Даже слушая, когда бабушка обещала оставить ему щедрое наследство, он никогда ничего не подарил ей, кроме улыбки удовлетворения. В чем же была ошибка в воспитании Эдвина и Флоренс? Не было у них настоящего тепла и любви со стороны бедной бабушки или родителей?
Дези была единственной, кто проявил восхищение наследством, доставшимся Эдвину, и не замедлила отпустить словечко по поводу безобразных викторианских украшений, которые получила Флоренс. Она не проявляла никакого огорчения, что ее имя выпало из завещания.
Но все они подумали, что это просто хорошие манеры, которые она приобрела во французской школе. Ее поведение заметно улучшилось. Она вела себя безукоризненно и выглядела трогательно благоразумной в скромном черном платье, которое было спешно подобрано ей в рабочей комнате «Боннингтона». «У нее действительно талия восемнадцать дюймов?» – услышала одна швея этот вопрос.
Она будет невероятно красивой в отличие от остальных двух детей. И, как это было уже однажды, ее красота неизбежно усложняла ситуацию, поскольку другие двое не получили достаточно материнской любви.
Она выйдет замуж совсем юной, подумала Беатрис. Это будет довольно трудный подарок для мужа. Имеется много претендентов вместо отвергнутого капитана Филдинга.
– Я думаю, надо поставить какое-нибудь вино, мой любимый, – сказала Беатрис перед обедом в этот вечер. – За долгое время это первый раз, когда мы собрались всей семьей. Не будем печалиться о маме. Она не хотела этого.
– Она была несправедлива к Дези, – сказал Уильям.
– Нет. Я полагаю, что нет. Дези вряд ли хотела бы получить эти ужасные украшения, даже больше чем Флоренс. Все, что я могу сказать. Надеюсь, что Эдвин не промотает свое наследство так быстро. Мне кажется, ты должен поговорить с ним о его намерениях, прежде чем он отправится в Берлин.
– О каких намерениях? Он ничего не говорил мне об этом.
– Только о том, почему у тебя предубеждение против немцев. Он, кажется, чересчур восхищается ими.
– Тогда он скажет, что это вопрос вкуса.
– Возможно. Мне кажется, что у него кто-то есть в Мозеле, а ты так не думаешь? Влюбиться в него не так трудно для девушки. И правда, Уильям, Дези прекрасно обошлась без упоминания ее в мамином завещании. Это не нанесло вреда ее гордости. Она не такая чувствительная, как Флоренс.
Но она была чувствительной. Только она никогда-никогда не призналась бы в этом. «Улыбайся! – говорила она себе, сидя в спальне. – Смейся! Будь веселой! Даже в этом ужасном черном платье. Представляю, если бы я спустилась вниз в красивом платье, наверное, крыша упала бы всем на голову. А может, никто и не заметил бы, кроме папы. Флоренс все еще ненавидит меня, Эдвин всегда был слишком занят самим собой, чтобы заметить мое существование. Мама не одобряет меня. Она всегда не одобряла меня. Я думаю, в тот день, когда меня вернули после кражи из коляски, мама надеялась, что я никогда не найдусь. Иногда я просто не хочу существовать. Женщина, которая украла меня, должно быть, очень хотела меня иметь».
Дези ворчала, раскручивая роскошные шатеновые локоны. Для нее было проблемой избавиться от папильоток и уложить локоны на шею или на лоб. Она хотела… она мысленно была в Париже. Но… Она была в Англии. Пока папа был с ней в Париже, он ублажал мадам коробкой ее любимых конфет, в результате чего разрешалось брать мадемуазель Дези из школы. Это была ужасно скучная и дурацкая школа, принадлежавшая мадам, и некоторые девушки из Швейцарии и Германии были чистокровные врушки и сплетницы. Известны были, конечно, ее любовные дела с Антуаном, красивым садовником. Она обратила на него внимание в оранжерее, когда он сажал клубнику, и он откликнулся со страстной экспрессией и обожанием. Но роман кончился, когда она обнаружила, что у Антуана есть жена и двое маленьких детей. Жалкий обманщик! Он все еще восхищался ею на расстоянии, его черные глаза загорались, но она и не думала, чтобы ее сердце разбилось из-за него.
Но однажды она испытала любовные страдания, и надолго. Это была часть ее жизни. Дези росла очень мечтательной и понижала голос, когда говорила о потерянной любви.
Она, конечно, не пережила такого жестокого удара, как Флоренс. Но никогда до того она не была так несчастна, как сейчас. Не оттого что не было мужчин, на ответное чувство которых она рассчитывала. Один из них искренне любил ее, и, тайно терзаясь одиночеством, Дези страдала.
Она несчастлива была сейчас потому, что никто никогда не напомнил старой, толстой, эгоистичной, равнодушной женщине, что та забыла о внучке по имени Дези.
Это действительно ужасно – быть забытой. Словно ты не существуешь вообще. И в десять минут седьмого Дези постучала в дверь комнаты Флоренс.
– Можно войта? Ты одна?
Послышалось бормотание, разрешение войти. Затем Флоренс задохнулась:
– Почему ты надела это платье?!
