Совершенно ясно, что тут перед нами один из лучших образцов античной
эстетики вообще, которая основана на вполне онтологическом, вполне этическом
и вообще практическом понимании жизни и всей действительности; а с другой
стороны, все практическое, все утилитарное и все производственное
проповедуется здесь в том совершенном виде, который превращает всю эту
практическую и Вообще жизненную заинтересованность в бескорыстную
эстетическую самоудовлетворенность. Это совпадение пользы и красоты в
эстетическом субъекте необходимо всегда иметь в виду, чтобы понять эстетику
Демокрита. Наиболее выразительные фрагменты из этой области собраны у
Маковельского (326 - 483). Точно так же - это видно из приведенных уже выше
материалов - самое понятие искусства неотделимо у Демокрита от практической
и производственной деятельности, от портняжного или ткацкого ремесла, от
врачевания и даже от политики. Политика, которую древние понимали в широком
общественно-государственном смысле, считается у Демокрита даже высшим из
искусств (Маков. 488). Та же мысль приводится Демокритом и в учении об
эстетическом воспитании (Маков. 526 - 528, ср. 529 - 532): прекрасное дается
по природе; однако, его воспитание в человеке не только необходимо, но и
требует огромных усилий. O том, что Демокрит не только занимался эстетикой,
но имел также прямое отношение к строительному делу, читаем у Посидония
(Маков. 586).
в)
В-третьих, с такой же точки зрения, по-видимому, нужно понимать и мысли
Демокрита о художественном субъекте (т.е. о субъекте художественно
творческом, а не просто эстетически воспринимающем). У Цицерона читаем: "Я
часто слыхал, что без воспламенения (inflammatione) духа и без некоего как
бы вдохновенного неистовства (sine quodam afflutu quasi furoris) не может
существовать никакой хороший поэт, что, как говорят, осталось в сочинениях
Демокрита и Платона" (68 В 17). Тот же Цицерон пишет (там же): "Демокрит
утверждает, что без неистовства (Furore) не может быть никакого большого
поэта. То же самое говорит Платон". А по Горацию: "Демокрит полагает, что
гениальность (ingonium) счастливее презренного искусства [т.е. техники] и
исключает из Геликона здравомыслящих (sanos) поэтов" (там же). Что это
мнение о Демокрите было достаточно прочно, подтверждает и Климент
Александрийский: "Демокрит одинаково [с Платоном] утверждает, что поэт пишет
под божественным и священного духа вдохновением, то весьма хорошо" (В 18).
Яркие слова у Диона: "Демокрит так говорит о Гомере: "Гомер, получив в удел
божественную природу, сотворил [целый] космос разнообразных песен" (В 21),
так как [по его мнению], не обладая божественной и демонской природой,
невозможно создать столь прекрасные и мудрые песни". Недаром Демокрит учил,
что гекзаметр был изобретен Мусеем (Маков. 568). Все вышеприведенные нами
суждения Демокрита о вдохновении собраны у Маков. 560 - 573. Хотя, как мы
знаем, опыт божественного "энтузиазма" всегда был у греческих поэтов и
философов, и они очень любят об этом говорить, у Демокрита мы невольно
чувствуем в этих словах некоторый субъективистический налет, уже не наивный,
а интеллигентски-рефлектированный экстаз. Недаром по этому вопросу на
Демокрита ссылаются представители эллинистически-римской рефлекции - Цицерон
и Гораций. Таким образом, из философов не Платон, а Демокрит учит впервые о
поэтической "мании".
г)
В-четвертых, наконец, если подвести общий итог всем вышеприведенным
рассуждениям Демокрита, то необходимо следует вывод, что демокритовская
эстетика хотя и связана с этикой, а также с политикой и общественным
поведением человека, и местами даже тождественна ей, все же и на ней лежит
общеантичная печать созерцательности. В основе этой эстетики подспудно лежит
признание невозможности перейти от созерцания действительности к ее
изменению. Такой характер эстетики Демокрита обусловлен недостаточным
развитием античного субъекта и невозможностью для личности в античном
обществе оторваться от того бытия, которым она раз навсегда окружена113.
3. Происхождение искусств и языка
С индивидуализмом и субъективизмом всегда объединяется стремление
выводить генетически те или иные культурные формы. Пока объект берется как
таковой, он (хотя бы это было и человеческое общество) ощущается как что-то
постоянное и определенное. Но как только завелся "комар субъективности"
(выражение Гегеля), тотчас же объективное постоянство расплывается в
сумбурный поток, и субъект ищет теперь уже нового - уже становящегося
единства и погружается в причинно-генетические изыскания. Несомненно, эта
тенденция (а может быть, и попытка подобного исследования) были уже у
Демокрита.
