Но, наверное, взрослость состоит в том, чтобы знать, как управлять этими чувствами. Папа тоже не хотел, чтобы мама кричала на него. Конечно, он не боялся ее, но тихая, спокойная жизнь для него была приятнее, чем жизнь, исполненная бурь.
И когда Поль понял, что отцом иногда овладевают такие же, как у него, чувства, то развеселился.
– Не беспокойся – я ничего не скажу, – заговорщицки сказал он. И тут ему в голову пришла еще одна мысль. – Если я поеду в Англию, может, я там увижу Ники.
– Что ж, может, и увидишь.
– Ну, думаю, можно считать, что все в порядке, – заключил он, почувствовав легкое возбуждение в преддверии будущих приключений.
Но не успел Поль свыкнуться с мыслью о своем отъезде в Англию, как Лола вернулась, опять переменив мнение.
– Весь остров сошел с ума! – взорвалась она, с шумом швыряя сумку на стол и снимая шляпку. – Никогда в жизни не видела столько людей – и все они в панике! В банках очереди – все хотят взять деньги, очередь на пирсе – просто невероятно! Мне бы пришлось там стоять всю ночь. Так что я решила: наверное, будет лучше, если мы все останемся здесь.
– Но я хочу поехать в Англию, – захныкала Катрин. – Я уже упаковала чемоданчик!
– Тогда тебе придется просто снова распаковать его, да?
– Я могу пойти и занять очередь, если хочешь, – предложил Поль.
Лола свирепо посмотрела на него.
– Ты сменил настроение, не так ли? Что ж, боюсь, что это слишком поздно. Бог знает, какие несчастья могут случиться с вами тремя, если нас с отцом не будет рядом. Вы, наверное, об этом и говорили, пока меня не было.
Она резко вздернула голову, и Поль подумал, как это получилось, что Лола всегда инстинктивно понимала, о чем думает и что планирует каждый из них. Можно было подумать, что у нее было какое-то шестое чувство, которое помогало ей держать всех в узде. На самом деле это совсем плохо, мрачно подумал он. Теперь ему не удрать. Он не понимал, как старине Ники удалось это сделать.
Тут он вспомнил недавние мгновения, когда они с отцом были заодно, и это воодушевило его. Может, у Шарля есть свои способы управления Лолой. Может, он еще будет ему союзником. Поль решил, что в следующий раз, когда ему что-нибудь захочется, он сначала поговорит с отцом и заручится его поддержкой. И, придумав способ идти своим путем, так, чтобы было как можно меньше суеты в случае провала, Поль еще понял, что ему нравится идея получше узнать своего старика.
В ту первую неделю, когда солдаты ушли, сохранялась странная атмосфера ожидания – чего-то никому не известного. Погода для июня стояла прекрасная, в безоблачном небе светило жаркое солнце, но неуверенность, казалось, повисла во все еще теплом воздухе, который иногда дрожал от низко проносившихся немецких самолетов. Флаг по-прежнему развевался на Форт-Регент, но артиллерия оставила Елизаветинский дворец, а эспланада была все так же запружена фермерами, стоявшими в очереди на весы-платформы со своими лошадьми, тачками, грузовиками, набитыми картошкой, готовой к погрузке на корабли. Вдалеке мужчины разбирали перекрещивающиеся проволочные заграждения, установленные на Сент-Обен-роуд, для того, чтобы воспрепятствовать посадке вражеских самолетов. По всему острову полицейские проверяли покинутые дома в поисках брошенных животных и уничтожали скоропортящиеся продукты, из контор изымались документы, которые могли бы заинтересовать немцев. А все островитяне, решившие остаться, прятали свое самое ценное имущество в тайники.
Шарль помогал Лоле прятать запасы сахара, сушеных фруктов и муки на чердаке, большую часть бутылок со спиртом они, вместе со своими драгоценностями, зарыли в саду, помечая каждый тайник саженцами роз.
– Надеюсь, ты не собираешься зарыть мое обручальное кольцо. Если они захотят отобрать его, то им придется отрезать мне палец! – патетически заявила Лола, а Шарль, в припадке пессимизма, понадеялся, что никогда не наступят времена, когда им придется продавать это кольцо или менять его на жизненно необходимые продукты.
Подобное нехарактерное для него настроение, впрочем, скоро улетучилось, и ему стало чуть легче, хотя он знал, что к моменту, когда придут немцы, а может, и раньше, он, бесспорно, станет банкротом, несмотря на то, что значительно сократил свои расходы. Сейчас, когда на острове не было гостей, он не получал никакого дохода, чтобы платить за аренду офиса туристической фирмы, и, уж конечно, на зарплату сотрудникам тоже ничего не оставалось. И вот в пятницу 28 июня он решил, что лучше сообщить Бернару Лэнглуа, что до окончания войны в его услугах вряд ли возникнет нужда.
