– Я всегда жил за твой счет.
– Это совершенно другое дело. Иногда ты много работаешь над своими книгами, и в последний раз это был просто подвиг. Если только Эдвин будет так же много работать…
– Возможно, он женится на богатой женщине, – в голосе Уильяма послышалась тонкая ирония. – Я бы ему рекомендовал.
– Ты хочешь?
Он неосмотрительно высказал свое страстное желание. Беатрис видела его вежливую легкую улыбку. У него были хорошие манеры. Просто отличные.
Беатрис взяла счет Эдвина, который он послал ей.
Пара дуэльных пистолетов восемнадцатого века, изысканные и неотразимого качества, если она сможет немедленно помочь ему, потому что бабушка, к несчастью, заартачилась. Этот счет и вызвал разговор с Уильямом. Беатрис закусила губу и написала Эдвину весьма выразительно:
«Нет, мой дорогой мальчик, тебе придется вернуть пистолеты торговцу, у которого ты их купил. Я не печатаю деньги. У меня слишком много обязательств. Я уверена, что это предмет не первой необходимости ни для твоего благосостояния, ни для твоего счастья».
А разве антикварные вещи Уильяма необходимы для его счастья?
У Флоренс, не говоря уже о ее честолюбивых планах, которые она хотела воплотить в магазине, казалось, были и личные требования. Даже несколько. Она жила неестественно спокойно, когда не занималась бизнесом, и проводила это время в детской или в бывшей зеркальной комнате. (В комнате отсутствовали вещи эстетической ценности, которые когда-то уничтожила Беатрис.) Флоренс устроила там гостиную для себя и проводила все свободное время в большинстве случаев совершенно одна. Она была слишком молода, чтобы жить такой сосредоточенной и умеренной жизнью. Но она считала иное поведение легкомысленным, после того как разрушилась ее любовь, казавшаяся ей вечной. Беатрис сомневалась, узнает ли она, что чувствует ее дочь или что она думает. Да и знала ли она об этом когда-либо?
Но Дези после окончания школы стала совсем другим существом. С согласия отца она потребовала очень больших расходов на дополнительные занятия, такие как уроки музыки, покупки предметов для рисования, уроки верховой езды и танцев, а кроме того, пополнение гардероба, удивительного для школьницы. Это было необходимо для посещения театров, оперы и обедов в компаниях и, по-видимому, еще множества вещей, которые требовались для школьницы, если она была дочерью миллионера!
– Дези не должна оставаться в тени, – сказал Уильям, поставив на этом точку.
– Почему она не может быть в тени? – резко ответила Беатрис.
Окончание школы любимым ребенком Уильяма превратилось для них в сплошное праздничное событие.
Пока Дези училась в школе, Уильям постоянно ускользал в Париж и просил там директрису (которую он, очевидно, очаровал) разрешить Дези сопровождать его в прогулке по городу: посмотреть Триумфальную арку, Лонгшамп или Сару Бернар в новой роли, или поездить верхом в Булонском лесу, или пообедать у «Максима».
Дези было семнадцать лет, и вот-вот исполнится восемнадцать. Вскоре она должна была вернуться.
Беатрис стыдилась себя из-за своих опасений в день приезда Дези. Она хотела посмотреть на нее и боялась, что Дези стала похожа на мать, а ее мать Беатрис видеть не хотела. Но это было невозможно. Предубеждение и боль были так глубоки и неискоренимы.
Уильям ждал возвращения Дези в каком-то «царственно-минорном» стиле, что было понятно. Должны быть балы, приемы, вечера, старый однообразный уклад, которому Флоренс объявит бойкот, и она сама только делала вид, что ей весело. И в конце концов, возможно, свадьба со множеством гостей, удовольствие дорогостоящее.
Вдобавок этот приезд ей обойдется в тысячу фунтов. Мама сейчас была полуинвалид и нуждалась в уходе няньки, а также верная мисс Финч. Счета на содержание дома на Хис-стрит росли астрономически, а у мамы развивалось старческое слабоумие.
Мама отказалась заплатить некоторым слугам и лавочникам, она экономила все свои деньги для дорогого Эдвина, который не принес ей даже пуговицы. Она брала в «Боннингтоне» много атласных халатов, дорогих, отделанных белой тесьмой, прямо со склада. Это был конец. Мама заявляла, что не хочет выглядеть в гробу, как какая-нибудь служанка.
Всего этого было слишком много для одной женщины, думала Беатрис, с отсутствующим взглядом постукивая карандашом и встревоженно нахмурившись. Есть ли другая женщина в Англии, которая так много взвалила на свои плечи?
Например, Овертон Хауз, с его двухсотлетней историей, сейчас нуждается в обширном ремонте, вплоть до крыши, уже сухая труха была обнаружена на чердаке. Это было около четырех недель назад, когда рабочий забрался туда, а Уильям бросил свою работу и поехал в Париж, сбежав от неприятностей.
