На эту работу его устроил бывший посол Японии в Москве Того, который был его земляком. Перспективы сотрудничества с ним, учитывая его новое место работы и связь с видным дипломатом, были отличными. Но Шебеко, ставший после отъезда Гудзя в Москву опять резидентом, не смог установить с ним связь на новом месте работы. Ценнейший источник был потерян.
По поручению Гудзя было начато знакомство секретного помощника, сотрудника торгпредства и Косухина, а затем и вербовка полицейского чина, работавшего в иностранном отделе Главного полицейского управления. Этот источник «Сук» постепенно стал давать материал о работе этого отдела по иностранцам и, в частности, сводки наружного наблюдения. Источник был несомненно перспективным. Связь с ним Шебеко осуществлял через секретного помощника Кондратенко. «Сук» работал до 1938 года, но в связи с его командировкой в Хайлар связь временно оборвалась. Весной 1939-го Шебеко был отозван в Москву, и дальнейшая связь с «Суком» так и не была восстановлена. Ценный источник для резидентуры был потерян.
Каждая разведка из разведывательной триады (военная, политическая, партийная) работала по своему. У каждой из них были свои достоинства и свои недостатки. Были свои промахи и поражения, были и свои блистательные победы. И все-таки политическая разведка работала, если так можно выразиться, в особом режиме. Другие возможности и другой подход к приобретению агентуры, к получению информации. И, возможно, это связано с тем, что вместе с Артузовым в политическую разведку пришли другие люди. Вместе с ним туда пришли контрразведчики, которых он взял из КРО. Они принесли с собой свои взгляды, свое видение событий и свои методы работы. Конечно, все сказанное автором можно считать только версией. Но и версия имеет право на существование.
Вот мнение Гудзя, осуществлявшего в 1934–1935 годах агентурное проникновение именно в контрразведывательные органы Японии:
«На мой взгляд, преимущество нашей внешней разведки по сравнению с военной разведкой заключалось в том, что наши разведчики прежде всего контрразведчики, исходили из того, что мы можем отталкиваться в своей вербовочной работе от тех органов противника, которые непосредственно так или иначе соприкасаются с нашими дипломатическими и консульскими учреждениями в порядке их охраны и даже наружного наблюдения, то есть с полицейскими и жандармскими службами противника.
Парадоксально, но факт – в Харбине и Корее (Сеул), в Хоккодате и в Японии, например, нам удалось завязать конспиративные связи с людьми из этих служб. Конечно, это было связано с большими сложностями, но это одна из эффективных возможностей в разведке. Источники из этих органов могут быть не только близки с наблюдением за нашими сотрудниками, но могут проникать в любые, в том числе и военные объекты. Военные разведчики как огня боятся этих служб, а между тем отсутствие подходов к этим объектам обедняет нашу военную разведку.
У нас же в случае успеха приобретения источников из состава контрразведывательных служб противника получается двоякая польза:
1. От таких источников мы можем получить сведения об опасности провала, подстерегающей нашего или военного разведчика, и принять своевременные предохранительные меры для избежания провала или своевременного исчезновения нашей агентуры, которой угрожает опасность.
2. Через агента военной контрразведки мы получим возможность вести и военную разведку, так как эти агенты в силу своего служебного положения могут добывать чисто военную информацию.
Практика показала, что наше агентурное проникновение в специальные органы противника имеет существенный эффект. Это направление нашей разведывательной деятельности открывает две самостоятельные возможности получения интересующих нас сведений, прежде всего по армии.
1. Например, приобретение источника в военной жандармерии (контрразведывательный орган) может дать сведения об информации, которую получает противник о нашей разведке, то есть в какой степени противник владеет сведениями о нашей работе. Иногда открываются источники получаемой ими информации, что дает нам возможность обезвредить эти источники. Появляется возможность своевременно предупредить об угрожающем нам провале (естественно, и у нашей военной разведки).
Приобретенный в спецоргане противника источник дает нам возможность изучить структуру этой организации, определить персональный состав и получить характеристики конкретно по каждому служащему, словом, удовлетворить наши контрразведывательные потребности.
2. Источники в жандармерии имеют почти неограниченные возможности в получении сведений об армии противника. Этому способствуют служебные возможности, так как военная жандармерия ведет постоянное наблюдение за всеми подразделениями армии. Таким образом, мы через агентуру в жандармерии получаем возможность иметь представление о дислокации, численности, вооружении, планах, перебросках частей, политико-моральном состоянии личного состава.
