При этом нельзя было показывать, что наружка обнаружена и резидент, идущий на встречу, хочет от нее оторваться. Использовался и такой прием: когда обмен материалами был завершен, резидент не возвращался сразу в посольство, около которого он мог быть перехвачен и обыскан, а скрытно передавал материал своему помощнику, который его сопровождал при встрече с агентом. Помощник первым возвращался с материалами в посольство, а потом туда налегке возвращался и резидент. В общем, применялись все те приемы встреч с агентурой, которые являются азбукой для любого современного начинающего разведчика. Но тогда такие приемы азбукой не являлись. И чтобы их разработать и правильно применять, резиденту пришлось использовать весь свой контрразведывательный опыт».
После передачи «Кротова» токийской резидентуре всех сотрудников и в Токио, и в Москве интересовала надежность нового источника. Возможность подставки и дезинформации не исключалась, и новому резиденту приходилось проверять и перепроверять, когда это было возможно, всю информацию, полученную от этого источника. «Кротов» давал материалы о политико-моральном состоянии японской армии. В них говорилось о самоубийствах солдат, об оппозиционных группировках среди офицерского состава. Давал он и сводки по советскому посольству: какие оплошности допускают сотрудники, выбрасывая черновики в корзину, это касалось работников военного атташата. Из этого были сделаны выводы, и доступ японской обслуги в служебные помещения был перекрыт. Анализировалась техника и обстановка встреч с агентом и тщательно изучалось его поведение при встречах. Было строго установлено, что, когда встреча запланирована для инструктажа источника, тогда не может быть и речи о передаче материалов. Когда же встреча запланирована для обмена материалами или только для получения материалов, то не может быть никакой беседы с источником. Основная цель, которую преследовал резидент, не дать поймать себя с поличным, полностью исключить возможность международного скандала. И основания для таких опасений были. В начале своей разведывательной деятельности в Токио «Кротов» не имел возможности фотографировать документы. Новейшей фототехники у него не было. Документы в оригинале он выносил из Главного жандармского управления, где работал, и передавал на явке связнику или резиденту. Потом документы доставлялись в Полпредство, там фотографировались и на следующей встрече возвращались ему обратно. Такая вот допотопная схема получения информации на уровне конца прошлого века. Современникам, начитавшимся шпионских романов и насмотревшимся шпионских фильмов, когда фотокамеру заделывают в запонку и булавку для галстука, это покажется невероятным. Но в начале 1930-х резидентура ИНО в Токио работала в других условиях. Как «Кротов» при такой технике связи успешно работал и не провалился – одному Богу известно. Автор на это не может дать вразумительного ответа.
А «Кротов» работал, и работал успешно. В Полпредстве держали в руках оригиналы секретнейших японских документов. Именно оригиналы, а не записанные источником по памяти содержание документа. К тому же, используя такого опытного специалиста, как «Павел», можно было в большинстве случаев проверить подлинность документов. И это очень высоко ценили в Москве. «Кротова» берегли и о его безопасности постоянно напоминали резиденту. Вот только один пример. Руководство резидентурой осуществлялось с помощью рекомендаций. В Москве внимательно анализировали не только получаемые из Токио фотокопии документов, которые оценивали очень высоко, но и отчеты резидента о повседневной работе и встречах с «Кротовым». На основании этого анализа составлялись рекомендации, которые затем отправляли в Токио. В одной из таких рекомендаций ИНО о работе с «Кротовым» говорилось: «… о том, что он является основным агентом Вашей резидентуры, мы говорили во время Вашего пребывания здесь. Использовать его в качестве наводчика для новых вербовок запрещаем. Следует нацеливать его на получение именно документальных материалов, т. к. они особенно ценны для нас… Конечно, следует учесть все трудности документальной работы и максимально облегчить К. эту работу путем назначения удобных для него явок, технических средств».
Но от «Кротова» поступала не только ценная военная информация. Большое значение имели передаваемые им сводки наблюдения жандармерии и полиции за сотрудниками советского посольства. Из этих сводок было видно, за кем из сотрудников ведется наблюдение, кого из них подозревают в шпионаже против Японии. Как правило, подозреваемые оперативно выводились из-под удара, а связанная с ними агентура или консервировалась, или переводилась на нелегальную связь.