Мисс Слоун после нескольких лет верной, но безынициативной службы в детской ушла, потом была французская мадемуазель, которую настоял взять для Дези Уильям, прежде чем она отправилась в школу. Сильно постаревший Диксон оставил работу. Он не смог больше поднимать ноги, чтобы занять высокое место возницы, не смог и управлять лошадьми. И молодой человек Джонни Грейвс занял его место, но Уильям говорил, что он отделается от экипажа и когда-нибудь приобретет новый автомобиль, который не будет требовать кормежки, когда он не работает, как это делает лошадь. Я уверен, говорил он, что эта экономия доставит удовольствие Беатрис.
Лиззи… Теперь дети выросли, она стала работать горничной. Повар тоже собирался оставаться в свои шестьдесят лет, до тех пор, пока Беатрис сама не сможет разбить яйцо. Овертон Хауз – их дом. Хокенс была третьей из слуг, кто не мог представить себе, что будет жить где-то в другом месте и с другой хозяйкой. Она была чуть-чуть старше Беатрис и значительно подвижнее, чем мисс Браун, дни которой были сочтены. Вскоре ей придется уйти из «Боннингтона» и лечь в постель в темном одиноком доме на Даути-стрит. У нее заострился и посинел нос, она дышала шумно, со свистом от постоянного бронхита. Ее Беатрис не сможет сбросить со счетов. Конечно, эти трое были самыми значительными личностями для Беатрис. Но она, вероятно, будет нуждаться в них еще долгое время.
Будут, конечно, и другие важные для нее люди, которые тоже уйдут на пенсию. Беатрис отказывалась бросить на произвол судьбы преданных служащих, достигших преклонного возраста или нетрудоспособности. Флоренс утверждала, что такая филантропия может привести к печальным последствиям. Она была против этого. Если бы пенсии можно было оплачивать! Они могли бы делать небольшой процент отчислений от недельной зарплаты у штата служащих. Это сумма, накопленная за годы, поддержала бы их в старости.
И однажды во время собрания персонала она сказала им об этом.
– Сейчас вы хотите быть леди Благодетельницей, – насмешливо заметила Флоренс.
Казалось, Флоренс всегда хотела справедливого распределения расходов на нужды «Боннингтона», которые дадут свои плоды в будущем. Но следовало делать это не для души, как она считала.
Да, деньги всегда были важным фактором в жизни Беатрис. Она полагала, что пока добилась благосостояния. И принимала как факт, что это целиком ее заслуга. Поэтому она могла жестко выразить недовольство излишними тратами, которые растут с каждым годом. Она только немного устала. Хорошо, она выдержит этот натиск еще десять следующих лет. Но что она будет делать потом, без ее жизни в магазине?
Уильям не хочет ее видеть дома изо дня в день. Ее присутствие будет помехой и невыносимо для него. Он считал, что достаточно быть вместе по ночам, бок о бок в большой постели. Хотя в большинстве случаев Уильям был вне дома, особенно когда Дези приехала из Парижа. Беатрис и Уильям нечасто соединялись в постели. Может, настало время, когда они устарели для такого рода отношений, может быть так?
Беатрис давно научилась быть довольной (или по возможности почти довольной) тем, что все же была интимная физическая любовь между ней и Уильямом, лежащим у нее под бочком. Она слушала его дыхание, иногда его рука едва прикасалась к ней, иногда он разговаривал с ней в полусне. У него все еще был нежный взгляд. Когда он спал и она видела его запавшие щеки и маленькую острую бородку, в которой появились серебристые нити, ей казалось, что его вид напоминает монаха.
Она изливала так много любви на это лицо, это тело, она так любила его ум, его непостижимую душу, которая называлась Уильям Овертон! Она отказывалась признать тот факт, что в свои пятьдесят лет все еще ждет от него какой-нибудь отдачи.
Поздней осенью наконец умерла мама. Она спрашивала об Эдвине.
– Где он, Беа? Или он подобно своему отцу охотится за женщинами в Европе?
– Мама! – укоряла ее Беатрис.
Очертания огромного тяжелого тела под простыней. Она еще пыталась рассмеяться.
– Разве я неправильно выразилась? Тогда прости. Твой отец никогда не думал обо мне, он думал о магазине. Я предпочитала не убиваться в магазине, а быть женщиной. – Затем она удивленно спросила: – Беатрис, эта птичка…
– Кого вы имеете в виду? Мисс Финч?
– Нет, нет, нет. Кукушонка. Я знаю. Старая Браун тоже знает. Старая Браун молчала как могила.
«Дези, – подумала Беатрис. – Мама все знает об этом несчастном печальном случае. А мои дети узнают хоть немного обо мне, как я узнала о моей матери перед ее смертью?»
– Может, вы хотите попить воды, мама? Или немного крепкого бульона?
