Мы видим, таким образом, и на гераклитовском символе гармонии, и на
гераклитовском символе меры (мы бы сказали, скорее, ритма), насколько его
эстетика и проповедуемая им красота космичны, мифичны, поэтичны,
мистико-философичны, хотя в то же время тут перед нами твердая позиция
против всякого антропоморфизма, в защиту определенной теории абстрактной
всеобщности. Ведь "гармония" и "мера" не есть мифические личности и
существа, вроде Афродиты, Эроса или знаменитой Гармонии, дочери Ареса и
Афродиты и супруги фиванского царя Кадма. Это - абстрактные понятия, имеющие
значение для всякого бытия вообще и потому оказывающиеся определенным видом
абстрактной всеобщности. В то же время эти абстрактно-всеобщие понятия
являются здесь овеществленными, одушевленными, разумными, роковыми, т.е. им
свойственна вся старая мифичность с тем существенным отличием, что теперь
мифическим богом стал уже не Арес и не Афродита, а космическая гармония и
космический ритм. Вполне целесообразно писать эти слова с большой буквы,
хотя они и не есть имена богов и героев в обычном смысле слова.
На примере Гераклита особенно ярко подтверждается то, что говорилось выше
о классическом идеале, основанном на противопоставлении свободной
человеческой личности мифу и на связанной с этим абсолютизацией физических
стихий. Миф перестал быть личностью. Но, поскольку античный миф с самого
начала был мифом природным, физическим (в отличие от средневекового и
новоевропейского), потеря им антропоморфичности неизбежно приводит к
абсолютизации физических стихий. Эта абсолютизация, или обоснование их на
самих себе, делала эти стихии носителями свойств всех прежних мифических
богов и, прежде всего, вечности, одушевленности, разумности. Текучая,
непостоянная физическая стихия (а иной она и не может быть), оставаясь самой
собой, в то же время интерпретировалась как мифическая сущность. Но
управлять стихией - фактом стихии - миф уже не мог так, как у Гомера боги
управляют миром. Поскольку стихия по смыслу своему была только абстракцией
мира, управлять миром стихий она могла тоже только абстрактно, т.е. не
лично-волевым образом, а путем некоей вечной отвлеченной закономерности. С
другой стороны, физическая стихия, будучи чем-то слепым, в результате своей
абсолютизации превращалась в слепую судьбу.
Так и в античности это замечательное явление эстетики и философии: в
основе всего космоса огонь есть логос космоса, а логос космоса есть гармония
и вечная периодика противоречий или противоположностей; а все вместе - и
космос, и огонь, и логос, и гармония - есть судьба, необходимость. Все это
надо иметь в виду, если мы хотим подвести учение Гераклита под какую-нибудь
отвлеченную категорию. Такой отвлеченной категорией у Гераклита обычно
выставляют вечную текучесть и изменчивость вещей, вечное их становление. Что
Гераклит глубоко чувствует стихию непрерывного становления, против этого
возражать нельзя. Но все предыдущее изложение показывает, что философии и
эстетике Гераклита свойственна не только категория становления, но и
категория устойчивого бытия и определенной качественности вещей, никогда не
погибающей, несмотря ни на какое становление, т.е. несмотря ни на какое
возникновение и уничтожение вещей. Поэтому если уже обязательно искать
какую-нибудь отвлеченную категорию, то лучше будет говорить об
общематериальном континууме, т.е. такой космической непрерывности, в которой
отдельные вещи вечно сохраняются или вечно возникают. Но это вечное
превращение одних вещей в другие одновременно с их сохранением насыщено у
Гераклита такими глубокими и оригинальными образами, которые уже трудно
свести к какой-нибудь отвлеченной категории, и без учета этих образов
Гераклит легко превращается в одну из многочисленных гегелевских
историко-философских категорий и общую ступень отвлеченного мышления, не
представленную в чистом виде ни в античной, ни в какой-либо другой философии
и эстетике.
В досократике не было философии более глубокой и яркой, чем философия
Гераклита, и, вероятно, никто больше Гераклита не понимал трагической и
величественной красоты периодически вспыхивающего космоса. Не понимал
Гераклит только одного (и тут мы имеем над ним большое преимущество). Он не
понимал, какая внутренняя сила заставила его, как и всех досократиков,
критиковать антропоморфичность мифа и какие таинственные причины делали для
него понятной вытекающую отсюда весьма странную космологию, в которой огонь
был живой и разумный, а божественно-мировой логос - огненным. Гераклит не
понимал, что его космологическая эстетика была социально обоснована и была
определенным историческим императивом, властным отражением в его сознании
тех социальных судеб Греции, которые привели к примату свободной личности
над родом и тем самым к примату научной философии над мифологией, т.е. к
критике "мифоса" с точки зрения логоса, к построению нового значения - уже с
точки зрения абстрактно-всеобщих принципов.