Как только пала Франция, Бернар понял, что туристический бизнес на Джерси обречен на гибель, а значит, придет конец и его работе. Он сожалел об этом, однако относился ко всему философски. Война не будет длиться вечно, а когда закончится, он восстановит все, как было. А в это время, подумал он, можно будет до срока использовать свое приписное свидетельство и отправиться добровольцем на фронт.
Несмотря на все это, он чувствовал признательность Шарлю Картре, и ему не очень хотелось сообщать о своем решении. Но когда Шарль с серьезным лицом вошел в совершенно пустынный и тихий офис и сказал:
– Бернар, боюсь, что мне надо поговорить с тобой… – Лэнглуа точно знал, что его ждет.
– Не беспокойтесь, я все понимаю, – сказал он, когда Шарль объяснил ему, что просто нет смысла заниматься туристским бизнесом, когда нет ни одного туриста. – Я собираюсь вступить в вооруженные силы, пока за мной не пришлют. Похоже, это самое малое, что я могу сделать… – Он помялся, а потом как-то неловко спросил: – У вас есть еще какие-нибудь новости о вашем сыне?
Шарль помрачнел.
– Нет, никаких. Его перевезли в госпиталь, специализирующийся на повреждениях позвоночника, – похоже, там у него что-то не в порядке, как мы поняли. Сначала он был в Веймауте, как ты знаешь, и мать хотела поехать туда и навестить его, но я отговорил ее. Не думаю, что он будет ее за это благодарить, и что он, без сомнения, скоро будет дома и останется здесь до выздоровления. Но сейчас я уже не уверен, что поступил правильно. Она очень тревожится за него, но при таком раскладе о поездке не может идти и речи, если только об эвакуации. Я уже начинаю думать, что он гораздо тяжелее ранен, чем нам сообщили.
– О, мне так жаль… – Бернар оборвал себя, не зная что сказать, но его спас оглушающий звук очень низко летевшего самолета.
– Проклятые немцы! Весь день они летали туда-сюда над пирсом и наблюдали, как грузили картофель, – сказал Шарль. – Как мне это не нравится!
Бернар подошел к окну, высунулся и увидел девушку, направлявшуюся к офису, – высокую приятную девушку с пышными рыжими волосами, которые выбивались из-под изумрудно-зеленого шарфа. Глаза ее были скрыты темными очками. Он мельком подумал, кто бы это мог быть. Но именно в этот миг мир опрокинулся.
Из-за последовавших один за другим двух взрывов все здание затряслось, а Бернара отбросило через весь офис вместе с потоком стекла, пыли и штукатурки. Он был настолько потрясен, что какое-то мгновение лежал там, где упал, и не мог ни пошевельнуться, ни даже подумать; потом, не понимая, ранен он или нет, Бернар поднялся и бросился к зияющей дыре, появившейся вместо окна.
– Подожди – могут быть еще! – предупредил Шарль, но Бернар не обратил на него внимания. Он думал только о девушке. Она была на улице во время взрыва, и он ее наверняка застиг.
Он рывком открыл дверь и выбежал на улицу. Там были завалы и битое стекло. В нескольких метрах от него, ударившись о стену, лежала, как тряпичная кукла, та девушка. Шарф ее был сорван взрывом, он трепетал на ветру, как флажок железнодорожника. Бернар увидел, что ее белое платье запачкано кровью. С болью в сердце он бросился к ней, дрожа от потрясения и страха, от того, что он может увидеть, если посмотрит на ее лицо. Но им двигала необходимость оказать помощь человеку.
Потом, к своему невыразимому облегчению, он увидел, что она пошевелилась. Он потянулся к ней, чтобы поднять на руки, потом передумал, испугавшись, что сделает ей больно.
– С вами все в порядке? – сказал он, понимая, что это дурацкий вопрос, и все-таки спрашивая.
Глаза ее были открыты, она была ошеломлена, а ресницы дрогнули, когда она попыталась сфокусировать взгляд. Губы ее изогнула полуулыбка, она протянула к Бернару руку.
– Ники! – произнесла она.
– Почему они это сделали? – гневно вопрошала Лола. – Они – варвары! Они же знают, что остров незащищен!
– Может, они не знали, – сказал Шарль, думая, стоит ли говорить Лоле, что девушка, которую настиг взрыв возле его офиса, была подружкой Ники, Вивьен. Он решил ничего не говорить. Что это даст? Это только еще больше расстроит ее. А у него было на уме кое-что другое.
– Я думаю, может, лучше бы нам выехать из Сент-Хелиера? – сказал он. – Это главная мишень, коли они решат сбросить еще бомбы. Есть же домик моей кузины Дороти в Сент-Питере. Он пуст с тех пор, как они эвакуировались в Англию, и я уверен: она не будет против.
– Нет, я не покину свой дом, – сказала Лола. – Но я бы все-таки хотела знать, до чего еще дойдут немцы.
И вскоре они это узнали.
– Каждому надо вывесить белый флаг капитуляции, иначе нас опять будут бомбить, – сказал Шарль Лоле.
