Первый вариант нового плана был разработан уже в 1923 году. По этому варианту предусматривалось «разгромить противника на Дальнем Востоке и оккупировать важнейшие районы к востоку от озера Байкал. Основной удар нанести по Северной Маньчжурии. Наступать на Приморскую область, Северный Сахалин и побережье континента. В зависимости от обстановки оккупировать и Петропавловск-Камчатский». Такие были замыслы в начале 1920-х. Но для их осуществления нужны были годы упорного труда и, конечно, благоприятная обстановка и внутри Японии, и за ее пределами.
К концу 1920-х годов разработка этих планов и в Токио, и в штабе Квантунской армии на материке была в полном разгаре. Кто мог знать о них? В первую очередь командующий Квантунской армией и начальник его штаба. Под любым документом, который отправлялся в Токио из Порт-Артура, где размещался тогда штаб армии, стояли их подписи и личные печати. Ясно было и то, что для осуществления этих планов нужен был плацдарм на материке, примыкающий к советским дальневосточным границам. Ляодунского полуострова, которым владела Япония, для будущей агрессии против Советского Союза было явно недостаточно. Таким плацдармом могла быть только Маньчжурия. И планы захвата этого обширного района Китая, которые разрабатывались в штабе Квантунской армии, были частью плана войны против Советского Союза.
В июле 1928 года штабные офицеры Квантунской армии ожидали на набережной Порт-Артура японский пароход из Токио. По трапу сошел небольшого роста офицер с погонами полковника, который представился встречавшим как Мияке Мацухара, новый начальник штаба Квантунской армии. Полковник прослужил в этой должности до лета 1932 года и принимал непосредственное участие в разработке планов нападения на Советский Союз и в захвате Маньчжурии. Затем он служил в Токио, а в конце войны был опять переведен в Маньчжурию, где после разгрома Квантунской армии и попал в плен ужа в чине генерал-лейтенанта. В своих показаниях, принятых Токийским трибуналом в качестве документа обвинения, он заявил, что «план операций, который должен был привести к оккупации Маньчжурии, являлся одной из важнейших составных частей общего плана операций японских войск против СССР, имевшегося в японском генштабе. Впервые о существовании плана нападения на СССР я узнал, прибыв в июле 1928 года на должность начальника штаба Квантунской армии». Признание красноречивое! В 1928 году план нападения на Советский Союз уже лежал в сейфах генштабовских кабинетов.
В последующие годы разработка различных вариантов плана нападения на нашу страну продолжалась. Учитывалось изменение обстановки на Азиатском континенте, обороноспособности Советского Союза, позиция западных держав.
Во второй половине марта 1931 года по Северной Корее и просторам Маньчжурии путешествовал представительный господин. Но интересовался он не достопримечательностями и красотами природы, а железнодорожными мостами, туннелями, аэродромами. Документы, которые он предъявлял местным властям, были в полном порядке, и китайские полицейские очень удивились бы, узнав, что этот респектабельный господин путешествовал по приказу, подписанному в генштабе империи.
Начальник генштаба подписал приказ 16 марта 1931 года. Полковнику Сигеясу Судзуки предписывалось обследовать общее положение в Маньчжурии и особенно вдоль железнодорожных линий, идущих к дальневосточным границам Советского Союза. При выполнении этой задачи он должен был держать связь со штабами Квантунской и Корейской армий. К приказу была приложена инструкция, подписанная начальником оперативного отдела генштаба, уточнявшая задачи полковника. В инструкции указывалось, что для проведения военных действий по плану «ОЦУ» необходимо произвести общий обзор районов северной Маньчжурии с точки зрения возможного использования там японских войск и, в частности, установить «ценность», то есть пропускную способность железных дорог Сыпингай-Таоань и КВЖД. Кроме того, Судзуки должен был изучить вопрос об аэродромах в Маньчжурии и оценить эффективность применения японских войск в районах северной Кореи.
И приказ, и инструкция, а их содержание стало известно только после войны на Токийском процессе, были достаточно красноречивы. Полковник японского генштаба должен был обследовать территорию другого государства с целью подготовки агрессивных действий японской армии. И районы северной Маньчжурии и северной Кореи, и направление железнодорожных линий свидетельствовали о том, что военные действия по плану «ОЦУ» должны были быть направлены против дальневосточных границ Советского Союза. В этих документах впервые был назван шифр планов агрессии против нашей страны.