Дези взглянула на облегающее черное платье Флоренс – она была похожа на обожженую палку. На Дези было надето платье из шифона цвета чайной розы.
– Бабушка не вспомнила обо мне, так почему я должна помнить о ней?
– Ничего себе, хорошее поведение! Что скажет мама или слуги? Да и все в Хисе…
– Что мисс Дези танцует на могиле своей бабушки? Хорошо, она заслужила это некоторым образом. Я не выношу все время быть в черном и мрачной. Ты знаешь это. Так что, надев желтое платье, я не препятствую бабушке попасть на небеса. Почему это всегда предполагают, что люди попадают на небеса?
– Не меняй тему разговора. Если ты придешь в столовую в таком платье, то ты останешься там одна.
– Прекрасно, но неразумно. Все-таки я подумаю. – Внезапно Дези бросилась к Флоренс и обняла ее. – Фло, но ты не забудешь меня? Никогда?
– Я все пытаюсь узнать, что ты такое, и думаешь ли ты вообще о чем-либо.
– Я некая личность, которая воспользовалась твоей любовью. Я была только вежлива с капитаном Филдингом и не виновата, что понравилась ему больше, чем ты.
– Ты не должна была бросаться к нему ради развлечения. Вот чего я не могу забыть.
– Я составила ему компанию в музыкальной комнате, хотя я только играла и пела по его просьбе.
– И жала ему руку, и смотрела ему в глаза, и улыбалась, и хихикала!
– Не хихикала! – крикнула возмущенно Дези. – Я не хихикала и не делала ничего из того, что ты говоришь. Я не думала ни о чем серьезном, а только экспериментировала. Разве ты не экспериментировала, не играла своей женской силой, когда тебе было шестнадцать?
– С кем? – сурово спросила Флоренс. – Капитан Филдинг был единственный мужчина, который посмотрел на меня. Но ты, которая его не любила, которая даже не нравилась ему… Я представляю, невозможно было сопротивляться эксперименту, как ты называешь это. И теперь, – закончила Флоренс драматически, – я торговка!
– О Фло, ты всегда такая сильная! Я не виновата, что я красивее тебя.
– Но ты должна была оставаться в тени. Ты не могла? Ты собираешься видеться с капитаном Филдингом снова?
– О небеса! Надеюсь, что нет! – воскликнула непосредственно Дези. – Но полагаю, возможно, я столкнусь с ним на балу.
Отчужденный взгляд бледно-голубых глаз Флоренс остановился на Дези.
– Бессердечная, легкомысленная, поверхностная, эгоистичная! И ты рассчитываешь, что я забуду все? Жизнь не будет легкой для Дези Овертон, даже несмотря на то, что ты красивая и очаровательная. Что тебе необходимо, моя девочка, так это чтобы отплатили тебе той же монетой!
Бросив эту злую реплику, Флоренс выскочила из комнаты, только зашуршала черная тафта ее юбки. С высоко взбитыми волосами она была похожа на этих ужасно бесполых продавщиц-примеряльщиц в Париже, на портных, обслуживающих истэблишмент. Какой женой она была бы капитану Филдингу? «Может быть, «Боннингтон» и владение магазином в самом деле надлежащее место для нее? – подумала Дези. – И там она чувствует себя в своей тарелке?» Дези было неприятно, что долгие годы на ней лежит печать вины перед Флоренс.
Считалось, что папа всегда на ее стороне. В этот вечер он сказал, что она лучик солнечного света за обеденным столом. У мамы же вырвались слова, опровергающие папино мнение.
Итак, Дези благополучно сидела в желтом платье и пыталась вести несколько оживленную беседу за столом. Эдвин отвечал ей. Он действительно привык к изысканным обедам в компаниях в Берлине и считался большим специалистом в застольных беседах. Он стал рассказывать с возрастающим энтузиазмом о немецких обычаях, о людях, с которыми познакомился, о бароне и баронессе фон Хессельман, имена которых повторял то и дело.
– Кто этот барон фон Хессельман? – спросил папа.
– Он принадлежит к аристократии, папа.
– Допустим.
– Он ближайший друг Круппа. И еще официально он улан.
– В кавалерии?
– Да, конечно, папа.
– Твой отец не слишком много знает о немецких полках, – заявила мама.
– Но уланская кавалерия знаменита, мама. Все офицеры – прекрасные наездники и фехтовальщики. У большинства из них шрамы – результат дуэлей.
– Я никогда не видела, чтобы шрамы прибавляли красоты мужчинам, – сказала Флоренс.
– Прибавляют, уверяю тебя. Это род мистической храбрости и отваги. Женщины их любят. – И Эдвин потрогал свою гладкую щеку. Монокль в его глазу придавал ему вид иностранца. – Между прочим, папа, я только что говорил о Круппе, так вот, барон фон Хессельман сказал, если Крупп снабдит их оружием, то барон обеспечит страну мастерами ведения боя.
– Для чего? – спросил папа, делая вид, что он поглупел.