Можно привести пример: наша резидентура в Харбине через агента, состоящего на службе в армейской жандармерии, получила следующие сведения:
1. Большой обзор положения в Корее, составленный японским командованием для японского парламента.
2. Материалы штаба о вооружении японской армии в Корее.
3. Сводки генштаба и штаба Квантунской армии об СССР.
4. Доклад о совещании командиров и начальников штабов дивизий.
После почти двухлетней работы резидентом Гудзя в январе 1936 года отозвали из Токио в Москву. Нужно было сдавать дела опять назначенному резидентом Шебеко и подводить итоги работы в этой стране. Что удалось выяснить за это время? На какие вопросы, поставленные при отправке в Токио Артузовым, удалось получить ответы? Основная задача, которая была поставлена Артузовым – дать заключение о надежности главного источника резидентуры «Кротова» была выполнена. Все материалы, полученные от него, были тщательно изучены и проанализированы. В экспертизе документов принимал участие «Павел», у которого был большой опыт и знание японской документации. Приезжавший из Шанхая «Степа» также участвовал в анализе этих документов. Общий вывод – источник надежен, переданные им документы подлинные и сомнений не вызывают. Были также исследованы условия работы в Японии. К каким выводам пришел резидент, оправдались ли сомнения некоторых сотрудников ИНО, которые считали, что вести разведывательную работу в Японии с легальных позиций невозможно? Через 60 лет, уже в конце 1990-х, Гудзь считал:
«1. Полицейский режим (неотступное наружное наблюдение) в тот период был сравнительно терпимым. Во всяком случае, как правило, систематического наружного наблюдения за мной не было.
2. Общение европейцев на улицах и в общественных местах с японцами бросалось в глаза (европейцев очень мало).
3. Конспиративные передачи материала, исключающие визуальную фиксацию их со стороны, производить возможно.
4. Встречи в ресторанах, закусочных, музеях и других общественных местах, исключающих фиксацию, организовать крайне затруднительно. Рестораны, как правило, связаны с полицией. Наиболее безопасные встречи можно производить в автомашине (подхватить в удобных местах источник-японца в машину).
Высказал он и другое интересное мнение. Срок в два года, из которых минимум полгода агентурная деятельность вообще была запрещена, был явно недостаточным для развертывания разведывательной работы в этой стране. Однако главный вывод был сделан – работать в Японии очень трудно, но можно. Есть возможность и для осуществления нелегальной работы. По мнению резидента, успешные вербовки японцев можно было проводить в Калифорнии и в Китае. В Китае это могут быть военные, жандармы, коммерсанты, журналисты. Эти люди могут делать быструю карьеру при возвращении на родину, так как везут с собой багаж опыта и «веса» в глазах общества. Но проведение таких вербовочных мероприятий выходило за компетенцию деятельности токийской резидентуры.
В январе 1936 года Гудзь был отозван в Москву. Артузов уже не возглавлял политическую разведку, перейдя на работу в Разведупр, и новое руководство НПО в лице Слуцкого решило не посылать в Токио нового резидента, а восстановить в этой должности Шебеко. Решение не совсем понятное, учитывая его предыдущую инертность и «сонливость». А может быть, сыграло свою роль и то, что Шебеко во время своего отпуска в Москву сумел произвести благоприятное впечатление на новых руководителей. Аппаратные игры и подсиживания сослуживцев были весьма характерны и для подразделений НКВД того времени. Шебеко вернулся в Токио и приступил к самостоятельной работе.
Осенью 1937-го «Кротов» был переведен в другое подразделение. Значительно расширились агентурные возможности этого источника, и в Москву начал поступать совсем другой материал. Перемену в информации «Кротова» сразу же почувствовали в ИНО. Когда в 7-м секторе увидели фотокопии документа мобилизационного плана японской армии, то и у руководства, и у переводчиков, естественно, возникли подозрения – не дезинформация ли этот материал? Слишком уж резким был переход от интересной и достоверной, но в общем средней информации к информации стратегического характера, ценнейшей для Оперативного управления Генштаба. Тем более что такой материал получила не военная, а политическая разведка.
Мнение о «Кротове» в ИНО изменилось. Об этом откровенно рассказал в начале следствия Калужский еще до того, как из него выбили показания о том, что он японский шпион. Работая переводчиком, он регулярно длительное время занимался переводами материалов, поступавших от «Кротова», и мог дать его работе объективную оценку. Вот его ответы на вопросы следователя:

