– А ты не возражаешь против того, чтобы немец вошел в твой дом? – наконец произнес он.
– О Дитер, не глупи! Я не думаю о тебе как о немце! Мы для этого слишком хорошо знаем друг друга.
– А что это за девочка, что была тогда с тобой? Это твоя сестра так выросла?
– Да, это была Катрин. Она сейчас дома. Но больше никого нет. Мы… сейчас одни.
– Понимаю.
Нет, ты не понимаешь, подумала она. Она сняла последнюю вещь и бросила ее в корзину. Надо было как-то мириться с обычными повседневными делами. Когда она наклонилась, чтобы поднять корзину, Дитер, как всегда галантный, взял ее у нее и понес на кухню.
Катрин сидела за столом и делала уроки. Когда они вошли, она удивленно подняла голову.
– О! – немного укоризненно сказала она. – Это ты!
– Катрин! – предупредила София и повернулась к Дитеру. – Дитер, спасибо тебе за то, что ты сделал той ночью. Я… мы… так тебе благодарны!
Дитер пожал плечами.
– Не надо благодарить. Надеюсь, что в этом доме нет больше ничего опасного для вас.
– А ты думаешь, они могут вернуться? – встревоженно спросила София.
– Пока нет. Но кто-то донес на вас. Они могут снова устроить обыск.
– А кто донес? – спросила София. – Ты знаешь?
– А разве это имеет значение? Важнее всего, чтобы при обыске ничего не было обнаружено. Не испытывай судьбу, София. Особенно теперь.
– О, я знаю, чем рискую, – горько сказала София. – Мама тоже рискнула, и их с папой выслали за это.
Дитер побелел.
– Куда выслали?
– Не знаю. Мы ничего не знаем о них с того дня, как их забрали. Все время говорили, что они, наверное, в концентрационном лагере в Германии, но на самом деле я не знаю. И Ники был ранен в бою, уже давно, а Поль взял папину шлюпку и уплыл в Англию. Поэтому я держала у себя приемник, хотела хоть что-нибудь узнать о них. Я понимала, что он принесет нам неприятности, но мне уже было все равно.
– Понимаю, – серьезно сказал Дитер. – Поверь мне, София, что понимаю. И очень, очень сожалею.
– Ты сожалеешь?
– Да. У нас были такие мечты, но все обернулось не так, как мы ожидали. А теперь уже никогда так не будет…
София пристально посмотрела на него. Она не совсем понимала, что он имеет в виду.
– Хочешь что-нибудь выпить? – предложила она. – Не думаю, что это будет нечто восхитительное. Разве только чай из листьев смородины, но…
– Спасибо, хочу.
Катрин шумно отодвинула стул.
– Извините.
– Куда ты идешь? – спросила София.
– Наверх. В мою комнату. – Она ушла, не сказав ни слова Дитеру.
– У нее очень много уроков, – сказала София, пытаясь извиниться за сестру, но Катрин оставила всю свою груду учебников на столе. Дитер печально улыбнулся:
– Не беспокойся, София. Я привык к этому. Уверен, что нас все принимают за монстров.
– Ничего удивительного, если принять во внимание, что вы с нами сделали. Нам остались лишь ненависть и презрение. Они позволяют сохранить нам самоуважение. Когда на улицах мы видим немецкую униформу, то уже не задумываемся – она означает «враг».
– Но многие из этих солдат – хорошие люди, обычные люди, у которых дома остались жены, семьи. Если бы вы только смогли понять, что они такие же пленники, как и вы, может, тогда всем нам стало бы легче.
– Мы не хотим думать о них так, – возразила София. – Мы вообще не хотим о них думать. Но с тобой по-другому, Дитер. Для нас ты – не один из них. Мы тебя знаем.
– Но я все равно один из них. И в любом случае, не думал, что твоя сестра напомнит мне об этом. Я бы ни за что не узнал ее. Когда я был здесь, она была маленькой девочкой.
– Конечно, ты прав. О Дитер, когда это все закончится?
– Боюсь, что все закончится поражением для Германии, и довольно скоро. Не знаю почему – но дела пошли не так, как мы этого хотели. Вначале я был уверен, что нам достанется победа. Так очевидны были наши преимущества. Мы были такими сильными, такими сильными! И все же мы позволили загнать себя в угол. Наверное, если бы американцы не вступили в войну, все было бы по-другому. Но все это теперь лишь для книг по истории. Но удивляюсь я только одному: когда мы поднимем руки вверх и скажем: «Все кончено», когда мир узнает, какие вещи творились во имя нашей великой родины, – что тогда с нами сделают?
Его голубые глаза затуманились, в них промелькнула мука поражения. Глядя на него, София вспомнила молодого, уверенного в себе человека, который, когда война только начиналась, напугал ее неожиданным взрывом патриотизма. «Франция и Англия никогда не пойдут против Германии. Они понимают, что никогда не выиграют», – сказал он тогда, а глаза его пылали фанатичным огнем, так же, как у многих молодых парней и девушек, завороженных ораторским искусством и эмоциями Гитлера. Сейчас жар прошел, вместо него остались лишь утраченные иллюзии и стыд. Все они были одурачены, загипнотизированы чудовищем. А теперь их страна лежала в руинах, национальная гордость была попрана. И все равно им приходилось сражаться, поскольку Гитлер приказал, чтобы канал в Шербуре защищали до последнего человека.
