Документ был подписан помощником начальника генштаба и будущим подсудимым Токийского трибунала Дзиро Минами. Если учесть дату его составления, станет ясно, что в то время японские разведчики предусматривали возможность использования для шпионажа и подрывной деятельности в Советском Союзе троцкистких организаций.
Этот документ, будучи официальным, естественно, привлек к себе внимание обвинения на Токийском процессе. При допросе на вопрос обвинителя: «Не было ли обычной практикой инструктировать военных атташе, что они должны заниматься шпионажем и подрывной деятельностью?», подсудимый Минами, подписавший эту инструкцию, ответил: «Такими глупыми делами я никогда не занимался». Когда же он был уличен фотокопией документа, то ему ничего не оставалось, как признать, что в действительности он очень даже занимался этими «глупыми делами», и добавить: «Я думаю, что было послано много таких писем».
В соответствии с положениями доклада майора Масатанэ разведывательный отдел генштаба начал практическую разработку мероприятий подрывной и диверсионной деятельности против СССР, стремясь, как это и было предусмотрено в докладе, распространить сферу применения этих мероприятий на весь мир. В инспекционную поездку по американскому и европейскому континентам отправился начальник разведывательного отдела генштаба генерал-лейтенант Иванэ Мацуи, занявший в 1946 году, так же как и Минами, место на скамье подсудимых Токийского трибунала.
В апреле 1929 года Мацуи, разумеется под другим именем и с другими документами, прибыл в столицу Веймарской Республики. После его приезда японский военный атташе в Германии развил бурную деятельность. В европейские столицы полетели шифрованные телеграммы: японские военные атташе в Европе созывались на чрезвычайно важное совещание. Вскоре японские разведчики, снабженные дипломатическими паспортами и пользующиеся дипломатической неприкосновенностью, приехали в Берлин из Великобритании, Франции, Польши, Австрии, Италии, Советского Союза и даже Турции.
Мацуи выступил на совещании с обстоятельным докладом о расширении шпионской и подрывной деятельности против Советского Союза. После этого на совещании обсуждались вопросы о способах, методах и организации диверсий, которые должны будут проводиться из европейских государств во время войны с Советским Союзом. Большое внимание было уделено положению русских белоэмигрантов в Европе с учетом их возможного использования в будущем. Обсуждался и вопрос об агентурно-разведывательной работе против СССР, проводимой японскими военными атташе в Европе. В целом на совещании разрабатывалась долговременная, рассчитанная на многие годы стратегия шпионажа, диверсий и террора против Советского Союза.
Может быть, и само совещание в японском посольстве в Берлине, и фамилии его участников так навсегда и остались бы одной из сокровенных тайн японской разведки, но некоторые из присутствующих делали по ходу совещания заметки. Записи одного из участников совещания удалось сфотографировать советскому агенту, и пленка попала в Москву. Поэтому в 1946 году, когда на Токийском процессе началось представление документов по советской фазе обвинения, фотокопии заметок, сделанных в Берлине в 1929 году, были приобщены к делу. Генерал Мацуи, как профессиональный разведчик, конечно, отлично помнил и совещание, которое он провел 17 лет тому назад, и те вопросы, которые на нем обсуждались. Но он хорошо помнил и то, что разоблачение на суде его роли как одного из организаторов подрывной деятельности против Советского Союза может только ухудшить его положение на скамье подсудимых. Поэтому при первом же упоминании о совещании во время допроса его начала «подводить» память, хотя после представления неопровержимых доказательств ему ничего не оставалось, как во всем сознаться. Вот выдержка из протокола этого допроса.
« Вопрос . Какие решения были приняты на конференции японских военных атташе в Европе, созванной в Берлине в 1929 году?
Ответ . В 1929 году я в качестве начальника второго отдела генштаба был в Америке и в Европе. Когда я был в Берлине, я созвал конференцию всех военных атташе Японии в европейских государствах. На конференции решались текущие вопросы. Мы не касались каких-либо политических вопросов.
Вопрос . Вам предъявляется документ-фотокопия заметок, касающихся работы этой конференции. Рассматривались ли на конференции вопросы, указанные в документе?
Ответ . Прочитав этот документ, я пришел к выводу, что эти заметки были сделаны одним из участников конференции. Они, по-видимому, верно отражают содержание некоторых вопросов, рассматривавшихся на конференции».
