им только и надо было, чтобы их кто-то вы
слушал, как-то утешил. Помню, на первой своей практике я принимала так бли
зко к сердцу все, что они рассказывали, что даже могла всплакнуть над их бе
дами. Некоторые находили удовольствие в самоуничижении, но большинство
являлось в Отель-Дье, чтобы их избавили от них самих, чтобы кто-то взял их н
а свою ответственность, Ц так отсидевшие срок, едва выйдя из тюрьмы внов
ь идут на преступление, потому что свобода повергает их в ужас. Порой я чув
ствовала почти осязаемую враждебность, подспудную агрессию. Иные норов
или обнажить свое хозяйство, приходилось на них прикрикивать, чтобы спря
тали. Кое-кого я жалела: например, клошар по имени Антуан, сын разорившихс
я фермеров из провинции, плакался мне, что не любит ни вина, ни пива, потому
как с детства приучен к чаю с печеньем. Слишком грязный для чистой публик
и и слишком хорошо воспитанный для улицы, он чувствовал себя изгоем сред
и нищей братии.
После таких бесед я шаталась, как пьяная, словно, соприкоснувшись с
психической неуравновешенностью, сама теряла ориентиры. Я не лечила пом
ешанных, а лишь убеждалась в уязвимости собственного рассудка. Там, где ц
арит безумие, странным образом, будто в насмешку, аномалией кажется здор
овье. Примерно каждый час весь персонал собирался в ординаторской, чтобы
перевести дух. Присев за столы, вымотанные, похожие на матросов, которые п
ришли в кают-компанию промочить горло и сейчас снова выйдут навстречу ш
торму, мы занимались нудным трепом. Стаканы подрагивали всякий раз, когд
а проезжал, громыхая, поезд метро. Я окидывала критическим взглядом моих
ночных спутников, интернов и экстернов, бледных и изможденных, преждевре
менно облысевших или заплывших нездоровым жирком, и молилась про себя: «
Господи, сделай так, чтобы я никогда не стала такой, как они!» Что они думал
и обо мне, я знала: и по конкурсу-то в интернатуру я прошла в последних ряда
х, и диплом-то защитила еле-еле. Они были правы: я ненавижу медицину.