– Ничего не хочу. Ничего на свете я больше не хочу. – Она снова попыталась рассмеяться, смешок клокотал в ее груди с прерывистым дыханием. – Какое облегчение… Все, что в желудке, выбрасывается снова. Утомительная вещь – тело. Радуйся…
Она перестала говорить и, казалось, уснула. Через несколько секунд она открыла глаза и сказала удивительно нормальным голосом:
– Беа, твой отец всегда говорил, деньги могут сделать что угодно. Хорошо, благодаря им появились Эдвин и Фло, и, полагаю, капризная Дези тоже, только другим способом. Эй? Эй, Беа? Только не продолжай…
– Что не продолжать, мама? – спросила Беатрис, наклонившись над лицом матери, впавшей в коллапс.
– Не продолжай думать, что деньги помогут тебе избавиться от беды. Скажи Эдвину…
– Эдвин будет здесь завтра, мама. Вы можете ему сказать сами.
– Хотя, когда Джошуа начал делать деньги, я думала, что это прекрасно. – Глаза мамы, непроницаемо серые, неподвижно с печальным выражением остановились на Беатрис. – Но это не сделало тебя счастливой. Беа. Ты не находишь?
На минуту панический страх пробежал по ее лицу.
– Не оставляй здесь мисс Финч. Я не сделала этого для нее, потому что сама была слу… служанкой…
Она с трудом произнесла это слово, еле ворочая толстым языком, но не успела выговорить его как следует и скончалась. Вырвался долгий вздох, и это большое тело, которое никогда не испытывало долгого голода, бедности и унижения, перестало жить.
«Ее дух будет во мне», – подумала Беатрис, нежно закрывая пристально смотревшие на нее глаза. Но кто-нибудь, если они с Уильямом доживут до такого момента, должен отнестись к ним на смертном одре с последней нежностью.
Теперь не стало, наконец, и бедной мамы, утешительницы Беатрис, части ее самой. Не другой женщины…
Глава 21
Завещание было прочитано после похорон, когда Эдвин приехал из Германии, а Дези из Парижа. Беатрис попросила по этому случаю собраться всех в гостиной Овертон Хауза. Она думала, что не сможет остаться в мрачном мамином доме, в темноте и беспорядке, в комнате, где всегда боялись света, где стоял еще запах затхлости и спертого воздуха от старого тела, нечищенной одежды, когда-то сбрызнутой лавандовым одеколоном, что так присуще маме.
Беатрис всегда ненавидела этот дом, а в полумраке туманного ноябрьского дня вообще было невыносимо. Огонь полыхал в камине ее собственной гостиной. Уильям не ходил на похороны, потому что стоял очень промозглый день, а кладбище было как раз таким местом, где легко подхватить воспаление легких, так что ему лучше было сидеть в своем любимом кресле. Он за последнее время заметно постарел. Его вид нежной хрупкости был близок к изможденности. Но он все еще выглядел самым красивым среди мужчин, каких она только встречала. Его искрящиеся глаза, очаровательная мягкая улыбка, его куртуазные манеры и породистость, даже его взгляд предопределяли уступчивость судьбе. Он не всегда так выглядел, но никто не замечал этого.
Сама Беатрис чувствовала, что у нее есть преимущество перед его хрупкостью. Она была совершенно здорова и владела собой, хотя иногда ей бросалось в глаза, как Флоренс смотрит на нее во время собраний служащих, пожалуй, критически. Флоренс находилась в плену холодного честолюбия. Однажды Беатрис поняла ее основную цель – получить контроль над «Боннингтоном»; ну что ж, эта цель была недалека. Если бы только она нашла себе мужа! Не хотелось бы, чтобы она повторила судьбу мисс Браун, которая бесконечно одевала других людей.
Когда прибыл адвокат мистер Торп, Беатрис поймала себя на том, что она изучала детей, вместо того чтобы внимательно слушать содержание завещания.
Ее дом – Эдвину, ее драгоценности (безобразные бусы из черного янтаря и полудрагоценных камней) – Флоренс, исключая унылую траурную брошь, – ее для мисс Финч, которая, естественно, только взглянула на нее, так как была оскорблена. Пять фунтов – повару и пять фунтов горничной. К несчастью, мисс Финч получила еще накидку из страусовых перьев, черепаховый веер и десять фунтов, и она лицемерно выразила удовольствие. А может, неподдельное? А был ли кто среди женщин, кто искренне смирился бы с этим? О чем действительно думала мама? Какие чувства испытывали ее служанки, которые были ей преданы и долго страдали от ее капризов? И ни одной стоящей вещи.
Дези не упоминалась вообще. Мама, казалось, не заметила ее существования.
Эдвин начал надевать монокль. Беатрис не волновало все это, она бросила на Эдвина презрительный взгляд. Но затем пожалела. Бедный мальчик, он всегда ненавидел свои очки, без сомнения, монокль придавал ему большую самоуверенность. Он был красивым молодым человеком, но странным, отчужденным и непредсказуемым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47