Во время допроса Мацуи прозвучала фамилия Хасимото. Это было не случайно. В 1929 году в звании майора Кингоро Хасимото был военным атташе в Турции, в 1930 году он вернулся в Токио и занял пост начальника русского сектора второго отдела генштаба. Хасимото был одним из видных организаторов фашистского движения в Японии. Такие известные общества, как «Сакуракай» («Общество цветущей вишни») и «Дайниппон Сейненто» («Молодежная партия Великой Японии»), во многом были обязаны своим возникновением этому неутомимому фашистскому лидеру, которого японская печать называла «японским Гитлером». Хасимото был активным участником военно-фашистских путчей в Японии в мае 1932 года и в феврале 1936 года. После февральского путча уже в звании генерал-майора он был уволен в резерв и занялся активной политической деятельностью. После войны вместе с другими военными преступниками ему пришлось занять место на скамье подсудимых.
Военный атташе Японии в Турции Хасимото в первую очередь интересовался Кавказом как ареной подрывной и диверсионной деятельности против Советского Союза. 15 ноября 1930 года им был закончен и подписан доклад, одно заглавие которого говорило уже о многом: «Положение на Кавказе и его стратегическое использование для диверсионной деятельности против СССР». Документ был зарегистрирован под номером 5, адресован помощнику начальника генштаба генерал-лейтенанту Окамото и полностью соответствовал указаниям, полученным от Мацуи на совещании в Берлине. Автор доклада утверждал, что Кавказ «безусловно, представляет собой важнейший район с точки зрения военных планов Японии, направленных против СССР». Система диверсий, разработанная в докладе, должна была «вызвать обострение отношений между отдельными народностями Кавказа и в результате создать хаотичную обстановку на Кавказе». Так как своих вооруженных сил для захвата Кавказа у Японии не было, то расчет строился на том, что союзные с островной империей державы, в первую очередь имелась в виду Англия, воспользовавшись созданной японской разведкой хаотичной обстановкой, овладеют Кавказом «методом военной оккупации».
Фотокопия этого важнейшего документа была получена, очевидно, от того же агента политической разведки. Соответствующие меры против происков японских шпионов и диверсантов на Кавказе были приняты, а после войны этот документ был использован советским обвинением на Токийском процессе.
Документы, которые цитировались выше, были предъявлены советским обвинением Токийскому международному трибуналу. Авторы этих документов, сидевшие на скамье подсудимых или вызванные в качестве свидетелей, признавали подлинность фотокопий, на которых были их подписи и личные печати. Вопросы адвокатов подсудимых и судей западных стран о том, как были добыты столь ценные свидетельства разведывательной и диверсионной деятельности, как правило, оставались без ответа. В лучшем случае выдавалась ложная версия, которую невозможно было проверить. Советская политическая разведка делала все, чтобы скрыть источники своей информированности. И после войны об этом не говорилось ни слова. Доступ к стенограммам заседаний трибунала в 50 – 70-е годы имели немногие историки, и они, как правило, не проявляли излишнего любопытства. И только после августа 1991-го в печати появилось сообщение, приоткрывающее завесу этой тайны. Журнал «Новое время» опубликовал статью, в которой, не указывая конкретных фамилий, сообщил о том, как действовал специальный отдел ОГПУ, осуществлявший наблюдение за сотрудниками японского посольства в Москве.
В середине 1920-х годов в недрах обширного ОГПУ начали создаваться структуры для наблюдения и проникновения в иностранные посольства в Москве. Создавались службы наружного наблюдения за иностранными дипломатами, и в первую очередь, за военными атташе и сотрудниками их аппарата. Агентура ОГПУ под видом обслуживающего персонала, слуг, учителей и особенно учительниц, конечно, молодых и привлекательных, внедрялась в иностранные посольства и миссии. Ничего нового и необычного в этой деятельности не было. Во всех крупнейших столицах мира иностранные посольства находились под «колпаком» контрразведки, и Москва не составляла исключения. Да и солидный опыт имелся. Еще перед Первой мировой войной российская военная контрразведка держала под наблюдением многочисленные посольства иностранных государств в Петербурге. И не только будущих противников в мировой войне, что было вполне естественно, но и союзников. В 1910 году удалось получить фотокопию доклада английского посла своему правительству. Так что опыт наблюдения и проникновения в иностранные посольства был, да и специалисты этого деликатного дела, очевидно, остались и могли дать соответствующие консультации.