Время, кажется, приближалось к полуночи; было совершенно нечем дыш
ать. Я провожала к выходу старичка, который пришел с жалобами на депресси
вное состояние. Стариков я люблю: они выживают из своей телесной оболочк
и и отрешаются от мира с достоинством. Это светочи чистого разума, преодо
левшего плоть и чувства. Как сейчас вижу эту сцену; в приемном покое были:
пожилая женщина, которая повредила колено, ночная красавица с разбитым н
осом, то и дело одергивавшая короткую юбчонку, два русских беженца, не соо
бражавших даже, где находятся, и молодой человек с жалобой на боли в живот
е. И в самом конце этой очереди Ц оборванец в наручниках под охраной поли
цейского. Одна странность сразу бросалась в глаза: он был в маске и жалобн
о повторял, что умрет на месте, если ее только попробуют снять. Нос и рот ег
о закрывал респиратор, какие носят в больших городах велосипедисты, чтоб
ы не вдыхать бензинные пары. А дырявая шерстяная шапочки была натянута т
ак низко, что видны оставались только глаза. Ни секунды не раздумывая Ц н
аверное, пациентов выбирают, как любимых, с первого взгляда, Ц я шагнула
к стражу порядка и сказала так властно, что сама удивилась: «Этого ко мне»
. Полицейский посмотрел на меня с
Ц Предупреждаю вас: у него нет никаких документов и он не помнит, к
ак его зовут.
Ц Все ясно, помрачение личности, амнезический синдром, я его забир
аю.
Полицейский мог бы не согласиться с моим скоропалительным заключ
ением, но тут как раз машина «скорой помощи» привезла с Шатле чернокожег
о парня с пулевыми ранениями, и ему стало не до меня. В больницах каких тол
ько оригиналов не встретишь. Среди них попадаются трогательные, жуткова
тые, но такого я видела впервые. В своем респираторе он напоминал японски
х или корейских бунтовщиков, которые закрывают лица при стычках с полици
ей. Помесь персонажа из фантастических фильмов со средневековым бродяг
ой, он выделялся среди нищего отребья, всей этой смердящей, грязной и вшив
ой публики. На нем были мокасины на босу ногу, брюки в пятнах и рваная руба
шка; в прорехах виднелась покрасневшая от солнца кожа, тощие бока и выпир
ающие ребра. Полицейская бригада подобрала его на скамейке на набережно
й острова Сен-Луи Ц это излюбленные места клошаров и парочек. Когда его з
абирали, он отбивался и так отчаянно вопил, что сорвать с него маску страж
и порядка не решились. Я представилась ему («Доктор Матильда Аячи»), велел
а снять с него наручники, заверила его, что ему здесь ничего не сделают про
тив его желания, а сейчас вымоют, осмотрят и положат в палату до завтра. Бы
стро посчитала его пульс, измерила давление. Он поднял безжизненные пуст
ые глаза Ц мне показалось, будто на меня глядят две прожженные сигарета
ми дыры. Я понятия не имела как завтра объясню коллегам эту госпитализац
ию. В психиатрическом отделении не было свободных мест, и я оформила его в
общую терапию, получив согласие дежурной. За стойкой регистратуры распо
ряжалась хорошенькая загорелая блондинка; на руках ее сверкали кольца и
браслеты, лицо сияло улыбкой: этакая аллегория роскоши, живое напоминани
е о другом мире, который сильнее мира нищеты и невзгод. Лучезарная короле
ва восседала над толпой отщепенцев, кумир озарял холодные стены. Обычно
я, стыдясь своей недобросовестности, в то время как каждый здесь вкладыв
ал в дело всю душу, глядела на лицо этой молодой женщины Ц и мне хотелось
работать лучше. Но сегодня, увидев моего клиента, она тихонько обронила: «
Тебе досталась дичь с душком», и это замечание меня задело.
Пациент, ни словом не выразив согласия или протеста, дал отвести се
бя в палату. Час спустя, когда его уже осмотрели, помыли и переодели, я бесе
довала с ним в боксе, заперев дверь. Он сидел, ко всему безучастный, уткнув
шись подбородком в грудь. Несколько раз я спросила его, почему он прячет л
ицо, может быть, скрывает ожог или увечье? Но мне так и не удалось ничего от
него добиться.
Ц Что ж, месье, возможно, у вас есть свои причины хранить молчание. Е
сли захотите со мной поговорить, скажите медсестре, она меня позовет. Я де
журю всю ночь, до восьми утра.
Он неопределенно мотнул, головой, и я разозлилась на себя за свою лю
безность. Было что-то жалкое в этом маскараде, личина потому раздражает, ч
то застывает одним-единственным выражением на непрестанно меняющемся
лице. Я уже сама не понимала, с какой стати меня вдруг заинтересовал этот ш
ут гороховый. В карте, которую надо было заполнить для дневной смены, я соч
инила ему длинную историю болезни, от души надеясь, что какой-нибудь дото
шный интерн не потребует от меня объяснений.
Силы мои были на исходе, а неудача вновь напомнила, что быть врачом
Ц не мое призвание, и я решила передохнуть в саду у фонтана за чашкой горя
чего кофе. Какой-то бессонный воробей пил, тычась клювом в струйку воды. З
десь было единственное спокойное место в этом филиале чистилища. Ночь ст
ояла жаркая, казалось, будто мы паримся в теплице; слабые дуновения ветер
ка с трудом пробивались сквозь духоту. Больница раскинула свои широкие ч
ерные крылья между милосердием небесным и карой земной. За ее стенами жи
л Париж, там была свобода. Пятница, вечер. Я слышала, как вздыхают в машинах
басы. Музыка рокотала, для юных самцов наступило время гона, для юных само
к тоже. Чего бы я только не дала, чтобы быть там с ними. Я снова чувствовала,
как страх парализует меня, и знала, что все эти трое суток мне от него не из
бавиться. Мне говорили: психи становятся тихими, после того как их напичк
ают химией. Но я помнила свою первую практику в больнице М., парк, где мужчи
ны и женщины спаривались в кустах, на скамейках, помнила, как меня жуть взя
ла от этой гремучей смеси: Эрос в обнимку с безумием. Как сейчас видела аут
ичного беднягу из С., который грыз свои пальцы, видела, как зомби, одурмане
нные нейролептиками, бьются головой об пол, чтобы разом положить всему к
онец. И мне вспоминалась фраза Честертона Ц ее процитировал когда-то мо
й преподаватель философии: «Сумасшедший Ц это тот, кто потерял все, кром
е рассудка».
Чуть позже, воспользовавшись затишьем, я поднялась в свою комнатку
и ненадолго задремала, даже не раздевшись. Мне приснился странный сон: я в
идела, как на надувном матрасе у края бассейна Фердинанд занимается любо
вью с незнакомой мне девушкой; у нее была очень белая кожа, на ногах Ц чер
ные чулки с резинками и туфли на шпильках. Он шептал ей на ушко те же сальн
ости, что я слышу от него вот уже который месяц. Незнакомка вскрикивала ег
о имя, корчилась под ним, а мне все никак не удавалось разглядеть ее лицо. Т
еплая волна разлилась у меня между ног. Я испытала такое наслаждение, гля
дя, как мой любовник трахает эту шлюшку, что проснулась от оргазма, но это
был оргазм ненависти, спазм от желания изничтожить Фердинанда. Я села на
постели, вся мокрая, липкая от жары, с бешено колотящимся сердцем. Я облива
лась потом, мой живот был чашей, до краев полной солоноватой влаги, и почем
у Фердинанда нет рядом, кто же пригубит ее? Мало того что он отравил мои мы
сли, ему еще надо влезть в мои сны, чтобы я окончательно себе опротивела.