– Как только эта свинья Гитлер уберется, все станет хорошо, – сказала София. – Вот увидишь, вы сможете все восстановить.
– Но простит ли нас мир? Сможем ли мы простить себя?
София занялась чайником, который наконец-то закипел. Ей не хотелось отвечать на эти слова Дитера.
Она разлила чай по чашкам и передала одну Дитеру. У чая был странный цвет и запах, какой-то едкий, землистый, совсем не аппетитный. Я так и не могу привыкнуть к этому, подумала София, медленно потягивая «чай». Едва ли есть что-нибудь хуже этого.
– Сколько лет прошло с тех пор, как я работал здесь на твоего отца? – сказал Дитер. – Помнишь, как мы катались на велосипедах по острову? Какое это было счастливое время!
Она молча кивнула. Да, это было счастливое время. Но теперь оно ушло навсегда вместе с ее юностью, невинностью и столькими грезами. Думая об этом, София испытывала щемящую боль, она вспоминала, какой была тогда юной, не ведавшей, что долгие, напоенные солнцем дни не могут продолжаться вечно.
– Я часто думаю о тех днях. Особенно с тех пор, как приехал сюда, на Джерси. Но здесь все так изменилось.
– Хорошо, что мы не знали, что нам уготовано, – сказала София. – Какое это, должно быть, ужасное проклятье – способность заглянуть в будущее.
– Да, наверное. Но иногда я думаю, что если бы я знал, предвидел, то смог бы что-нибудь изменить.
– Сомневаюсь. Ты не смог бы остаться на Джерси. Мама все равно отправила бы тебя домой. И что бы ты сделал, чтобы остановить все это? Ты так же бессилен, как и мы. Мы просто пешки, Дитер, маленькие люди. Когда случается нечто такое, мы ничего не можем сделать.
– Ну а наши жизни, мы ведь можем предугадать, что будет с нами?
– О да, – сказала София. – Да, я много думала об этом. И пообещала себе, что, когда все это закончится, я возьму жизнь в свои руки и никто больше не заставит меня пить этот отвратительный чай из листьев черной смородины!
Как только у нее вырвались эти слова, она подумала, что они, верно, звучат нелепо и он будет смеяться над ней. Но это было правдой, она много раз обещала себе именно это, лежа в постели без сна от голода и тревог, но никогда никому не высказывала своих мыслей. Она в смущении отвела взгляд в сторону. Но Дитер не засмеялся. Несколько мгновений он молча сидел и смотрел на нее. Потом робко протянул руку и коснулся ее руки, которая, будто защищаясь, обвила кружку.
Софии показалось, что сердце ее остановилось. Это было такое легкое прикосновение, но ей показалось, что весь мир сошелся в том месте, где его пальцы коснулись ее ладони.
– Ты думала обо мне, София? – спросил Дитер.
Она кивнула, не сказав ни слова.
– Я тоже часто думал о тебе.
– Но ты не писал. Ты же обещал мне, что будешь писать.
– Я писал. А ты не отвечала. Я писал еще, а ты все равно не отвечала. Я подумал, что ты забыла меня.
– Я ни разу не получила ни одного письма, – сказала София. – Я подумала, что это ты забыл меня.
– Не понимаю…
– Ну, я думаю, это теперь не имеет значения. Ты… – Она оборвала себя. – Ты здесь. – Она должна была бы сказать и понимала, что не должна этого говорить. Еще слишком рано что-либо предполагать.
Дитер медленно покачал головой, глядя на нее.
– О София, так хорошо снова видеть тебя, даже при таких обстоятельствах. Ты даже не представляешь себе.
– Нет, представляю. – Она отняла руку от чашки и положила ее ладонью вверх на скобленый стол, а он накрыл ее ладонь своею. Она посмотрела на его запястье с тонкими светлыми волосками и почувствовала, как в ней возрождается любовь, словно время вернулось назад, ей опять было четырнадцать лет и не было дней интервенции.
Тишину нарушил звук открываемой двери, они отпрянули друг от друга, как провинившиеся дети. Это была Катрин. Ее лицо доказывало, что они недостаточно быстро оторвались друг от друга – она видела их.
– София! Как ты могла? – вспыхнула она. Дитер вскочил на ноги, щелкнул каблуками.
– Не обижайтесь, фрейлейн, пожалуйста!
– Он же немец! – продолжала она, не обращая на него внимания. – Они забрали наших родителей, София! Они вышвырнули нас из нашего дома! Я ненавижу их – и ты тоже должна ненавидеть. Как ты можешь сидеть с ним и распивать чай, да еще держаться за руки? Это отвратительно!
– Катрин! Ты говоришь о Дитере!
– Да. Я знаю. Дитер. Немец. Фашистская свинья. Посмотри на него, София, посмотри!
– Не будь такой грубой, Катрин! – возражала София, испуганная выпадом сестры.