В июне 1934 года Артузов совмещал две должности: начальника ИНО и заместителя начальника Разведупра. Свой доклад о состоянии агентурной работы Разведупра, адресованный Сталину и наркому обороны Ворошилову, он подписал 23 июня. В этом докладе, анализируя состояние агентурной работы военной разведки, он уделил внимание в первую очередь Японии. Оценивая условия агентурной работы в этой стране, по опыту ИНО и Разведупра, он писал: «Ведение агентурной работы в Японии из стен наших официальных представительств настолько чревато опасностью, что от этого надо отказаться». Очевидно, он имел в виду и опыт работы ИНО, и опыт работы Разведупра и учитывал мнение некоторых руководящих работников ИНО. Следующий абзац доклада Сталину был посвящен «Кротову».

«К настоящему моменту – по линии ИНО ОГПУ – получено сообщение от нашего агента о работе японской жандармерии по раскрытию советского шпионажа в Японии. Агент в своем донесении перечислил лиц, за которыми жандармы наблюдают, подозревая их в шпионаже в пользу СССР. Среди этих лиц мною обнаружены двое, действительно связанные с нашим военным резидентом, служащим в аппарате нашего военного атташе. По моему приказанию связь с этими лицами прекращена. Два ценных агента нашего посольского резидента (один служит в штабе полка, другой – в штабе дивизии) должны быть переключены на нелегальную связь».

В июне 1934-го у ИНО в Токио был только один агент – «Кротов». Именно он и давал сводки о наблюдении жандармерии. Уже одна такая информация, о которой начальник ИНО счел нужным сообщить на самый «верх», показывала ценность этого источника.
Конечно, и у нового резидента, и у его молодого помощника, особенно сразу после приезда, не все получалось. Были просчеты, ошибки и неудачи. Без этого не обходится работа, тем более в такой сложной, с обилием контрразведывательных органов, и специфической стране, как Япония. В мае 1934-го Косухин встретился в белоэмигрантом Андреевым и, очевидно, пытался завербовать его. Но тут вмешалась японская полиция, агентом которой был Андреев, и задержала Косухина во время встречи. Конфликт удалось погасить, и после вмешательства посольства Косухин был освобожден. Случай был редкий, и подробную шифровку тут же отправили в Москву. В столице события пошли по накатанной колее. Руководство ИНО 20 мая направило спецсообщение руководству ОГПУ с подробным описанием токийских событий. «Наверху» отреагировали мгновенно. В тот же день в ИНО был отправлен ответ, адресованный заместителю начальника ИНО Слуцкому и помощнику начальника ИНО Горожанину: «Косахову и Журбе немедленно запретите вести в Токио какую бы то ни было агентурную работу и недели через две отзовите в СССР. Дайте указание нашей резидентуре прекратить сношения с Андреевым». В тот же день Артузов ознакомился с ответом. Он был против отзыва двух сотрудников и ослабления состава резидентуры. Возможно, ему удалось договориться с Аграновым и доказать ему, что необходимости в срочной эвакуации нет. Может быть, именно этой договоренностью объясняется его резолюция Слуцкому на ответ Агранова: «Яков Саулович, при запрещении вести агентурную работу – полагаю, что отзывать не следует. При всех условиях нам надо там иметь человека для выполнения наших внутренних заданий (надзор и охрана от провокаций)». Косухин и Шебеко остались в Токио и продолжали работать. Но запрет на ведение агентурной работы оставался в силе. По воспоминаниям Гудзя, только через полгода ему удалось убедить Москву снять запрет и продолжить агентурную работу.
Конечно, деятельность резидента не ограничивалась только работой с «Кротовым», хотя подготовка и проведение встреч, получение, фотографирование и возвращение материала и его всесторонний анализ отнимали много времени. Но это была повседневная текущая работа резидента, для которой он и был послан в Токио. Но иногда при непредвиденных обстоятельствах приходилось заниматься и другими делами и участвовать в проведении, выражаясь современным языком, «операций влияния». Одна из таких операций проводилась в 1934 году и связана она была с деятельностью бывшего резидента «Павла».