– Для того, чтобы пойти на войну, конечно. Они ввяжутся в войну раньше или позже. Так предполагает кайзер. Он одержим грандиозными планами, которые составил Шлиффен. И он любит воинственную музыку. Когда войска маршируют по Унтер-ден-Линден, это совершенство надо видеть.
– Я предпочитаю смотреть на нашу собственную гвардию, когда она марширует вниз по Мейл, – сдержанно сказал папа. – И не думаю, Эдвин, что ты считаешь немецкую армию лучше нашей. Дай мне наш полк «Голдстример», и он сметет уланский за несколько дней.
– Я не сказал, папа, что считаю немцев лучше.
– Эдвин, дуэльный шрам у барона тоже есть? – пробормотала Дези. – Поэтому баронесса ложится с ним в постель?
– Как ты можешь знать, ложится она с ним в постель или нет?
– Не знаю. Я даже не знаю их. И спрашиваю тебя. Она тоже красивая? Я имею в виду, что она без дуэльных шрамов?
У Эдвина монокль выпал из глаза. Хорошо, что черный шнурок закреплен на шее и не упал. Но краска стыда вспыхнула на его лице, и он с трудом подавил смущение. Казалось, ему нужно было все самообладание, чтобы скрыть свое притворное равнодушие.
– Талия фон Хессельман очень привлекательная женщина, – поспешно сказал он.
– Для немцев, как я представляю, – заметил папа.
– Отец, вы чуточку несправедливы.
– Надеюсь, что да, мой мальчик.
– Она очень предана отечеству и все еще носит железные украшения немецких женщин, которыми они заменили настоящие во время франко-прусской войны. Должен сказать, они изумительно выглядят на ней.
– Железная девушка, – пробормотал папа. – Дези, хочешь немного шерри? Я уверен, что повар принес его специально для тебя. Беа, как ты думаешь, может Дези остаться дома на Рождество? Она ведет себя замечательно и кажется вполне воспитанной.
– За исключением того, что она не проявила уважения к своей бабушке, – сказала мама, выразив наконец порицание в адрес Дези. – Хорошо, посмотрим. Мы должны вытащить тетю Софию из поместья, Уильям, чтобы обсудить празднование по поводу окончания школы Дези. Если тетя София сможет это сделать. Не следует забывать, что она осталась самой старшей леди в семье.
– Ох, ничего подобного, бал омолодит ее. Тетя София поднимет паруса и флаги всех цветов и приплывет. Правда, мне говорили, что она довольно чопорна подобно королеве Александре.
– Бедняга, это потому, что она глуха. Флоренс, ты можешь заняться гардеробом Дези, поскольку мисс Браун теперь не работает?
– О нет! – воскликнула Дези встревоженно. – Одеваться у собственной сестры…
– У Флоренс безукоризненный вкус. Она получает всегда самые хорошие отзывы, включая два от княгинь.
– Она сделает меня безобразной, – пробормотала Дези.
– Возможно, и сделаю, – сказала Флоренс.
Папа смотрел то на одну, то на другую. Но вот что он сказал:
– Это будет невозможно. Беа, осилим мы приобрести одну-две вещи от Уорда? Для разнообразия.
– Я продам дом. – Эдвин как всегда был погружен только в собственные мысли.
– Дом? Ах, ты имеешь в виду бабушкин дом? – мама засомневалась. – Неплохо было бы посоветоваться с нами, Эдвин. Ты не согласен, Уильям? Это прекрасное капиталовложение в недвижимость.
– Я буду вкладывать вырученную сумму, когда заплачу моему портному и еще за две-три вещи.
– Эдвин уже взрослый, Беа, мы не можем диктовать ему. Мало ли что мы думаем.
Глаза мамы, которые были только что задумчивыми, сейчас смотрели сурово.
– Мы будем думать за него до тех пор, пока он не поймет, что мы больше не станем его финансировать. В будущем, если у тебя есть долги, Эдвин, это твое собственное дело. И это разумно. Твой отец и я отдали большую часть тебе.
– Я понимаю, мать, понимаю.
– Прекрасно. А теперь… – мама была в этот вечер деловая, как пчела, – … давайте подумаем, что будет с мисс Финч.
– О, она приспособится в два счета в этих стенах, – с легкостью сказал папа.
– Боюсь, ей всегда приходилось приспосабливаться. Хорошо бы сделать ее немножко счастливее, если мы сможем.
– Как всех тех служащих из «Боннингтона», Беа. Ты думаешь об их счастье так же, как об их жалованье?
– Делаю, насколько могу. И мисс Финч обладает в чем-то лучшими качествами, чем хвастовство мамы. Флоренс и Дези могли бы использовать ее пополам как личную служанку.
– Я не хочу иметь служанку и могу сама чистить свои платья. Если я сменила мисс Браун в магазине, то не хочу пользоваться кем-либо, тем более что у нее нет никаких лучших качеств.
– Бедная старая Браун, – сказала мама. – Кажется, сейчас у нее тревожно на сердце. Мы должны заглянуть к ней.
В эту ночь Уильям ворочался в постели, лежа рядом с Беатрис, и ждал, что она обнимет его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47