Насколько можно судить, Демокрит понимал происхождение искусства весьма
трезво и здраво. Его основное суждение, вероятно, сводилось к тому, что
говорил позднейший эпикуреец Диоген из Эноанды (Маков. 316): "Потребности и
опыт со временем породили все искусства". Эту тенденцию к естественному
объяснению искусств, как известно, подробно развивал Лукреций (Маков. 324.
325). Самому же Демокриту приписывается учение о подражании различным
явлениям природы: портняжное и ткацкое ремесла люди заимствовали у пауков,
построение жилищ - у ласточек, пение - у певчих птиц (Маков. 324, где
указываются следы этого учения Демокрита у Ксенофонта). Диодор Сицилийский
(Маков. 305) весьма подробно развивает эту общую для всех атомистов теорию
происхождения искусств из материальной нужды и из необходимости для людей
общаться между собою.
Что же касается специально музыки, то на эту тему имеется такое суждение
Филодема: "Демокрит... говорит, что музыка есть младшее из искусств, и
объясняет это тем, что ее породила не нужда, но родилась она от избытка сил
[от развившейся уже роскоши, - Дильс]" (В 144, Маков. 325). И Филодем еще
говорит (там же), что Демокрит был не только наибольшим из древних
натурфилософов, но и занимался "не меньше историей". Может быть, под
"историей" тут понимается не история в нашем смысле слова, а естествоведение
(это значение термина, между прочим, осталось в употребительном ныне
сочетании "естественная история"). Что же касается суждения Демокрита о
происхождении музыки, то оно едва ли свидетельствует о большой
проницательности философа в этих вопросах. Может быть, это суждение
относится к каким-нибудь очень развитым и утонченным формам музыки, но едва
ли его можно отнести ко всей музыке как таковой. Тем не менее самая
тенденция понимать музыку социально-исторически очень важна.
Впоследствии у римского эпикурейца Лукреция мы найдем целую
историко-художественную социологию, восходящую, как мы теперь видим, еще к
Демокриту.
Происхождением языка атомисты тоже занимались, по-видимому, немало. Во
всяком случае, от каждого из них дошли на эту тему некоторые материалы.
Эпикур (Маков. 315), Лукреций (Маков. 318), Диоген из Эноанды (Маков. 316),
Диодор Сицилийский (Маков. 305) и излагающий эпикурейскую теорию Витрувий
(Маков. 317) дают подробно развитое учение о том, что язык не возник путем
обучения одних людей другими и что названия предметов вовсе не являются
пустой условностью, которая не имела бы никакого отношения к их сущности.
Язык, согласно им, возник на основе первобытных трудовых процессов и из
необходимости людского общения. Они учили, что различные местные условия, в
которые попадали люди, всегда налагали те или иные отпечатки на язык людей,
откуда и появилось такое большое разнообразие человеческих языков. Кроме
этого, атомисты занимались и эстетикой языка в своих эвфонических теориях,
анализируя разные звуки и их комплексы с точки зрения красоты звучания. При
этом гладкость, шероховатость, тяжеловесность и прочие эстетические свойства
слов объяснялись у них формой тех атомов, которые участвуют в образовании
звуков (Маков. 581 - 583). Все подобного рода рассуждения атомистов о языке
удивляют своим здравым характером и свидетельствуют о весьма трезвом
отношении атомистов к такому трудному и сложному предмету, как язык. 7.
Учение Демокрита о цветах
1. Тексты Демокрита
Весьма выразительным и оригинальным образцом пластического восприятия
мира в специальной области является учение Демокрита о цветах. (У Демокрита
был целый трактат под названием "О цветах" - 68 А 33, Маков. 39). Так как
цвета оценивались у греков эстетически, то нам необходимо разобраться в
античном ощущении цвета вообще, а также проанализировать и соответствующий
демокритовский материал. Ученик Аристотеля Теофраст оставил подробное
изложение учения Демокрита о цветах с обширной его критикой. Эти материалы в
издании Дильса занимают до десятка страниц (68 А 135), и дать
соответствующий анализ их - значило бы написать большую специальную работу.
Здесь же нам придется ограничиться установлением общих принципов этого
анализа.
Итак, приведем центральную часть теофрастовского изложения учения
Демокрита.
