В свое время я даже думала, а не ты ли убил его.
– Прошу прощения! – И так уже красное лицо Поля превратилось в багровое, чуть ли не в коричневое. Вив снова улыбнулась. Наибольшим счастьем для нее было вызывать какую-нибудь сенсацию, любого толка.
– У тебя была возможность. Помнится, тебя в ту ночь не было дома, а ты всегда хитрил насчет того, где бывал. У тебя, конечно, были для этого мотивы. У нас тогда была очень плохая полоса, если я правильно помню, – а у Луи дела шли в сто раз хуже. Мог ли он умереть в более благоприятное для нас время? Признай же это, Поль.
Поль снял очки. Крошечные капельки пота выступили у него на лбу от нахлынувших ясных, словно это было вчера, воспоминаний. Вив была совершенно права, они переживали тогда ужасные времена, а главным мучителем их был Луи. Поль был должен ему за одну вещь огромную сумму денег. Ему некого было винить, кроме себя: у него была слабость к азартным играм, и Луи пользовался ею. Потом, чтобы еще больше усугубить дела, умер Бернар, и когда мальчики вошли в долю отца, Луи попытался вытеснить Поля из бизнеса. Пока был жив Бернар, он не мог этого сделать, – несмотря на то, что Бернар построил отели и создал империю досуга, он никогда не забывал, что своему становлению был обязан родителям Поля и Софии – Шарлю и Лоле. Без них ничего бы не было, и Бернар признавал это, и какими бы недостатками ни обладал Поль, он закрывал на них глаза. Но не Луи. Луи был безжалостным и жестоким, умным и хитрым. Он мог поступить с Полем как с раздражавшей его осой – пришлепнуть ее не только без сожаления, но и с явным удовольствием.
Луи обожал власть, он наслаждался, когда люди пресмыкались перед ним. Но наглый маленький ублюдок умер как раз вовремя. Долги отлетели в сторону и были забыты – к своему облегчению Поль обнаружил, что Луи никуда их не записывал, кроме как в обычные записки о доходах и расходах, которые хранил в сейфе конторы, и Поль запросто освободился от них, спустив в туалет. И поскольку Луи не оставил никаких иждивенцев, Поль не мучился угрызениями совести. Что же касается положения его в компании, он вдруг осознал, что оно оказалось более весомым, чем когда-либо со дня смерти Бернара. Луи больше не заправлял делами, София находилась в тюрьме, Робин отбыл в Австралию, а Дэвид был еще слишком молод, чтобы взвалить на себя такую серьезную ответственность, – так получилось, что Поль оказался у штурвала. С этого момента для него раскрылись наилучшие возможности. Он понимал, что впредь судьба не сыграет ему на руку лучше, чем сейчас. К тому времени, когда Дэвид стал достаточно взрослым, чтобы принять наследство и встать во главе компании отца, Поль утвердился как старший компаньон. Дэвид не считал, что в услугах Поля фирма больше не нуждается, как это делал Луи, и если обсуждал предложения Поля, то всегда с почтительностью и уважением. Но в то же время он не был таким слабовольным, как Робин. Нет, Дэвид сумел проложить курс между двумя крайностями, каковыми были два его старших брата.
Наверное, думал Поль, из всех трех ребят Дэвид больше всех был похож на Бернара – здравомыслящий, справедливый, соединявший в себе решительность и такт, способный внедрить любые, даже непопулярные нововведения, вызывая наименьшее сопротивление штата, умевший мастерски расположить к себе любого сотрудника, поскольку каждый верил, что он – самое важное лицо в организации, и в то же время – живой, доступный человек.
Умение правильно подобрать кадры – вот в чем был секрет успеха Дэвида, так решил Поль: с таким штатом ему не надо было быть финансовым гением или блестящим бизнесменом, ибо в его фирме всегда находились люди, способные с желанием и хорошо выполнять поставленные перед ними задачи. Но Полю и не приходило в голову, что в том, как Дэвид руководит им самим, наилучшим образом проявилось мастерство племянника в управлении людьми.
Поль свернул газету и положил ее на столик возле стакана, потом снял очки, убрал их в футляр из мягкой кожи и положил в нагрудный карман. Руки его немного дрожали.
– Нам надо поговорить о Луи?
Вив пожала плечами и пробежала пальцами по волосам жестом, остававшимся неизменным со времен ее юности. В те годы волосы украшали ее как корона – роскошные, огненно-рыжие, предмет большой гордости. Много лет спустя, после того, как их блеск начал постепенно увядать, а она продолжала красить их в тот же природный цвет, как-то раз она увидела себя в зеркале и поняла, что волосы больше не придают ей очарования. Старая карга! – с отвращением подумала Вив. На следующий день она попросила своего парикмахера сделать все необходимое, чтобы добиться более естественного оттенка, и теперь ее голову озарял лишь серебряный блеск – вот что стало с волосами, о которых когда-то говорил весь Джерси. Но как же трудно расставаться со старыми привычками! – и Вив все так же, как раньше, встряхивала головой, так же погружала пальцы в волосы непринужденным жестом, почти всегда привлекавшим всеобщее внимание.
