались таковы, что она самостоятельно зажила на симфониче­ских эстрадах мира. Звучали в концертах и отдельные вокальные номера оперы - хор сборщиц винограда, за­стольная Кола.
Дмитрий Борисович, задумав переделать оперу, дол­го не мог найти подхода к ней. А годы шли...
...Да, о многом напомнил Кабалевскому платок из Италии, подаренный ему через двадцать лет после созда­ния «Мастера из Кламси». Напомнил этот платок компо­зитору и об одном письме, которое он получил в 1944 го­ду из США. Автор его, советский дипломат В. Базыкин, писал:
«...Ваша увертюра к «Кола Брюньону» вошла в репер­туар почти всех лучших оркестров США и Канады и пользуется здесь большой популярностью...
Шестого февраля Артуро Тосканини дал в Филадель­фии концерт в пользу пенсионного фонда Филадельфий­ского оркестра. Врачи не разрешают Тосканини выезжать из Нью-Йорка, и этот единственный концерт вне Нью-Йорка явился для филадельфийцев большим событием. Концерт был незабываемым. Музыканты, в пользу кото­рых Тосканини давал этот концерт, вместе с публикой вставали при появлении маэстро и долго аплодирова­ли ему.
Тосканини пригласил меня с женой в свою ложу, а после концерта мы собрались на квартире у концертмей­стера оркестра, где, кроме хозяев и нас, были Тосканини, его жена, сын и небольшая группа лучших оркестрантов-концертмейстеров. Тосканини был в прекрасном настрое­нии ...много шутил и рассказывал. Дружеская беседа затянулась почти до двух часов ночи. Маэстро рассказы­вал веселые истории из своей огромной музыкальной дея­тельности, вспоминал наиболее яркие концерты и касался отдельных симфонических произведений, исполняе­мых им...
В своих воспоминаниях он перешел к Вашим произве­дениям. «Увертюра Вашего Кабалевского, - обратился он ко мне, - прекрасна. Вы послушайте только!» И Тос­канини своим хриплым глухим голосом начал напевать увертюру, дирижируя обеими руками и поворачивая из стороны в сторону свою красивую седую голову. Сидев­шие вокруг стола концертмейстеры отдельных групп оркестра сразу стали подпевать соответственно партиям своих инструментов. И Ваша увертюра зазвучала в не­обычном «вокализном» исполнении при участии и под управлением Тосканини, знающего наизусть все исполнен­ные им ранее произведения (как хотелось эту сцену за­печатлеть на звуковую кинопленку!).
Продирижировав и пропев несколько любимых мест из увертюры, Тосканини посмотрел на всех и спросил: «Разве это не прекрасно?!» Музыканты наперебой стали расхваливать увертюру, напевая лучшие места в своих партиях...»
В 1953 году Дмитрий Борисович Кабалевский ездил во Францию, и ему посчастливилось посетить места, свя­занные с именем Ромена Роллана и его Кола Брюньона. «Я был в Кламси, - вспоминает Дмитрий Борисович, - родном городе Роллана и Брюньона, заезжал в Брэв, где около церкви, с паперти которой кюре Шамай произносил свои безбожные проповеди, белоснежные лилии склоняют­ся над простой мраморной доской - могилой великого французского писателя. В Монреальском соборе я с инте­ресом разглядывал «псов-монахов» и другую резьбу по дереву, волей Роллана приписываемую Брюньону. По­гулял по парку вокруг замка Кенси, где кламсийцы, пред­водительствуемые Брюньоном, так великолепно посрами­ли герцога д'Ануа...»
Встретился Дмитрий Борисович и с женой Ромена Роллана, Марией Павловной, русской женщиной, став­шей самым близким другом великого французского писа­теля. Она очень много рассказала гостю о жизни и работе Роллана, показала рабочий кабинет писателя, где взволно­ванный композитор среди нот на полках увидел и свое де­тище - клавир «Мастера из Кламси», подаренный им Роллану.
Надо ли говорить, что впечатления от этой поездки были очень глубокими. Дмитрий Борисович словно встретился с Кола Брюньоном, вернее, чуть не встретился. Ему все время казалось, что вот-вот из-за поворота появится пожилой человек в помятой шляпе и старом плаще, креп­кий, коренастый, с лукавой улыбкой, слушающий малень­кую девчурку-внучку, которая лепечет без умолку, семеня рядом с дедом и крепко держась за его руку.
Дмитрий Борисович будто заново услышал здесь свою оперу, декорациями которой теперь стали голубое небо Франции, виноградные холмы Бургундии, тихий, солнеч­ный городок Кламси, старый замок Ануа. (Забегая впе­ред, скажем, что снимки, сделанные Кабалевским в этой поездке, послужили основой для художника, кото­рый готовил декорации к постановке оперы в новой ре­дакции.)
Поездка эта оказалась очень благотворной. Компози­тор понял, каким путем надо идти - ничего не выдумы­вая, отказавшись от изобретения внешне занимательного сюжета, направить свой взор в глубину замысла писателя. Это более трудный, но единственно правильный путь. Взявшись за переделку оперы, композитор увидел ее со­всем другими глазами.
Последнюю точку в новой партитуре оперы Дмитрий Борисович поставил 22 февраля 1968 года.