По понятным причинам это привело ее в ярость:
– Белый флаг? Никогда! Это унизительно!
– Боюсь, что у нас нет другого выбора, – мягко сказал Шарль. – Я не готов к тому, чтобы увидеть, как из-за твоей гордости наш дом запылает.
И Лола, вне себя от такого унижения, была вынуждена подчиниться.
Через несколько дней Вивьен окончательно пришла в себя. Она открыла глаза и увидела мать, сидевшую возле ее койки, и тут же задала вопрос, который сверлил ее воспаленный мозг все то время, пока она была без сознания:
– Ники жив?
Лоретта взяла руку дочери и сжала ее. Вновь и вновь в бреду она звала Ники, и Лоретта, которая знала больше, чем думала Вивьен, сложив обстоятельства воедино, сообразила, почему Вивьен оказалась на Конвейн-стрит во время бомбежки.
– Да, он жив, – тихо сказала она.
Она с тревогой увидела, как две огромные слезы выкатились из глаз Вивьен и поползли по щекам.
– Я тебе не верю.
– Это правда, дорогая. Он был ранен и сейчас в госпитале, поэтому, наверное, не писал тебе. Но он жив. Мне об этом сказал тот приятный молодой человек из туристического агентства. Он приходил навестить тебя.
У Вив был озадаченный вид. Она не знала никакого молодого человека из туристического агентства – разве не так? Но это было неважно. Единственное, что имело значение, – то, что Ники жив.
– Я могла бы с ним поговорить, как ты думаешь? – с трудом произнесла она, поскольку губы ее пересохли. – По телефону?
– С молодым человеком из агентства? – удивленно спросила Лоретта.
– Нет… нет… с Ники, конечно. Если он в госпитале, там должен быть телефон.
Лоретта почувствовала дурноту. В теперешнем состоянии Вив она не хотела ей говорить, что, пока она металась в бреду, немцы оккупировали Джерси. На Таун-Холл – которую они сделали своим военным кварталом, сейчас развевалась свастика, а все телефонные линии, соединявшие остров с Англией, были обрезаны.
– Давай поговорим об этом, когда тебе будет лучше, молодая леди, – произнесла она, призывая на помощь весь свой драматический резерв и вспоминая роль молодой строгой няни, которую она когда-то играла в пьесе. – Для тебя самое главное сейчас – отдыхать и набираться сил.
– Чтобы мы могли поехать в Англию, ты ведь это хочешь сказать? – пробормотала Вив, и опять Лоретта не решилась сказать ей правду – что ранения Вив не дали им возможность вылететь в Англию до того, как Джерси заняли немцы. Сейчас и речи не могло идти об их отъезде. Нравится им это или нет, но они, так же как и остальные островитяне, оказались в западне на все время войны.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1940–1942
Немцы пришли на Джерси, и вдруг все изменилось. Они не были настроены враждебно, и, казалось, единственное, чем они были чересчур обеспокоены, так это тем, чтобы найти общий язык с островитянами. Все их преимущества заключались в том, что они могли купить в магазинах все, что им нравилось, плавали и загорали на золотых пляжах и болтали с местными девицами, которые не возражали против общения с ними. Но вскоре правила и распорядки, которые они установили, отсутствие свободы начало действовать всем на нервы.
София думала, что во многих смыслах страшная скука была еще хуже выворачивавшего наизнанку ужаса, который она испытала, когда в первый раз увидела орды немецкой армии, маршировавшие по улицам. Тут уже стало не до смеха. Все картины, что показывали в кинотеатрах, были немецкие, с английскими субтитрами, танцы, концерты – все должно было заканчиваться до комендантского часа. Для Катрин и Поля это было не так плохо – Катрин все еще посещала танцевальную школу Дональда Журно, где обучалась танцевать чечетку, а Полю и его приятелям казалось очень забавным нарушать огромное количество всяческих правил и при этом не поддаться (хотя Лола пригрозила ему, что она обойдется с ним гораздо хуже, чем немцы, если увидит, как он пролезает под колючей проволокой, пробиваясь на берег, или рисует знаки победы на стенах и тротуарах, – его могли бы легко на этом поймать, а это слишком опасно).
Длинными вечерами единственным развлечением была игра в карты, лото или настольные кегли. Иногда они собирались вокруг пианино и пели, а София играла их любимые песни. Но даже пианино не доставляло ей больше такой радости, как раньше. Оккупация положила конец ее надежде выиграть конкурс в музыкальном колледже – она оказалась отрезанной от предэкзаменационной программы, и подготовка стала казаться ей бесполезной. Поэтому у Софии, озлобленной всей этой несправедливостью, не лежала душа к музыке, несмотря на то, что Лола усиленно заставляла ее заниматься.
Во всех отношениях война – далеко не забава, думала София. Жизнь в оккупированной стране несчастна и жалка.
Когда осенним полднем 1941 года в дверь «Ла Мэзон Бланш» постучал немецкий офицер, София была дома совсем одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74