Возможно, я поеду с вами в следующий раз.
Они не искали компании друг друга. Достаточно было вынужденного соседства во время еды. Бесконечно текущие недели оказались не так мучительны, как скука. Беатрис не могла поддерживать в себе ненависть к этому несчастному существу. Она по своей натуре не была мстительной. Девушка совершила трагическую ошибку и сейчас расплачивается за нее наилучшим образом. Она была еще и честная, поскольку не написала ни одного письма и никто не приходил к ней.
Когда разбирали почту, которая адресовалась миссис Овертон, ее отдавали в руки Медуэй (псевдомиссис Овертон), как было положено, а мисс Медуэй немедленно шла в комнату Беатрис и затем незаметно исчезала, оставив ее мирно читать письма. Она твердо придерживалась отведенной ей роли в этой сделке, чем заслужила уважение Беатрис.
Но все же что заставило Уильяма полюбить эту нежную, тихую девушку, Уильяма, который всегда восхищался эффектными, оживленными, остроумными женщинами? Этот мучительный вопрос изводил Беатрис. Порой ей казалось, что мисс Медуэй смотрит на нее с сожалением. Конечно, это ей только казалось, с надеждой убеждала себя Беатрис, иначе их натянутые разговоры за обедом и ленчем совсем прекратились бы.
Жалеть надо было Мэри Медуэй. Это ее бросил Уильям.
Как сделать, чтобы время проходило быстрее? Беатрис читала книги, писала многочисленные письма и размышляла о планах, касающихся магазина «Боннингтон». Однажды Беатрис наняла «карроцца» отвезти ее в Комо посетить фабрику шелка, который был дорогим, но превосходным по качеству; тот, что она покупала у фирмы «Макклесфилд» в Дербишире, был хуже. Имелись здесь и кожаные товары, и обувь, которую тоже выгодно ввозить. А разве департамент иностранной торговли снабжает их товарами высшего качества, ввезенными из других стран? Понимают ли там необходимость стимулировать торговлю? Надо написать об этом Адаму. Это большое упущение для магазина, надо осуществить пришедшую ей в голову идею. Думать о магазине стало просто необходимостью для нее, вроде как наркотик для наркомана.
Прошла ночь. Бизнес целиком занимал ее мысли, а также помог сбежать от вынужденной компании с мисс Медуэй. Она вернулась в пансион и нашла Мэри тоже оживленной: ее взгляд был затуманен, на глазах слезы досады.
Она получила письмо из Англии! Беатрис встревожилась, вновь заработала интуиция. Уильям нарушил данное слово, он написал своей похищенной любви.
Беатрис внимательно прислушивалась к ее голосу.
– Что вы делали, пока я была в отъезде?
– О, я снова отправилась на Изолла-Белла и сидела в саду все утро, наблюдая за павлинами. Солнце светило, и кругом был такой покой. Я уверена, что вся эта мирная обстановка очень хороша для младенца.
– Павлины – глупые существа. Может, вы хотите, чтобы ребенок был глупым?
Мэри едва улыбнулась.
– Конечно, нет. Но не думаю, чтобы такая примета была правдой. Если родится девочка, то ей надо дать имя цветка. В этих прекрасных местах так много цветов. Как вы думаете, Азалия – хорошее имя?
«Претенциозное, – подумала Беатрис. – И почему вдруг такие романтические мысли?»
– Значит, вы ждете ребенка женского пола? Почта из Англии приходила?
– Да, для вас письмо.
«И для вас, – подумала Беатрис, в чем она стала более уверена, чем прежде. – Мой дорогой ранимый муженек, поклявшийся в вечной преданности, и ты думаешь, что этого достаточно, чтобы жить на даруемые тебе годовые? Романтический глупец!»
Однако самые худшие ее побуждения были отзвуком на неразрешимые вопросы. Из-за этого проявлялось ее недоброжелательство даже к имени ребенка, которого Мэри хотела назвать подобно цветку. Через несколько недель она скажет Мэри Медуэй прощай навсегда. Во всяком случае, Беатрис проявит небольшое благородство в отличие от нее.
– Извините меня, я пойду прочитаю письмо.
Флоренс писала мелким компактным недетским почерком:
«Эдвину и мне не понравилась мисс Слоун. Я с сожалением расскажу вам, мама, что Эдвин ударил ее ногой по лодыжке. Вчера я вошла в папин кабинет, и он накричал на меня. Лиззи сказала, что я это придумала, потому что папа не может кричать».
Беатрис обмакнула перо в чернила и написала мисс Браун, ударяя кончиком пера по бумаге:
«Я хочу заказать несколько рулонов шелка, его доставят весной. Он прекрасного качества, и мы можем реализовать его, он подходит для свадебного платья Эстер и для пикников в саду в летние солнечные дни».
Как всегда, работа для Беатрис была панацеей от всех треволнений, отвлекала ее мысли от того, что любимый человек постоянно углубляется только в свои книги и сидит в злополучной библиотеке.