«… Так как я не являлся компетентным лицом для решения такой проблемы, я неоднократно ставил вопрос о необходимости серьезной экспертизы. Пассов и Шпигельгласс заявили, что дадут материалы „Кротова“ арестованным Сангурскому и Ринку для проверки. Пассов раз вызвал меня с материалами и заявил, что все это фальшивки, которые не стоят той бумаги, на которой они написаны.
Через некоторое время Косухин рассказывал мне со слов Пассова или Шпигельгласса, что Пассов материалы носил к Николаеву (бывший заместитель начальника Особого отдела), и тот сказал, что все это чепуха. Так как меня не удовлетворило такое решение вопроса и я продолжал считать, что необходима экспертиза, то я в декабре 1938 года написал рапорт начальнику отдела об источнике «Кротов». Его личное дело я увидел в 1937 году».

Вот еще несколько выдержек из ответов Калужского в начале следствия:
«… По сравнению с японской агентурой Сеула „Кротов“ был менее эффективен. Однако и он давал систематический и полноценный материал главного жандармского управления по наблюдению за советским посольством и торгпредством. Давал он и обдирный материал (документальный) о политико-моральном состоянии армии. Беда заключалась в том, что материала было больше, чем мог осуществляться перевод, и материал отправлялся в Москву без перевода. В Москве же было такое же положение с переводчиками, и документы-сводки ГРУ оставались в массе своей необработанными. Это приводило к тому, что полной всесторонней оценки деятельности „Кротова“ не получалось».

«… В первый момент материал характера мобилизационного плана у меня вызвал недоверие. И не только потому, что вообще у японцев нельзя доставать такие секретные материалы, так как при японских порядках такие материалы невозможно было доставать. А главным образом, по двум следующим соображениям:
Первое. Непонятно было, почему источник, который в течение долгого времени работы вяло давал ценные материалы, вдруг получил возможность и желание добывать материал, получение которого связано с большим риском.
Второе. Непонятно было, каким образом можно было в служебной обстановке снимать такие громоздкие материалы на несколько сот страниц со сложными таблицами. Но само содержание материала было настолько интересным, что я при переводе старался тщательно изучить и проверить его. В результате изучения я пришел к выводу, что это материалы и по содержанию, и по количеству не могут быть фальшивыми. В этом меня еще более убедили случаи перекрытия, которые имелись между этими материалами и сеульскими материалами».

Неудивительно, что к мобилизационным материалам, присланным «Кротовым», следователи обращались постоянно. Такие документы были информацией стратегического характера, и это понимали даже лубянские костоломы. Но логика их рассуждений была проста: если резидент ИНО в Токио (Журба) агент японской разведки, то все источники токийской резидентуры – японская подставка. И все материалы, полученые от них, – дезинформация. Подняться выше этого стереотипа мышления они были не способны. И всем подследственным уже после их «признаний» вписывали в протоколы допросов абзацы о том, что мобилизационные материалы «Кротова» – дезинформация.

Из протокола допроса Клётного от 6 сентября:

«… Осенью 1937 года от Журбы был получен мобилизационный план японской армии, о чем мне стало известно от Косухина. Я спросил Косухина, является ли этот материал подлинным или дезинформационным. Косухин ответил что этот материал является дезинформационным. Он готовился японской разведкой еще в период работы Косухина в Японии, о чем говорил ему Журба. Журба мне сказал, что качество дезинформационных материалов не удовлетворяет японскую разведку и что в настоящее время встал вопрос об организации дезинформации самого серьезного значения, что сейчас японская разведка подготавливает такой материал, как мобилизационный план, и что японская разведка решила эти материалы передавать по линии каналов НКВД и что в этом вопросе я должен ему помочь. Тогда же при встрече с Фусэ он подтвердил переданные мне сообщения Журбы, сказав, что Япония накануне войны с СССР и что главная задача разведки сводится к тому, чтобы снабдить СССР наиболее важными сведениями о японской армии и организовать так, чтобы эти материалы были оформлены солидно и правдоподобно…»

Вот так, примерно, представляли себе работу японской разведки режиссеры этого следственного спектакля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84