Поэтому во второй половине 1920-х годов, когда начали «разрабатывать» сотрудников японского военного атташата в Москве, действовали по уже хорошо проверенной методике. Одному из помощников, а может быть, секретарей военного атташе, подставили молодую и красивую учительницу русского языка, конечно агента ОГПУ. Одновременно с уроками начались и развлечения: походы в рестораны, загородные прогулки, встречи на частных квартирах и т. д. Все эти «развлечения» фиксировались, и когда компромата набралось достаточно, то дипломата пригласили на беседу. В общем, в ОГПУ действовали по хорошо отработанной во многих странах методике.
Вербовка состоялась, и у ОГПУ появился ценнейший источник получения военной и военно-политической информации в японском посольстве в Москве. Все фотокопии документов, предъявленные на Токийском процессе советским обвинением, были получены по этому каналу информации. Источник оберегали очень тщательно. Даже после окончания Второй мировой войны были приняты все меры предосторожности, чтобы отвести малейшую угрозу разоблачения от этого человека, увести в сторону возможные попытки расследования со стороны американской разведки. По уставу Токийского трибунала, любой документ обвинения или защиты должен был иметь сертификат или удостоверение, подтверждающее источник, откуда этот документ был получен. И чтобы увести в сторону излишне любопытных, к докладу Хасимото о Кавказе была приложена справка. На бланке генштаба Красной Армии, снабженном соответствующими печатями и подписями, было сказано, что «документ в фотокопии был добыт советской военной разведкой в японском генштабе в 1935 году». Конечно, в 1935 году у Разведывательного управления не было в японском генштабе источников, способных получать фотокопии таких ценнейших документов.

План «Оцу» План «Оцу» – японский план нападения на СССР. План предусматривал использование территорий Кореи и Маньчжурии в качестве плацдарма для операций по захвату Советского Приморья. Как показал на Токийском процессе генерал-лейтенант Мияке, бывший начальник штаба Квантунской армии в 1928–1932 гг., «план операций, которые должны были привести к оккупации Маньчжурии, являлся одной из важнейших составных частей общего плана операций японских войск против СССР». В соответствии с планом «Оцу» намечалось нанести СССР два удара: первый – по направлению на Ворошиловск и Владивосток, второй – через Монгольскую Народную Республику в районе Читы. Строительство железных и шоссейных дорог, аэродромов и других военных объектов велось в точном соответствии с агрессивными замыслами.



В столице Третьего рейха в кабинете министра иностранных дел на приеме находился посол островной империи в Германии генерал Осима. Аристократ из древнего самурайского рода, кадровый военный и профессиональный разведчик, бывший военный атташе, он был назначен на этот пост еще до начала войны. Во время беседы посол произнес одну фразу, которую педантичные немецкие дипломатические чиновники запротоколировали и сохранили в архиве министерства. После войны эту запись беседы обнаружили и представили Токийскому трибуналу в качестве доказательства обвинения. Осима заявил тогда Риббентропу: «… Одно неоспоримо, что уже 20 лет все планы генштаба разрабатываются для наступления на Россию и все снова направлено на это наступление».
Бывший ведущий сотрудник японского генштаба знал, конечно, много, и его словам в такой доверительной беседе можно было верить. Беседа происходила 18 апреля 1943 года. Значит, примерно с 1923 года, то есть сразу же после того, как японским войскам пришлось оставить Владивосток и убраться из Приморья, в генштабе начали планировать новую войну против своего северного соседа.
Уже в следующем году после эвакуации японских войск из Приморья в Токио начались совещания военно-политического руководства под председательством императора. На совещаниях вырабатывали новую внешнеполитическую стратегию действий на будущее. Были определены два главных направления японской экспансии – северное и южное. Южное (морское) направление предусматривало в перспективе войну с США за господство на Тихом океане. Северное (сухопутное) направление предусматривало в будущем захваты на азиатском материке и в перспективе войну с Советским Союзом для захвата северного Сахалина, Камчатки и в первую очередь Приморья и Приамурья. В соответствии с рекомендациями совещания у императора Генштаб начал разработку планов новой войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84