Не может быть, чтобы он был так тяжело ранен, нет, ее дорогой, непостоянный, склонный к флиртам Уильям. Ему просто скучно и одиноко оставаться дома с детьми, пока она не вернется из магазина.
«Дорогие Флоренс и Эдвин! – написала она. – Вы должны подчиняться мисс Слоун, нравится вам это или нет. Успокаивайте папу, если ему одиноко».
Она надолго задумалась, прежде чем начать третье письмо.
«Мой дорогой Уильям.
Я посетила Комо, чтобы совершить сделку помимо других вещей, и наладила контакт через агентов с семьей немецких банкиров, живущих в Цюрихе, которым требуется английская гувернантка. Они ищут такую, чтобы им подошла. Я сегодня напишу им. Так что больше не беспокойся о будущем мисс Медуэй.
У нас обеих дела идут хорошо, но я скучаю по тебе и по детям больше, чем могу сказать словами…»
Свеча оплыла, в открытое окно ворвалась струя ароматного воздуха. Высоко в небе плыла луна над озером, и, без сомнения, Мэри Медуэй наблюдала за ней, погруженная в свои романтические грезы. Очевидно, она была таким типом личности, который расцветает в мечтах о недостижимом, иначе как могла она оказаться настолько глупой, что загнала себя в такую ситуацию?
Беатрис крепко закрыла ставни и укрепила свечу.
Ей надо было начать следующее письмо к герру Гунтеру Вассерману в Цюрих, отцу троих детей и солидному богачу.
Когда, только этот надоедливый младенец поспешит появиться на свет…
Ее страстное желание наконец исполнилось. Через две недели начались роды. Они были долгими, изнурительными, и состояние Мэри беспокоило итальянского доктора, он боялся потерять и мать, и ребенка. Наконец из комнаты роженицы появился доктор и победно закричал: «Белла, белла бамбино», – а немного позже Беатрис посмотрела на ребенка, лежащего на кровати рядом с матерью.
Это был маленький, с мелкими чертами лица младенец. И это была девочка. Она родилась вечером, ароматным, прекрасным итальянским вечером, когда солнце опускается над озером.
– Это не Азалия, – резко сказала Беатрис. Теперь это мой ребенок, подумала она. Она готова была любить его. «Я уверена, что ребенка можно полюбить». – Мне больше нравится Дези.
Мэри приподнялась и посмотрела на ребенка. На один момент ее бдительность притупилась, бледное лицо просияло, мучительная вспышка в сознании Беатрис открыла ей, почему Уильям проникся любовью к ней. Должно быть, она выглядела тогда, как сейчас.
– Назовем ее Дези, если вы не против, – тихо, почти нежно сказала Беатрис.
– Хорошо, я верю, что так будет лучше. И легче для Флоренс и Эдвина. У них язык сломается, произнося имя Азалия, – сказала она слишком поспешно, слишком практически для этой обстановки – темной комнаты, где сейчас кончалась семейная драма. Но жизнь продолжалась, и были надежды, что в дальнейшем обойдется без таких драм.
В один прекрасный день Уильям забудет сияющий свет на ее лице, пройдет время, и он едва ли вспомнит о нем.
Когда Уильям встретил ее в Милане спустя три недели, Мэри Медуэй уже отбыла в Цюрих, а Беатрис наняла молодую француженку, которая везла коляску с ребенком. Беатрис прибыла в Англию с ними. Она все организовала. Уильяму нечего было смотреть на это событие, разве он не знал, что у него ловкая жена? Имя девочки было уже определено.
– Дези? Не слишком ли ординарное имя? – спросил Уильям. Он уже много времени провел, склонившись над колыбелькой, больше, чем хотела бы Беатрис. Он, конечно, не выказывал такого интереса ни к Флоренс, ни к Эдвину, но он тогда был молод и, возможно, не готов к тому, чтобы стать отцом?
– Ее мать согласилась с этим именем. Думаю, я не ослышалась, Уильям.
Конечно, он до некоторой степени оценил ее благородство. Но считал ли он это благородством? Когда он не ответил, она безрассудно настаивала.
– Я уверена, что не многие женщины поступили бы так, как я. Ребенка надо вырастить, и мисс Медуэй ушла в свет без позора в ее прошлом.
Какая рана осталась в его сердце? У нее кошки скребли на душе, когда она вспоминала, как эта хрупкая фигурка в Милане садилась в поезд на железнодорожной станции. Теперь она радовалась, что Уильям не видел ее, она сама боялась посмотреть в его опустошенные глаза. Он действительно постарел от горя за последние три месяца. Но этот отрезок его привлекательного мальчишеского пути пройдет.
Когда он наконец заговорил, это не было точной оценкой ее поступка.
– Не могу сказать, что я счастлив оттого, что ты нашла немецкую семью. Ты знаешь, я никогда не любил немцев.
Она подавила свое раздражение.
– Если мисс Медуэй не повезет с ними, ее не принуждают оставаться там. Это только начало для нее. Я считаю ее положение хорошим, как я и обещала. – Ее голос был резким, но определенно веселым. – Теперь мы должны выполнить свою часть работы и хорошо воспитать мисс Дези Овертон.
