Научи ее этому. Научишь?
– Ты можешь это сделать сам, – сказала Беатрис.
– Мы с ней, кажется, не нашли общего языка, к несчастью. Я старый эгоистичный человек и возмущен, что она не похожа на свою мать. Ведь она нарушает семейный уют.
– Пришло время тебе отдохнуть, мой любимый. Запри свой кабинет.
– Полагаю, не так много мужчин сейчас являются образцом. Я так много заботился о прекрасном.
– Но ты не получил прекрасного в виде меня, – сказала Беатрис сдержанно.
– Не клевещи на себя, Беа. Я не люблю, когда ты это делаешь.
– Мы просто приспособились друг к другу, вот и все.
– Что бы там ни было, ты любишь говорить об этом. Но я действительно не хочу утомлять себя присутствием неуклюжих внуков, которые вертятся вокруг. У меня осталось слишком мало времени, чтобы тратить его на них.
– Я знаю, мой дорогой, и запретила Анне беспокоить тебя.
Когда произошел следующий случай с Анной, Беатрис не могла больше убеждать Уильяма и Флоренс оставить девочку и дала телеграмму Дези, чтобы она приехала и забрала своего недисциплинированного ребенка. Беатрис считала, что невозможно было отправить это несносное существо босым и нищим, когда Анна в последний момент появилась в дверях «Боннингтона». Она просто не могла быть в ладу с собой, если не приведет ребенка в порядок.
Маленькое странное замкнутое лицо девочки будет преследовать ее всегда, как преследовала Мэри Медуэй. Она испытывала неразумное чувство, что она обязана и в долгу перед непривлекательным подкидышем.
Казалось, ее возвращение в школу после бегства было эпизодом, и Анна чувствовала себя героиней. Она действительно считала, что может защитить себя настоящим ружьем! Эта дурная слава сделала ее лидером маленькой группы учеников, которые восторженно ожидали от нее других отважных подвигов. У Анны было достаточно воображения.
В летнее время произошло событие, дошедшее до неизбежной кульминации. Однажды ее бабушку вызвала директриса школы и сказала, что Анну придется исключить. У Анны была раздражающая способность съеживаться и казаться наполовину меньше своего размера, когда у нее были неприятности.
Маленькая, исхудавшая фигурка стояла перед Беатрис в утренней комнате, слишком ранимая, чтобы успокоиться. Или негодница была замечательной актрисой, притворой с бесчувственным сердцем?
Не следовало поддаваться ее патетической манере поведения.
– Анна, надеюсь, ты не думаешь, что я больше не отправлю тебя в школу? Ты должна учиться. Ты понимаешь последствия твоего отвратительного поведения? Так что завтра ты отправишься в другую школу. Я нашла ее для тебя в Хайгете. Бейтс отвезет тебя туда утром и приедет за тобой после уроков. Я не собираюсь подстерегать тебя на улице и предупреждаю, что правила в этой школе очень строгие. Если ты нарушишь хоть одно из них, то директриса обещала наказать тебя соответственно, по своему усмотрению. Она все знает о тебе, но ученики не знают. Так что у тебя есть еще одна возможность. Надеюсь, ты найдешь в себе силу воли и выдержку, чтобы жить по этим правилам. Ты согласна? Или хочешь что-нибудь сказать?
– Я думаю, вы должны отправить меня к маме, – сказала Анна каким-то чужим голосом:
– Ты хочешь уехать?
– Нет, нет, нет! – закричала Анна по-русски. Когда Анна испытывала сильное потрясение, она переходила на русский язык, без сомнения, язык ее детства.
Беатрис сдержалась и не сдвинулась с места. Может, со стороны Анны это был еще один трюк?
– Тогда, будь добра, веди себя прилично. Попытайся считаться с людьми. Это гораздо приятней, чем выглядеть противной.
После этого, хотя Анна оставалась колючей и недружелюбной, к счастью, не было главной тревоги, потому что здоровье Уильяма сейчас вызывало беспокойство у Беатрис, и оно все время возрастало. Следующий приступ бронхита обрушился на него, и он страшно задыхался. Все обычные средства лечения не помогли. Наблюдая за его худым посиневшим лицом и слушая поверхностное затрудненное дыхание, Беатрис понимала, что пришло время написать Дези и умолять ее, чтобы она вернулась домой повидаться с отцом.
Она избегала огорчать предположением, что Дези может приехать, не только своих домочадцев (исключая Уильяма), но, возможно, и Анну. Но ради Уильяма она должна была это сделать.
Однако Дези ответила:
«Меня привело в отчаяние то, что я услышала о папе. Но всю мою жизнь, сколько я помню, были эти приступы, и он всегда выбирался из них. И вы должны согласиться, мама, что всегда преувеличивали степень его болезни. Вы постоянно ходили вокруг него на цыпочках, если наступали сильные холода.
Мне будет очень затруднительно сейчас приехать в Англию. Рендольф теперь начинает новый фильм, и у меня в нем роль – правда, маленькая, но жизненно важная для меня на будущее. Я знаю, папа поймет меня. Поцелуйте его от меня, и я желаю ему скорого выздоровления.