Theophr. de sens 73 слл. (73). "Из цветов простыми [Демокрит] называет
четыре. Именно, белым является то, что гладко. Действительно все, что не
является шероховатым, не создает тени и не является непроникаемым, все
таковое является блестящим. А блестящее должно иметь прямые проходы [быть
"хорошо просверленным"] и быть прозрачным. При этом [тела] твердые - из этих
белых состоят из таких же фигур (schCmatzn), из каких - внутренняя
поверхность раковин. Именно в таком роде они являются лишенными тени,
светлыми и с прямыми порами. Что же касается мягких и рыхлых [предметов из
белых], то они состоят из [атомов], с одной стороны, округлых, а с другой
стороны, из таких, которые расположены один в отношении другого косо и
соединены по двое, причем весь этот порядок [их расположения] остается
максимально одинаковым. Вследствие того, что они именно таковы, они, с
другой стороны, оказываются мягкими потому, что их сцепление происходит по
малым частям; с другой стороны, они - рыхлые, поскольку одинаково их
расположение; наконец, они лишены теней, ибо они гладки и плоски. Белее же
один другого [предметы] оказываются вследствие того, что указанные фигуры
бывают более точными и менее смешанными, и указанные их порядок и
расположение [выраженными в] более [определенном виде] (74). Вот из таких
фигур состоит белое.
Черное же состоит из противоположных, [т.е.] из шероховатых, неровных и
неодинаковых. Потому-то ведь они и должны вызывать тени и их поры не быть
прямыми и не быть легко проходимыми. К тому же и [происходящие от них]
истечения медленны и беспорядочны, поскольку и истечениям бывают свойственны
те или другие различия вследствие их определенных качеств с точки зрения
представления, а это последнее бывает разным в зависимости от воздействия
[окружающего] воздуха.
(75) Красное, далее, состоит из таких же [фигур], что и теплое, но только
из больших [по размеру или по плотности]. Действительно, если при подобии
фигур их соединения будут большими [по размеру], то получается и более
красное. Доказательством же того, что красное состоит из таких [фигур],
является следующее. Когда мы нагреваемся, мы краснеем, как и прочие [тела],
когда они подвергаются воздействию огня, пока не станут огневидными. А более
красными являются [тела], состоящие из значительных [по размеру, по
плотности] фигур, как, например, пламя и уголь от зеленого или сухого
дерева. [Таковыми же] является и железо и прочее, что подвергается действию
огня, ибо то, что обладает наибольшим и тончайшим огнем, то имеет и
наибольший блеск, а то, что содержит более густой огонь и в меньших
размерах, - то является более красным. Вследствие этого более красные [тела]
содержат и меньше тепла. Ведь теплым является тонкое.
Желто-зеленое (chlzron) состоит из смеси обоих [начал], плотного и
пустого. При этом его оттенки меняются в зависимости от их положения и
порядка.
(76) Итак, этими фигурами пользуются простые цвета. Каждый цвет
становится более чистым постольку, поскольку из менее смешанных [фигур] он
состоит.
Прочие цвета получаются из смешения этих [простых].
Так, например, золотистый (chrysoeides), медный и всякий подобный же
состоит из белого и красного, поскольку блеск они имеют от белого, а
красноватость - от красного, ибо вследствие смешения красное попадает
[здесь] в пустые промежутки белого. Если к ним присоединится желто-зеленое,
то получается самый красный цвет. При этом необходимо, чтобы примеси
зеленого были небольшие, так как больших примесей не может быть при таком
соединении белого и красного. Оттенки будут различные - в зависимости от
того, берется ли [данного цвета] больше или меньше.
(77) Пурпурный цвет (porphyroyn) состоит из белого, черного и красного,
заключая в себе наибольшую долю красного, небольшую черного и среднюю -
белого. Вследствие этого он и оказывается приятным (hedy) для ощущения. Что
здесь участвует черное и красное, это - для зрения очевидно; а что [тут и]
белое, это показывает блеск и прозрачность, ибо эти последние создаются
белым.
Лазоревый (isatis) состоит из сильно-черного и желто-зеленого, содержа
большую долю черного. Зеленое (prasinon) - из пурпурного [ближе к
оранжевому] и лазоревого или из желто-зеленого и пурпуроподобного. Такой
цвет божественный, и ему присущ блеск. Темно-синий (cyanoyn) из лазоревого и
огневидного, из округлых, имеющих вид иголки фигур, чтобы черному [тут] было
присуще сияние.
(78) Ореховый цвет (caryinon) состоит из желто-зеленого и рода
темно-синего, если к нему примешивается желто-зеленый [добавление Дильса:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102