– Нет, дорогой, мы не будем говорить о Луи, если тебе это неудобно. Но, думаю, будет неплохо привести в порядок твои возможные ответы, если вдруг будет упомянуто его имя – как тебе это прекрасно удалось двадцать лет назад.
– Какого черта ты имеешь в виду?
– Именно то, что я сказала. Двадцать лет назад ты прекрасно скрыл, как сильно ненавидел Луи. Сейчас, боюсь, ты подрастерял навыки. В самом деле, ты стал таким… прозрачным.
– Ради Бога, Вив, я не понимаю.
– Не понимаешь? – Ее зеленые глаза, похожие на осколки изумрудного стекла, холодно поглядели на него. – Ну так давай я тебе объясню. Дочь Робина на Джерси. Завтра вечером нам надо поехать на обед в Ла Гранж, помнишь? И вполне вероятно, что она захочет поговорить о Луи.
– Во время обеда, да еще при Софии?
– Ну что ж, возможно, и не тогда. Но мы с тобой – единственные люди, кто точно знает, что произошло. Держу пари, что в какой-то момент любопытство Джулиет возьмет верх. Так что, дорогой мой… – она подняла стакан, – предлагаю тебе получше подготовиться.
– О Джулиет, дорогая, ты не представляешь, как прекрасно, что ты здесь! – воскликнула София.
Обед закончился, приятный неофициальный обед, во время которого Джулиет почувствовала себя на удивление непринужденно в компании трех родственников, фактически незнакомых ей людей. А сейчас Дебора и Дэвид тактично ушли в свои комнаты, оставив Джулиет и Софию одних.
– Мне так приятно, что я здесь. Мне надо было приехать сюда намного раньше, – согласилась Джулиет, потягивая кофе из крошечной, тончайшего фарфора чашечки, окаймленной золотым ободком, и наслаждаясь приятным теплом, распространявшимся по телу от выпитого бокала праздничного шампанского и прекрасного вина, хранившегося в погребе Дэвида. – Но здесь, в этом доме, у меня какое-то странное чувство…
В действительности я ничего не помню, и все-таки помню. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Конечно, понимаю. Уверяю тебя – практически ничего не изменилось, по крайней мере на первом этаже. Дебора по-другому обставила комнаты, разумеется, те, что находятся в распоряжении ее и Дэвида. Причем несколько раз. Но здесь, внизу, даже когда освежают побелку или меняют обои, общий эффект остается прежним, думаю, главным образом из-за того, что, хорошо это или плохо, но я упрямо придерживаюсь мнения, что здесь вряд ли можно что-нибудь улучшить.
– Уверена, что нельзя, – сказала Джулиет.
– Ну что ж, дорогая, это ведь настоящая похвала. В конце концов, ты ведь профессионал, не так ли?
Джулиет засмеялась. Да, сейчас она стала профессионалом – но ее до сих пор забавляло, когда кто-нибудь говорил об этом, и, кроме того, она совсем не была уверена, что смотрела на Ла Гранж профессиональным взглядом. В тот миг, когда она вошла в прихожую, выложенную гранитными плитами, с высоким потолком, украшенным лепниной и широкой лестницей, она словно перенеслась назад в прошлое. И это не только из-за вида этого дома, но из-за запаха тоже – аромата пчелиного воска, которым были натерты перила. Прекрасный резной деревянный стол тоже издавал слегка пыльный, но не лишенный приятности запах, он исходил и от букета засушенных цветов, заполнявших своим блеском угол гостиной. Стоя там, Джулиет почти слышала топот детских сандалий по плиткам – ее сандалий, смешных, но практичных кожаных сандалий от Кларка, которые она носила в детстве.
Из холла ее провели в гостиную, менее знакомую, поскольку она провела там меньше времени. Но она все равно оценила ее и с удовольствием ощутила чувство роскоши и покоя, исходившее от тщательно подобранных оттенков кремового и абрикосового цветов, которые преобладали в комнате. Ее тренированный глаз задержался на бархатных портьерах и обоях из мокрого шелка, на мебели, в которой соединились элегантность и комфорт, – персикового цвета шезлонг, этакое любовное гнездышко, затейливо украшенное резьбой, диван и кресла, такие глубокие, манящие, что Джулиет захотелось немедленно погрузиться в них. Одна стена была заставлена книжными полками, за потертыми корешками богатых кожаных переплетов хранились редкие первые издания, здесь же были и любимая детская классика – «Алиса в Стране чудес», «Ветер в ивах». Свет настольных и обычных ламп смягчался абажурами из мокрого шелка, и повсюду были сокровища, собираемые на протяжении целой жизни, – изящные произведения современного искусства совершенно не противоречили серебру эпохи регентства, или восточным нефритам. Пожалуй, немного дисгармонировал ковер – кремового цвета, от стены до стены, густой, роскошный и безупречно однотонный. Джулиет почему-то ожидала какой-нибудь огромный ковер от Обуссона или что-нибудь более простое, украшавшее полированный паркетный пол.