Я буду молиться за него, но перестала верить в Бога, когда моего дорогого Сергея убили и я пережила ужасное время, пытаясь спасти свою и Аннину жизнь. Теперь я знаю, что в этой жизни справедливо хватать самое важное для себя.
Скажите Анне, что я вскоре пошлю ей посылку с красивой одеждой. Я постоянно благодарю вас и папу за Анну и уверена, что вы исправите ее трудный характер и плохое поведение. Она такой смешной маленький утенок, и я все время думаю о ней, потому что она напоминает мне о том, что я забыла. Дети бедные маленькие дьяволята и требуют очень много милосердия от их эмоциональных родителей».
Беатрис никому не показала это смутившее ее письмо. Оно содержало так много правды. Смутило ее и то, что Дези прежде всего сосредоточилась на себе и никому не прощала вины.
Просто надо было найти форму, чтобы сказать Уильяму, что Дези не может приехать в настоящее время. Летом, когда ему станет лучше и он сможет насладиться ее приездом, она прибудет.
Если он доживет до лета. Каждый день был похож на последний.
Беатрис забросила магазин и обосновалась рядом с Уильямом, проводя около него день и ночь. Когда Флоренс принесла ей финансовые бумаги, Беатрис не приняла их. Это даже хорошо, сказала Флоренс, потому что счета были мизерные. Обнаружилось резкое падение спроса на товары. Возможно, спрос повысится в будущем году, но, с другой стороны, может и не повыситься. Запасы отдела были ужасно дороги, чтобы пойти в ход, а арендная плата за дорогое место на Бейсвотер Роуд, которое дедушка приобрел так дешево, очень скоро достигла астрономической цифры.
Флоренс изучала свою новую прическу, которую она сделала, но довольно скоро обнаружила морщины под глазами и удивилась. Она думала и о том, сможет ли оплатить свой прекрасный отдел мод на верхнем этаже. Девушки начали тратить деньги на то, чтобы привести в порядок свои волосы и лица. Она должна сказать об этом Джеймсу. Маме бесполезно говорить, что сейчас, что после папиной смерти. Мама сопротивлялась всяким изменениям, и это заставляло «Боннингтон» катиться под гору. Она просто отстранилась. Эту старомодную кассу можно было снести и поставить на ее место что-нибудь занимательное.
У папы дело идет к смерти, конечно. Его кашель становится все более сильным с каждым дыханием, и они тратят деньги на дневных и ночных сиделок, даже несмотря на то, что мама никогда не отходит от него и страшно возмущается присутствием сиделок.
Что за жадная женщина она была! Всегда хотела всего: папиной любви, повиновения своих детей, абсолютного контроля над своим магазином и в результате авторитета, который будет признан всеми. А была ли она еще и счастливой?
«Да, счастье – наиболее иллюзорно изо всех человеческих стремлений», – размышляла Флоренс. Частично это было потому, что она стала жертвой собственной натуры. Глядя на себя, на свой жизненный путь, можно было сказать, что она преднамеренно позволила зачерстветь своему сердцу, после того как Десмонд предал ее. Это было драматическое событие и странное мазохистское удовольствие, без которого она теперь не могла обходиться.
Но глядя на Эдвина, который ушел в себя от реальности, глядя на Дези, которая ставила себе цель – только богатая жизнь, Флоренс думала: что за семья! Мама и папа знали об этом. Почему они не дали потомство «бабочек»?
И о чем они думают сейчас, в этой темной, всегда жаркой комнате больного? Они вспоминают свое романтическое счастье, давно прошедшее, до того как появились на свет причиняющие беспокойство дети?
Флоренс неистово тряхнула короткими волосами, и ее губы сложились в тонкую ниточку. Это несправедливо. О чем она будет вспоминать на смертном одре? О своем триумфе в бизнесе?
В ранние утренние часы ноября Беатрис открыла занавески, потому что Уильям попросил ее об этом.
Луна, пробивавшаяся сквозь туман, была на исходе. Небо темное, ночь еще не растаяла. Уильям попытался что-то сказать об Италии, стране, которую он всегда любил больше всего. О Венеции? О гондолах на темных блестящих каналах? О море цвета лаванды? Об островах, утопающих в солнечном свете?
– Белые павлины, – сказал он отчетливо, – расскажи мне о них.
И она, держа его холодеющую руку в своей руке, вспоминала белых павлинов на Изолла-Белла, и Мэри Медуэй, и рождение Дези.
И знала, с какой глубокой, страстной горечью она говорит о тех, кто в последние минуты владел мыслями Уильяма. Может, он думал даже, что это Мэри держит его за руку?
Дверь спальни тихонько приоткрылась. Свет из коридора осветил любопытное лицо Анны.
– Бабушка!
– Уйди! – сказала Беатрис шепотом.
– Дедушка умер? Я не боюсь мертвых. Я видела их до этого.