Переговоры о продаже КВДД, которые велись в Токио, затягивались по вине японской стороны. Япония предлагала крайне низкую цену, абсолютно несоответствующую реальной стоимости этого крупнейшего транспортного предприятия. Переговоры зашли в тупик, а обстановка на месте (в Маньчжурии) обострилась до предела. Фактически переговоры были прерваны, и ни одна из сторон не хотела сделать первый шаг к возобновлению переговоров. Москва настаивала на том, чтобы наши дипломаты проявили максимум своих способностей для скорейшего завершения переговоров и в то же время обеспечили продажу по оптимально установленной цене. Алексеев сообщил Гудзю, что в интересах дела, затяжка которого чревата огромными потерями, он намерен использовать свое личное знакомство с одним чиновником японского МИДа, который якобы симпатизирует Советскому Союзу, но его смущает то, что он формально не может предпринять такую акцию без санкции советской части совместной комиссии по переговорам, а она на это не пойдет. Алексеев обратился к Гудзю с просьбой быть как бы соучастником его обращения к знакомому чиновнику, чтобы в случае удачи, то есть получения необходимой информации, сослаться на него как на источник сведений, полученных якобы от агента «X». Информатор сообщил, что если Советский Союз выйдет с предложением возобновить переговоры, то японская сторона выразит согласие и примет предложение Советской стороны о цене продажи КВЖД. После этого Советская сторона, отбросив соображения престижа, вышла с предложением о продолжении переговоров. Японская сторона ответила согласием, и переговоры были успешно завершены.
Иногда в повседневной работе менялось и руководство. По воспоминаниям Гудзя, летом 1935 года он временно получал указания не из Москвы, а из Шанхая, где находился основной резидент по Дальнему Востоку Наум Эйтингон, а замом у него был Куцин («Степа»), который приезжал в Токио из Шанхая для обследования работы нового резидента. Они вместе тщательно обсудили надежность источников-японцев, и в первую очередь «Кротова», и пришли к выводу, что на том этапе он оправдывает свое назначение. «Степа» одобрил принятые Гудзем методы выяснения степени надежности источников и согласился с его оценками. Воспоминания старейшего разведчика были документально подтверждены в 1998 году. В опубликованной журналом «Секретное досье» подборке документов за 1935 год говорится и о вице-консуле в Шанхае Вартэ. Это был псевдоним Эммануила Куцина, работавшего под дипломатической «крышей» резидентом ИНО в Шанхае летом 1935 года.
Долгое время «Крот» был единственным источником Токийской резидентуры. В Москве понимали, что строить всю агентурную работу в Японии на использовании только одного источника, даже и перспективного, нельзя. Поэтому, когда Центром был снят запрет на ведение агентурной работы, а это произошло осенью 1934-го, было дано указание активизировать вербовочную работу. Гудзем была осуществлена вербовка переводчика полпредства (псевдоним «Простак»). Он достаточно хорошо говорил по-русски и общаться с ним было легче, чем с «Кротовым». Подготовительные мероприятия с «Простаком» проводились через Косухина, а потом, когда было принято решение развивать с ним связь, резидент взял на себя работу с этим источником. Это была линия на полицию, подразделение которой вело наблюдение за японским персоналом, работавшим в посольстве. Он считал, что это перспективный и надежный источник.
Гудзь вспоминал: «Он сообщил, какими сотрудниками интересуется полиция. От нас он не пытался что-либо узнавать, а рекомендации давал нам, например, чтобы вообще закрыть вход японской обслуге на второй этаж посольства, в том числе и для уборщиц. Рекомендовал самим производить уборку всех служебных помещений, не допуская туда японских уборщиков. Рекомендовал строго следить за всеми ремонтными работами, отделаться от некоторых японских служащих из обслуживающего персонала, так как они были ревностными агентами полиции. От всякой оплаты своих услуг он категорически отказался. Словом, все говорило о том, что „Простак“ действительно искренне относится к нам, а не является провокатором.
Была установлена с ним постоянная связь, безусловно полезная. Я считал, что еще далеко не все возможности по использованию этого источника были реализованы. В течение некоторого времени он нам раскрыл полную картину работы полиции по нашему посольству. Сообщил структуру полицейских органов, охарактеризовал чиновников, с которыми ему приходится работать.
Тут открывалась перспектива через «Простака» начать игру. Хотя бы пока изучить некоторых полицейских чиновников на предмет возможной вербовки. Возможно, продумать передачу дезинформации, которая могла бы поднять его «вес» как информатора, а затем и расширила бы его возможности освещать полицейские организации».
Но, к сожалению, дальнейшего развития эта линия связи не получила. После увольнения из посольства «Простак» устроился в исследовательское управление МИДа Японии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84