К каким же выводам пришел японский полковник, обследовавший чужую страну с фальшивыми документами? В первом разделе своего доклада, сравнивая возможности западной части КВЖД и дороги Сыпингай-Таоань с точки зрения передвижения главных сил японской армии в ходе военных действий по плану «ОЦУ», он приходит к выводу о целесообразности их использования в районе железной дороги Сыпингай-Таоань. Но наиболее интересными являются общие замечания доклада, раскрывающие содержание и направление главных ударов в соответствии с планом «ОЦУ». Полковник Судзуки был хорошо знаком с этим документом, хранившимся в сейфах японского генштаба, и в своем докладе разгласил, может быть и невольно, тайну тайн японской военщины.
По этому плану военные действия в Приморье предусматривали высадку главных сил японской армии на побережье восточнее Владивостока, причем части, дислоцировавшиеся в северной Корее, согласовав свои маневры с главными силами, должны были действовать самостоятельно. Полковник считал целесообразным, чтобы основные силы после высадки продвигались вперед к району Спасск-Никольск-Уссурийский и при поддержке частей из северной Кореи вели операции в обход Владивостокской крепости.
Итак, первая цель агрессии – советское Приморье; захватить Владивосток и все побережье, лишить Советский Союз выхода к Тихому океану – первоочередная задача. И требование генерала Минами, бывшего тогда военным министром, «превратить Японское море в Японское озеро» было не благим пожеланием, а опиралось на конкретные, уже разработанные планы агрессии.
Хотелось бы подчеркнуть, что это были только планы. До прямой агрессии и даже до угрозы агрессии было еще очень далеко. Можно понять стремление японских генералов в Токио и в Порт-Артуре рассчитаться за бесславное возвращение в Японию в 1922-м после эвакуации из Приморья. Это было первое поражение японской армии, и офицерский корпус переживал его очень болезненно. Отсюда и стремление взять реванш как можно скорее хотя бы на бумаге в виде плана будущей войны. Для середины 1920-х вариант плана «ОЦУ» можно было считать наиболее оптимальным. При отсутствии плацдарма в Маньчжурии вести сухопутные операции можно было только через советско-корейскую границу, используя дивизии Корейской армии. А высадка крупного морского десанта в Приморье при полном отсутствии у Советского Союза флота и береговой обороны побережья представлялась вполне реальной операцией с хорошими шансами на успех. Владивостокская крепость при отсутствии необходимых запасов не могла бы долго продержаться в случае ее блокады.
Стратеги из японского генштаба, разрабатывавшие этот план войны, учитывали в полной мере и международный фактор. Обстановка на западных границах Союза была тревожной. Взаимоотношения с западными соседями: Польшей, Финляндией, Румынией ухудшились до предела, и «первая военная тревога», как называли этот период наши военные историки, была в полном разгаре. Все скудные военные ресурсы были брошены на укрепление западных границ. В случае одновременного военного конфликта на Западе и Востоке, а с таким вариантом считались в Штабе РККА, Дальний Восток не мог рассчитывать на получение резервов из центральных районов страны и должен был обходиться только своими очень незначительными силами. В случае такого конфликта могла возникнуть ситуация времен Гражданской войны, когда основные военные операции проводились в центральных районах страны, а все, что было на территории за Байкалом, было оставлено на потом.
И еще одно обстоятельство надо было учитывать при анализе обстановки конца 1920-х годов. Военные круги и военная партия не были тогда еще так сильны, как десять лет спустя, когда генералы, имея огромную армию и мощный маньчжурский плацдарм, становились премьерами и определяли внутреннюю и внешнюю политику империи. В те годы во главе страны стояли другие трезвомыслящие люди, которые учитывали Пекинскую конвенцию 1925 года, вывод японских войск с северного Сахалина и установление дипломатических и добрососедских отношений со своим северным соседом. В этих условиях, с учетом международного престижа империи, ни о каком внезапном военном конфликте с Советским Союзом не могло быть и речи. И это хорошо понимали и в Токио, и в Москве. Тем более что никакого реального союзника в Европе пока еще не было, а начинать в одиночку новую интервенцию, хорошо помня о результатах предыдущей, было боязно.