3. Итог эстетической картины мира
Подведем итог. Диалектическое становление, которому учит Гераклит,
во-первых, мыслится им в пределах вполне чувственного и вполне материального
космоса и в основном состоит из круговорота вещественных стихий: огня,
воздуха, воды и земли. Во-вторых, - это диалектическое становление настолько
неразрывно связано с материальными стихиями, что Гераклит даже не испытывает
нужды пользоваться терминологией, которая относилась бы специально к
логическим категориям. Диалектическая картина получается у него почти
исключительно в результате образно-описательных и поэтических изображений.
Наконец, диалектика Гераклита содержит в себе определенного рода
художественный стиль, который не так легко проанализировать, но который
весьма ярко запечатлевается у всякого внимательного читателя дошедших до нас
фрагментов философа.
Это вечное становление, вечная борьба и "война" противоположностей, где
все хаотическое и бесформенное, все бурное и буйное узаконено в качестве
бесцельной и блаженной игры стихийно-материального абсолюта с самим собою, -
все это предстает у Гераклита величественной и трагической картиной
мироздания и даже своего рода скорбной, но в то же время беспечальной и
наивной эстетикой. "Вечность есть играющее дитя, которое расставляет шашки:
царство [над миром] принадлежит ребенку" (В52). "Расходящееся сходится, и из
различных [тонов] образуется прекраснейшая гармония и все возникает через
борьбу" (В8). "...Расходящееся согласуется с собой: [оно есть]
возвращающаяся [к себе] гармония подобно тому, что [наблюдается у лука и
лиры] (В51). Поэтому для Гераклита мир - не куча сора, рассыпанного как
попало. Философ говорит о "прекраснейшем строе мира" (В124), и для него во
всех живых существах есть "нечто естественное и прекрасное" (А9). "Скрытая
гармония сильнее явной" (В54). И Гераклит не остановился даже перед одним
страшным каламбуром, одинаково диалектическим, материалистическим и
эстетическим по своей трагической наивности: "Луку имя - жизнь, а дело его -
смерть" (В48). Здесь Гераклит имеет в виду то, что греческое слово "биос" с
ударением на первом слоге значит "жизнь", а с ударением на последнем слоге
значит "лук" в смысле орудия стрельбы и смерти. Подлинным трагизмом овеяно
следующее сообщение о Гераклите: "Называет же он его [огонь] недостатком и
избытком. Недостаток есть, по учению его, образование мира, мировой же пожар
- избыток" (В65). Другими словами, мир появляется только тогда, когда
первоогонь начинает испытывать ущерб, изнуряется и истощается, так что мир
есть детище нужды и вечной неудовлетворенности; когда же мир гибнет в
мировом пожаре, то первоогонь насыщается, восстанавливается и возвращается к
своей полной и бесконечной силе. Это величественно и красиво. И это -
мировая трагедия.
Эта философия общего становления совершенно не романтична. Наоборот, она
очень классична, так как уход в бесконечные дали, который сулит всякое
становление, ограничен здесь чувственно-ощутимой, зримой и даже, можно
сказать, осязаемой (в смысле круговорота вещества) пластикой
материально-чувственного и притом конечного и даже ритмически пульсирующего
космоса.
Таким образом, историческая специфика диалектики Гераклита сводится,
вообще говоря, к античному материализму периода греческой классической
натурфилософии, а говоря конкретнее, - к некоторого рода космологической
эстетике, в которой бесцельный трагизм вечных рождений и исчезновений, вся
эта безрадостная и безгорестная игра вечности с самой собой замечательным
образом сочеталась с беспечальной и наивной бодростью философского
самочувствия, с каким-то никогда не убывающим и торжественно-спокойным
жизнеутверждением. 6. Подражатели и последователи Гераклита
Можно с уверенностью сказать, что обычное представление о Гераклите как о
философе и диалектике становления сложилось под влиянием подражателей и
последователей Гераклита. Сам Гераклит не отрицал диалектики становления,
но, кроме этого, дал еще до десятка богатейших идей, делавших его
мировоззрение настолько широким и сложным, что его невозможно изложить в
наших европейских отвлеченных категориях. Гораздо прямолинейнее и уже
подходили к философии его подражатели и последователи. По их деятельности и
судили последующие историки и критики о Гераклите, выхватывая одну -
действительно, очень яркую - идею и отбрасывая прочее.