Инстинкт не подвел ее в отношении гостиной и холла. Пол на самом деле был паркетным и покрыт широким круглым ковром глубокого красного цвета, достаточно насыщенным, чтобы соответствовать темной дубовой мебели. В длинном стенном шкафу хранилась целая батарея кастрюль, красивой формы стулья обтянуты полосатым красным шелком в стиле эпохи регентства, а огромный прямоугольный стол накрыт белой льняной скатертью. На нем посверкивали тяжелое серебро и искрящийся хрусталь. Вся комната производила внушительное впечатление, но доминировал здесь портрет, висевший над викторианским камином.
– Дедушка! – воскликнула Джулиет.
– Да, это Бернар, твой дедушка, но, боюсь, он никогда не видел своего портрета. Я заказала его после смерти дедушки, – сказала София, но, заметив озадаченное лицо Джулиет, она хмыкнула. Это прозвучало как небольшой намек на печаль, прокравшийся в ее изысканные манеры. – Он не был в состоянии долго сидеть и позировать. Бернар был очень деятельным, поэтому позирование считал ужасной тратой времени. Но я чувствовала необходимость, чтобы на почетном месте висел его портрет как основателя семейной фирмы, поэтому пригласила художника, и он выполнил портрет с фотографии.
– Он похож на себя?
– Думаю, да.
Джулиет всмотрелась в суровое лицо, твердый подбородок, слегка улыбающийся рот.
– Он кажется таким добрым.
– Да, – просто сказала София. – Он таким и был.
Что-то в ее голосе глубоко кольнуло Джулиет: она перевела взгляд с портрета на бабушку. Ее сверкающие аметистовые глаза смотрели куда-то вдаль, губы смягчились.
Она по-настоящему любила его, подумала Джулиет. Возможно, продолжает любить. Мой дедушка – отец моего отца.
Однако ничего в нем не напоминало ее отца. Робин был больше похож на мать – слегка раскосыми глазами и высокими скулами.
– Во мне течет русская кровь, – иногда пояснял Робин. – Моя бабка Лола была белоруской.
Дэвид же был очень похож на своего отца. Глядя на Дэвида, можно было с точностью сказать, как выглядел в его возрасте Бернар – даже несмотря на разницу в возрасте, сходство между ними было ошеломляющим – разрез глаз, линия подбородка, слегка крючковатый нос. Для самого Дэвида портрет отца должен бы быть взглядом в будущее. Таким образом, Дэвид являлся молодой версией отца. А на кого был похож Луи? Но его фотографий не было, и, несмотря на разбиравшее ее любопытство, Джулиет понимала, что сейчас не самое подходящее время спрашивать об этом.
Джулиет еще раз взглянула на бабушку. Чего она ждала от женщины, убившей собственного сына? Честно говоря, она не знала. Загадка эта мучила ее с того самого момента, как Молли рассказала ей, что произошло. Но, чего бы она ни ожидала, какие бы картины ни вырисовывались в ее воображении, они, конечно же, не имели никакого отношения к реальности.
В свои шестьдесят шесть София была все еще подтянута, элегантна. Волосы ее, густо подернутые серебром, напоминали сверкающую шапку, глаза – эти невероятные фиолетово-аметистовые глаза – все еще искрились, не испорченные гусиными лапками морщин и темными кругами под ними, хотя местами кожа казалась тонкой, как бумага, будто она долгое время была больна. Вкус ее был безукоризнен – шелковая блузка выбрана не случайно, но потому, что была в точности такого же цвета, как глаза, с блузкой прекрасно сочетался кремовый шерстяной костюм в стиле Шанель. Ноги были еще хороши: стройные икры и аккуратные колени, она была в черных оригинальных туфлях-лодочках на высоких тонких каблуках. Все это было несовместимо с ее предполагаемой жестокостью. По-видимому, обманчивым был изгиб ее губ. Джулиет подумала, что за всю свою жизнь она ни у кого не видела более доброй улыбки. И вот теперь, когда София смотрела на портрет мужа, эта улыбка опять появилась на ее устах.
Она никого не убивала! – вдруг подумала Джулиет, потрясенная собственной горячностью. Я не верю, что она могла взять пистолет и убить кого бы то ни было.
Женщина, которая могла сделать что-то подобное, а потом вернуться в дом и жить там, где все это случилось, должна быть крепким орешком. Но, кем бы она там ни была, Джулиет готова была поставить на кон свою жизнь, что кем-кем, а жестокой София не была. Вот она обратила свою улыбку на Джулиет, и показалось, что не только губы ее поднялись, но воспарило все лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74