Глава 13
Флоренс не верила, что мама принесла домой малыша, хотя Эдвин сказал, что это правда, итальянского ребенка. Об этом ходило много смешных разговоров. Отличается ли Дези от английских малышей? Флоренс удивлялась. Она подозревала, что отличается, по выражению лица у Лиззи.
– Невинное маленькое существо, – сказал повар о ребенке, и Лиззи, вскинув голову, сказала странным голосом: «невинное!» – как если бы младенца схватили с окровавленными руками на месте преступления.
– Тогда почему надо было ехать за границу, чтобы произвести его на свет? – спрашивала Лиззи.
– Чтобы отдохнуть на солнышке, как вам известно, – сказал повар. – У нее было достаточно забот с теми двумя. Но что слишком рано – это конечно.
Лиззи фыркнула и сказала:
– Она выглядит породистой, как мне кажется.
– О ее появлении они не всегда говорят правду.
– Осмелюсь сказать, почему она не поехала в Харрогейт или в Бат или в какое-нибудь цивилизованное место, чтобы наконец дать заработать грош бедным людям, живущим в Англии?
– Может, это была ошибка, ехать в Италию. Они там живут хорошо. Всякие оперные звезды и им подобные.
– Я никогда бы не доверилась иностранцу, – сказала Лиззи и повернулась, нет ли чьих-нибудь глаз у нее за спиной. – Мисс Флоренс, мистер Эдвин! Что вы делаете здесь внизу? Гадкие дети! Марш в детскую! Быстро! – Лиззи взглянула на повара. – Совершенный бедлам, даже когда их мама дома, они все слушают. А эта мисс Слоун хуже, чем безразличная. Говорят, что мистер Эдвин укусил ее сегодня за руку. Фантастика! Он, может быть, террорист, но ведь не дикий зверь!
Флоренс ждала очень долго, чтобы услышать хоть толику сведений, прежде чем вернуться в детскую. Она до сих пор так и не узнала то, что ей хотелось понять. Вернется ли мисс Медуэй обратно с мамой? Если она вернется, то противная мисс Слоун уйдет и Эдвин не будет так много кричать. Эдвин снова стал кричать с тех пор, как мисс Медуэй уехала с мамой в Италию, не только потому, что ненавидел мисс Слоун, но потому, что любил мисс Медуэй. И Флоренс тоже любила ее. Но никто не спросил их, когда решили, что мисс Медуэй станет маминой компаньонкой в путешествии на озеро Маггиоре.
– Кто такой Майорка? – спросил Эдвин жалобно. Флоренс огрызнулась:
– Не будь таким невежественным деревенщиной. Это не человек, а место.
Как обнаружила Флоренс, с детьми никогда не советовались о главном, о переменах в их жизни. Они просто должны терпеть взрослых и при случае пользоваться плохими словами, как, например, «невежественная деревенщина» (которые они услышали от повара, когда тот распекал мальчика-посыльного от мясника). События просто обрушились на них, и единственный способ, которым они могли выразить свое горе, – это кричать.
Флоренс подозревала, что папа поступает точно так же. В отсутствие мамы он кричал очень часто. Однажды, когда он несколько дней болел, то выглядел очень одиноким на узкой постели в голубой комнате, наедине с самим собой. «Как монах», – услышала Флоренс бормотание и вздохи Энни.
Тем не менее в долгом своем одиночестве, казалось, он не выражал бурной радости, когда приходили мамины письма, где она рассказывала о новой маленькой дочери и о том, что он должен поехать и привезти их домой.
– Переплыть Ла Манш в такую погоду, – ворчал он. – Почему нельзя привезти ребенка в более благоприятное время?
Никто ничего не сказал, почему мисс Медуэй не может помочь маме привезти нового ребенка. Не в этом ли причина, почему этот маленький иностранец-ребенок был встречен так неприветливо?
«Когда я приеду домой к вам, – писала мама Эдвину и Флоренс, – мы снова будем счастливы все вместе. Надеюсь, что вы хорошие дети и составляете папе компанию, пока меня нет».
Только успеешь о чем-нибудь подумать, как письмо кончается. «Я привезу вам новую маленькую сестренку, которую вы должны научиться любить».
Почему научиться? Флоренс удивлялась нравоучительности. Она считала естественным любить малышку.
Папа уехал в Италию неделю назад. И теперь плывут на пароходе, и едут на поезде он, мама и малышка. Как было условлено, они прибыли на вокзал Виктория в три тридцать после полудня. Их встречал Диксон. Они приедут домой через час, сказал Диксон. С этой быстрой парой серых лошадей, которых купил папа (ведь он был таким несчастным, пока мама отсутствовала, и нашел себе забаву), путешествие можно было совершить за час, не попади они в большие заторы на дорогах, и тогда миссис Беатрис не захотела остановиться в магазине «Боннингтон» по дороге домой.
– Ей было трудно зайти в магазин с маленьким беби, особенно после утомительного путешествия, – сказал повар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47