– А почему бы нет? Я чувствую, насколько я груба. На самом деле я чувствую еще хуже – я могла бы убить его!
– Извини, если огорчил тебя, Катрин, – тихо сказал Дитер. – Я не хотел этого делать. И, София, если я поставил тебя в неловкое положение, прости меня и за это. Я сейчас уйду. – Он направился к двери, мрачно кивнул им обеим и вышел.
София посмотрела на Катрин и выбежала вслед за ним. Быстро стемнело, как это бывает в сентябре, и мягкий воздух наполнился ароматами сада, сладким запахом теплого дня. Под деревьями роились облака мошек – это был признак завтрашнего дня, и где-то скорбно заухал филин.
– Не уходи, Дитер, пожалуйста! – позвала София. Он остановился и посмотрел на нее:
– Думаю, так будет лучше. Я вам здесь не нужен. Мне не надо было приходить.
– Катрин не нужно было этого говорить. Прости меня…
– Нет, нет, я понимаю. Честно. И Катрин не единственная, кто будет против, если я приду снова к тебе. Как она сказала, я – немец, а здесь немцев ненавидят, и, возможно, на то есть причины.
– Дитер… пожалуйста! – София, гордая, сильная София, которая никогда не просила и никому не позволяла видеть свои слезы, сейчас делала и то, и другое. Глаза ее затуманились от слез, слова соскакивали с губ еще до того, как она могла остановить их. – Мне все равно, что остальные скажут или подумают. Правда все равно. Только, пожалуйста, пожалуйста, не уходи!
Наступило недолгое молчание. Где-то в долине снова прокричал филин – это был низкий страдающий звук, прорезавший напоенный сладостью воздух. Он отозвался в душе Софии отголоском ее сердечной тоски.
Дитер снова дотронулся до ее руки, быстро стиснув пальцами, потом он притянул ее к себе и нежно поцеловал в лоб.
– Мне сейчас надо идти, любимая. Но я приду завтра – если ты уверена…
Ее сердце вздымалось и падало.
– О да, я уверена!
– Хорошо. – Его пальцы снова быстро сжали ее ладонь, а потом он ушел, его серая тень растворилась в наступающих сумерках.
София нежно прикоснулась к тому месту на лбу, где коснулись его губы, и пошла домой. В первый раз за все эти годы она чувствовала себя по-настоящему счастливой.
Катрин предпочла уйти, когда следующим вечером пришел Дитер. Она была в ярости и даже на миг не могла представить себе, что ее сестра может оказаться в таких отношениях с немцем. Она была исполнена решимости не принимать в этом участия.
– У Вэлеса есть немного граммофонных пластинок, он хочет, чтобы я их послушала. Я весь вечер буду у него.
– Тебе надо будет прийти до комендантского часа.
– Только если его здесь не будет. Если он собирается остаться здесь, я проведу ночь у Сильви. Ее мать не будет против.
– И я думаю, ты объяснишь им, почему не хочешь идти домой, как сказала тогда насчет приемника, – ядовито набросилась на нее София.
– Я не говорила! Ты же знаешь, что я сказала только Сильви!
– Это ты так говоришь. Но если это так, тогда на нас донесла Сильви.
– Она бы этого не сделала.
– Ты же слышала, Дитер сказал, что кто-то донес на нас.
– Может, это Бернар. Он тоже знал о нем.
– Не говори глупости! Бернар не стал бы…
– А что скажет Бернар, если узнает, что ты встречаешься с немцем? – спросила Катрин. – Он так хорошо к нам относился, а ты собираешься так его обидеть.
– О, перестань, перестань! – закричала София, прижимая руки к ушам. – Разве не имеет значения то, что я хочу? Это не первый встречный. Я любила его еще тогда, когда была моложе тебя. Мне надо встретиться с ним, понимаешь?
– Нет, не понимаю, – ровно сказала Катрин. – И никто не поймет.
– Не говори никому, пожалуйста…
– Почему ты должна волноваться, если не делаешь ничего плохого?
– Потому что для меня это очень важно и я не хочу ничего испортить.
– Ну что ж, тебе нечего беспокоиться, – высокомерно сказала Катрин, – я никому не скажу, потому что мне стыдно.
София была немного сбита с толку. Она был уверена, что Катрин поймет ее, но упорное неодобрение младшей сестры огорчало ее, особенно сейчас, когда Катрин осталась единственным членом ее семьи. Но София не могла не признать, что было кое-что в словах Катрин справедливое. Люди наверняка осудят ее, если узнают, что она встречается с немцем, а Бернар будет ужасно расстроен. София подумала, что она могла бы сохранить свой секрет от всех – их коттедж стоял далеко от других, а темнота спускалась так быстро, сразу же после вечернего чая, – но от Бернара скрыть это было бы трудно. Хотя они виделись один или два раза в неделю, но частенько он нежданно заезжал в коттедж, так что мог случайно натолкнуться на Дитера.
Придется сказать ему, решила София: при всех условиях она ненавидела даже саму мысль, чтобы обмануть его, хотя она не знала, в сущности, что сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74