1. Псевдо-Гиппократ
Псевдогиппократовы медицинские сочинения "О режиме"84 и "О пище",
возникшие под сильным влиянием Гераклита (вплоть до буквально-текстовых
заимствований), формулируют некоторые идеи Гераклита в гораздо более резкой
и непримиримой форме.
Если в таком суждении, как (С1.5), "движется все, и божественное и
человеческое, то вверх, то вниз, попеременно", еще чувствуются
гераклитовские "меры" (дальше тут как раз и пойдет речь о минимуме и
максимуме небесных движений), то закон совпадения противоположностей
формулируется здесь резко и отвлеченно и систематически проводится по разным
областям жизни (в то время как афористика Гераклита, как это нетрудно было
заметить из вышеизложенного, совершенно исключает всякую систему).
Псевдо-Гиппократ показывает действие названного закона на разных
"искусствах", понимая под искусством, конечно, и "искусство" прорицания, и
сапожное, и плотничье, и кожевенное, и прочие подобные "искусства".
Оказывается, они все возможны только благодаря совмещению
противоположностей. Кузнецы плавят железо в огне, бьют, сжимают его, а оно
потом становится опять твердым, но зато принимает нужную форму. Плотники
пилят, гимнастеры трудятся, врачи режут, дают горькое и пр., а в результате
- новый, нужный, лучший результат. То же самое и при приготовлении
музыкальных инструментов (С1.18). "Ряды гармоний, [образованные] из тех же
самых [тонов], - не одни и те же. Все они образуются из высокого и низкого
[тонов]. Они подобны по имени, по звуку же неподобны. Наиболее различное
[наибольшие интервалы, октава] наиболее согласуется, наименее же различное
наименее согласуется. А если бы кто-нибудь сделал все одинаковым, то более
не было бы удовольствия. Самые многочисленные и самые многообразные перемены
[тонов] доставляют наибольшее удовольствие". (Cl,21) "Ваятели делают подобие
тела [за исключением души], но они не в состоянии сделать разумного
существа. [Они делают статуи] из воды и земли, осушая влажное и увлажняя
сухое. Они отнимают у того, что выдается, и прилагают там, где недостает.
[Так свое творение] они из весьма малого делают весьма большим". (С1.24)
"Игра актера умышленно обманывает. Иное говорят, иное думают. Выходят [на
сцене] и уходят [со сцены] те же самые и не те же самые люди. Точно так же
человеку возможно одно говорить, а другое делать; и одному и тому же
человеку [возможно] быть не тем же самым и держаться то одного мнения, то
другого. Таким образом, все искусства имеют (нечто) общее с человеческой
природой".
В трактате "О пище" эта диалектика проводится так же ярко. (С2,9) "Начало
всего - едино, и конец всего един. Одно и то же - начало и конец". (14)
"Соки... движутся сами собой и не сами собой; для нас они движутся сами
собой, а с точки зрения причины - не сами собой". (15) "Природа довлеет
всему во всех отношениях". (17) "Все это есть единая и не единая природа.
Все это - многие естества и [в то же время] - одно естество". (23) "Слияние
едино. Согласие едино. Все сочувствует [друг другу]. Согласно
единособранности членов оно - все; с точки же зрения части в каждой части
функционируют части"85. (24) "Великое начало доходит до самого конца. От
самого конца до великого начала простирается связь. Единая природа - бытие и
небытие". (40) "Созвучие есть разногласие, разногласие - созвучие". (С3,1)
"О лире, которую всю [т.е. всю гармонию мира] настраивает сын Зевса Аполлон;
в ней он соединил начало и конец, обладает же он блестящим ударом, солнечным
светом". (3,2) "Из всех [вещей] время есть самое последнее и самое первое;
оно все имеет в себе самом, и оно одно существует и не существует. Всегда из
сущего оно уходит и приходит само по противоположной себе дороге. Ибо завтра
для нас на деле [будет] вчера, вчера же было завтра".
Уже беглое сравнение этих текстов с Гераклитом свидетельствует о
безусловном прозаизме псевдогиппократовского источника и о его, так сказать,
научности, в то время как Гераклит удивляет именно своим мистико-поэтическим
символизмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102