– Убирайся! – резко сказала Беатрис. – Оставь нас одних!
Дези послала невероятно шикарный венок белых роз и гвоздик из домашней оранжереи. Склеп Овертонов был снова открыт, и еще один узкий гроб присоединился к их усыпальнице. Беатрис держалась твердо. Анна, Эдвин и Флоренс стояли около нее. Эдвин был в темном костюме, благодарение Господу, в изящном темном пальто, но, когда он распахнул его и пола откинулась, Беатрис с ужасом увидела «Смерть или слава» – эмблему 17-й уланской дивизии. Жуткий череп и скрещенные кости, нелепо приколотые к лацкану его пиджака. «Действительно, – подумала она, и бешенство овладело ею, – почему Флоренс, почему кто-нибудь не проверил его одежду?!» Теперь каждый мог увидеть, что семья Овертонов обречена: психика Эдвина была не в порядке, Флоренс с ее плоской, несексуальной фигурой уклоняется от замужества, только этот маленький странный полурусский ребенок представляет будущее.
Глава 28
После смерти дедушки Анна думала, что жизнь станет страшно трудной. Бабушка проводила большую часть времени в спальне, где он умер. Анна не обращалась к ней с просьбами, потому что была не тем человеком, который просит. Факт, сказала тетя Флоренс, мать – человек без иллюзий, так что бы это значило? Но это была ошибка, сказала еще тетя Флоренс, – жить так долго для одного человека…
– Запомни это, юная Анна, если даже кто-нибудь захочет взять тебя замуж.
Невероятное предположение вырвалось у нее. Анна подошла к зеркалу, чтобы посмотреть на свое лицо, нарочито тараща раскосые глаза, пока не стала точно похожей на китаянку.
Когда пришла посылка от матери из Калифорнии, содержащая платье с гофрировкой вокруг шеи и на подоле, она презрительно воскликнула:
– Кто будет это носить, даже если оно подходит мне?! Мать должна забыть, что я выгляжу подобным образом.
– Это очень красиво, мисс Анна, очень, – сказала Финч. – Вы должны поблагодарить ее.
– Да? – промолвила Анна.
И, когда осталась одна, она взяла ножницы и разрезала платье на куски с жестоким удовлетворением, овладевшим ею.
Дядя Эдвин понял ее и сказал:
– Это дух. Открытое неповиновение врагу.
Но остальные были глубоко потрясены. Ее снова наказали.
Бабушка, глядя на Анну печальными глазами (она не видела ни Анну, ни еще кого-нибудь, с тех пор как дедушка умер), сказала, что даже если платье было ее собственным и Анна его не выбирала, бабушка не может смотреть сквозь пальцы на его уничтожение.
– Вы собираетесь отослать меня? – воинственно спросила Анна.
– Куда? Я удивляюсь. Эту проблему я не могу решить. Но не выгоняю детей на улицу, даже таких плохих, как ты. Однако должна предупредить тебя, что ты будешь ходить в своих старых платьях второй сезон. Я не буду тратить деньги на дорогие платья просто для того, чтобы их уничтожать.
«Не хочу я носить ваши розовые оборочки», – хотела сказать Анна, внезапно почувствовав импульсивное дружелюбие к бабушке (и не в первый раз), сидящей, как дородная старая королева, в ее кресле с прямой спинкой. Хокенс сказала Финч, а Финч Анне, что бабушка страдает по большей части от боли в бедрах и это делает ее вспыльчивой. Но она не хочет, чтобы ее жалели. Самое большое, на что она претендует, чтобы не замечали ее хромоту или как ей трудно вставать с кресла.
Так Анна успокоилась, что она легко отделалась за свою выходку, и отправилась с молчаливым удовольствием на прогулку по комнатам. Самым большим наказанием для нее было то, если бы ее отослали к матери, потому что она любила этот дом.
Но об этом никто не должен знать: тогда она стала бы такой уязвимой.
Итак, подобно сборщику налогов, который после дедушкиной смерти изучал и вносил в список каждую картину и предмет из фарфора, Анна пожирала глазами желтого Уорсестера и «Зеленое яблоко» Дерби. Она брала в руки соусник Челси, украшенный веточками и цветами, гусеницами и бабочками. Держа его в ладони, она с наслаждением ощущала прохладные гладкие очертания. Она восхищалась маленьким рифленым кубком и сливочником, сделанными в такие давние времена и все еще великолепными, чайником и чайными чашками Уорсестера, разрисованными шпалерами с вьющимся хмелем, экзотическими птицами на лакированных рамах, английским и ирландским стеклом восемнадцатого века – рюмками, графином, бокалами для вина, подсвечниками.
Эти вещи были кровью, бежавшей по венам старого дома, и его сущностью, его жизнью. Бабушка чувствует то же самое, что и она. Ничего не продаст. Любимая дедушкина коллекция бабочек (лучшая в Англии, как говорят люди) будет передана в Британский музей, кроме нескольких, которые бабушка оставит, как драгоценное воспоминание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47