Поэтому все варианты плана «ОЦУ», во всяком случае до второй половины 1930-х, можно рассматривать как обычные штабные разработки, которые хорошо выглядят на бумаге и очень далеки от действительности. Подобными разработками в межвоенные десятилетия занимались все генштабы крупнейших государств мира. В тиши генштабовских кабинетов разрабатывались планы войны на все случаи жизни. И Штаб РККА в этом отношении не являлся исключением. В Москве планировались варианты наступательной войны против государств, с которыми в то время поддерживались нормальные добрососедские отношения. Так что отношения, например, с Ираном и Афганистаном, поддерживались, а планы войны на всякий случай разрабатывались. И никого в Штабе РККА это не смущало, и никто не высказывал протестов. Просто командиры оперативного управления занимались своим делом и своей работой, очевидно, чтобы не потерять квалификацию при разработке в будущем более серьезных планов войны.

Перед прыжком

1931 год был для Дальнего Востока особенным годом. Руководство армии и генштаба готовилось к важным мероприятиям, которые должны были на годы вперед определить обстановку на азиатском континенте и повлиять на судьбу многих стран. Через девять лет после того, как японские солдаты были вынуждены уйти из Приморья, в Токио снова решили попробовать закрепиться на континенте. Но на этот раз в точном соответствии с положениями меморандума Танака решили начать с Маньчжурии. Японской армии был нужен большой плацдарм на континенте, где можно было бы развернуться и создать базу агрессии: разместить крупную ударную группировку и создать сеть аэродромов для формирования мощного воздушного кулака, способного решать оперативные задачи. Квантунский полуостров, полученный в аренду после русско-японской войны, был забит войсками Квантунской армии и не годился для этих целей. И взоры японских генералов в Токио и Порт-Артуре все чаще устремлялись за его пределы на бескрайние просторы Китая.
Три китайские провинции – Хэйлунцзян, Гирин и Ляонин – составляли обширный район Северо-Восточного Китая. Здесь проживали десятки миллионов жителей, были богатые залежи угля, железной руды и других полезных ископаемых, так необходимых островной империи для ведения захватнических войн. На севере по Аргуни и Амуру и на востоке по Уссури Маньчжурия граничила с Советским Союзом, на западе – с МНР и китайской провинцией Жэхэ, на юге по реке Ялу – с Кореей, в то время колонией Японии.
Если посмотреть на крупномасштабную карту Маньчжурии, то можно увидеть железнодорожную магистраль, прорезающую всю ее территорию с северо-запада на юго-восток. Начинаясь у пограничной станции Маньчжурия, магистраль через Харбин проходит к Владивостоку. От Харбина по территории южной Маньчжурии через Мукден к Дальнему и Порт-Артуру была проложена другая железнодорожная магистраль. Обе дороги были построены Россией и обошлись русскому народу в сотни миллионов рублей. Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД) к началу 1930-х годов принадлежала Советскому Союзу и находилась под совместным советско-китайским управлением. Это было коммерческое предприятие, доход от которого распределялся между советским и китайским правительствами. Дорога не должна была использоваться в военных целях. Южно-Маньчжурская железная дорога (ЮМЖД) после русско-японской войны 1904–1905 годов принадлежала Японии, и ее охрану несли специальные батальоны японских охранных войск. На Ляодунском полуострове были размещены отборные части островной империи, отлично вооруженные и обученные. Это была Квантунская армия – передовой отряд для будущих завоеваний.
В начале 1930-х годов в Китае продолжала сохраняться довольно сложная политическая обстановка. После поражения революции 1925–1927 годов власть в стране захватили сторонники национальной партии (гоминьдан). Гоминьдановское правительство во главе с Чан Кайши, располагавшееся в Нанкине и представлявшее, главным образом, интересы крупной буржуазии, вело упорную борьбу против милитаристских клик, контролировавших Северный Китай и другие районы страны. С другой стороны, оно вынуждено было все больше внимания обращать на борьбу против революционного движения, и прежде всего против советских районов, созданных в 1928–1930 годах под руководством Китайской коммунистической партии в Южном и Центральном Китае.
Правителем и командующим вооруженными силами Маньчжурии был Чжан Сюэ-лян – сын диктатора Маньчжурии Чжан Цзо-линя, погибшего 4 июня 1928 года при взрыве поезда, организованном группой офицеров Квантунской армии. Он, как и другие милитаристы, принимал активное участие в борьбе с нанкинским правительством, хотя в декабре 1928 года и объявил о признании его власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84