В этот день в семье Кабалевских был тройной празд­ник - ровно тридцать лет назад состоялась премьера оперы, а сегодня родилась ее новая редакция и исполни­лось восемнадцать лет дочери Дмитрия Борисовича Ма­рии. Да, Маша успела родиться, вырасти, закончить шко­лу, поступить в университет - и все это составило лишь часть времени, потребовавшегося ее отцу, чтобы дать жизнь новой опере.
Так какой же стала новая редакция оперы, получив­шая название не «Мастер из Кламси», а, как и повесть Ромена Роллана, «Кола Брюньон»? Либретто оперы сбли­зилось с повестью Роллана, «сконцентрировав» ее сюжет в рамках оперного спектакля. Появились персонажи, кото­рых не было в первой редакции: жена Кола, его ученик Робине. Идя за Ролланом, композитор наделил образ Брюньона музыкой не только легкой и искристой, но и наполненной мудростью, философскими размышлениями о жизни.
В опере три действия, в которых раскрываются три периода жизни Кола - юность, зрелость и старость Жизнь наносит немало ударов Брюньону. В юности он вынужден расстаться с любимой девушкой, в зрелые годы у него насильно забирают его лучшее творение - изваян­ную из дерева скульптуру Данаи, он чуть не погибает от чумы, умирает его жена, дом сожжен. И когда подсту­пает старость, происходит самое страшное для художника: его господин в приступе бешенства, желая отомстить «мятежному» Брюньону, предает огню все созданные им из дерева статуи.
Всем этим несчастьям Кола противопоставляет свое жизнелюбие и оптимизм. Именно это подчеркивает но­вая редакция оперы. «Не бывает мрачных времен, бы­вают только мрачные люди», - говорит в прологе оперы Брюньон. Он верит в лучшую жизнь. Склонив­шись над выздоравливающей после тяжелой болезни внучкой Глоди, он говорит ей: «Ты будешь красивее, лучше и счастливее меня, потому что станешь мне на плечи и будешь видеть дальше меня, шагая над моей мо­гилой».
Испытав бури и невзгоды, познав и радость и скорбь, Кола остается таким же жизнелюбцем, что и в юности, печалясь лишь об одном: «Жизнь хороша, друзья мои, одно лишь худо - коротка. Ах, как хотелось бы по­больше!»
И он смеется над смертью: ведь любовь сильнее ее, - она остается в детях, в потомках; искусство сильнее смерти, - оно продолжает жить в творениях художника, в его учениках; народ сильнее смерти - цари приходят и уходят, а народ вечен. Во всей своей сложности встает в опере философская тема жизни и смерти.
За создание этого выдающегося музыкального сочине­ния, а именно так оценила оперу «Кола Брюньон» му­зыкальная общественность, Дмитрий Борисович Кабалев­ский в 1972 году был удостоен Ленинской премии.
ОБРАЩЕНО К ЖИВЫМ...
Это произведение Дмитрия Борисовича Кабалевского, едва родившись, получило необыкновенный отклик в серд­цах слушателей нашей страны и далеко за ее пределами. За первые шесть лет своей жизни «Реквием» исполнялся около шестидесяти раз. Это большое и сложное сочинение для симфонического оркестра, двух хоров и двух солистов, звучащее непрерывно в течение полутора часов, держит в напряженном внимании любую аудиторию.
Чтобы понять секрет популярности произведения, его надо послушать. Но можно и должно рассказать о «Рек­виеме» Кабалевского, об истории его создания, о его жизни на концертных эстрадах мира, чтобы те, кто его не слышал, прониклись желанием встретиться с этим произведением.
В письме к артековцам композитор как-то писал, что «Реквием», быть может, самое серьезное из всего, что он когда-либо сочинял. Работая над произведением, Кабалев­ский не раз говорил друзьям, что оно поглощает букваль­но все его духовные и физические силы.
Давайте мысленно представим себе, что мы присут­ствуем на исполнении «Реквиема».
...Сцена концертного зала заполнена до отказа - на ней разместился большой симфонический оркестр и хор. Впереди, рядом с дирижерским пультом, солисты - муж­чина и женщина. За дирижерским пультом автор - Д. Б. Кабалевский. Когда он сам дирижирует своим про­изведением, это придает исполнению «Реквиема» какую-то особую торжественность и взволнованность.
Внешне дирижер спокоен, хотя лицо кажется немного бледнее, чем обычно. Он еще не поднял рук и молча смот­рит на музыкантов, которые приготовились к игре.
О чем он думает сейчас? Волнуется или нет? Слуша­тель, пришедший на этот концерт, не знает, например, что однажды композитор незадолго перед концертом пи­сал друзьям:
«...А сейчас надо отдохнуть, так как через несколько часов предстоит страшная минута, надо будет поднять руки и попросить альты, виолончели и контрабасы про­изнести первый си-бемоль, с которого начинается звуча­ние «Реквиема». И потом - полтора часа невероятного напряжения...»
И вот он поднял руки.
Вслед за тихим вступлением оркестра так же тихо, словно вздохом, хор произносит:
Помните...
Опять тихо звучит оркестр, и еще тише произно­сит хор:
Помните...
Но потом оркестр вдруг резко усиливает звучность, словно стараясь вывести из состояния оцепенения хор и солистов, которым предстоит сегодня рассказать проник­новенную и печальную историю о тех, кого нет теперь среди нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20