Я встала, выпила стакан воды, сняла халат и юбку. Было три часа ночи, л
уна в последней четверти оплела собор тенями. В мою каморку свет не загля
дывал. Я пошире распахнула оконце в надежде, что повеет прохладой. Мне был
о не по себе, больница давила, не вырваться из ее каменного панциря. Даже з
десь, далеко от отделения «Скорой помощи», чудилось, будто жалобы и бредн
и оседают на стенах, застывают потеками соплей, загаживают все вокруг. Ул
ицы были почти пусты; со своего насеста я слышала, как проходили группки м
олодежи, пели, смеялись. Меня отделяли от них всего-навсего несколько лет
учебы, но я за эти годы перекочевала в другой мир, полный забот и тревог, Па
риж спал под сенью собора Парижской Богоматери, застывшего в холодной на
дменности официозного памятника. Город казался мне гигантским мозгом, м
иллионы его клеток день и ночь испускали сигналы, то сильнее, то слабее, у
них были свои фазы покоя и возбуждения. Но я перестала быть частые этого ж
ивого разума, я всего лишь ревнивая женщина, дважды дура, потому что ревно
сть Ц самый мучительный и самый распространенный из всех недугов. Я зли
лась на себя за эту банальность, которая низводила меня до общего уровня,

Я чистила зубы, неоновая трубке тихонько гудела, и вдруг я почувствовала,
что за дверью кто-то есть. Кто-то стоял в коридоре, темной кишке с грязно-ж
елтыми стенами. Я вздрогнула, инстинктивно потянулась за халатом и хотел
а было накинуть его, но тут дверь приоткрылась. Я забыла ее запереть. Какая
-то фигура выступила из коридорного полумрака. Испугаться я не успела: я у
знала его сразу. Дверь открывалась так медленно, что я, глядя, как подрагив
ает створка на петлях, решила, будто вижу сон. Он стоял в проеме, опустив ру
ки, Ц какое там привидение, смех один, в ку-клукс-клановском капюшоне над
белой пижамой, выданной ему благотворительной службой. Я запахнула хала
т и пошла на него.
Ц Как вы посмели прийти сюда?
Ц …
Ц Что вам от меня нужно?
Ц …
Его молчание тяготило меня.
Ц Отвечайте или я зажгу свет и позову на помощь!
Ц Нет!
Он выпалил это «нет» почти угрожающе. Правой рукой я пыталась наша
рить на кровати бипер, не спуская глаз с незваного гостя.
Ц Я закричу, придет санитар и отобьет у вас охоту шастать ночью по
больнице.
Умоляющим жестом он протянул ко мне руку.
Ц Я вам сейчас все объясню…
Ц Откуда вы узнали, где моя комната, и как смогли незаметно уйти?

Ц Просто, снял маску и шапочку. Моего лица никто не знает, стоит мне
открыть его, и я становлюсь невидимым. Дежурная сестра вышла на террасу п
окурить. Я проскользнул за ее спиной.
У него вырвался негромкий смешок с придыханием. Голос был резкий, н
еприятный.
Ц Я вас искал по всей больнице. Увидел вас в саду и узнал. Потом поше
л за вами сюда, слонялся по коридору, даже поскребся в вашу дверь. Вы не отз
ывались, и я открыл ее.
Только теперь меня прошиб ледяной пот. Я не находила слов: чтобы бол
ьной ушел из-под надзора и вот так запросто разгуливал повсюду!
Ц Почему же вы не позвонили как полагается?
Ц Никто не должен знать, что я говорил с вами.
Я силилась овладеть собой, унять биение сердца, которое чувствовал
а где-то в горле, как тяжелый камень.
Ц Я хочу… Я хочу поделиться с вами одной тайной…
Ц И эта сверхважная тайна, конечно, не может подождать до завтра?

Я тут же пожалела о своем агрессивном тоне: он выдавал мой испуг.

Ц А если я откажусь?
Ц Вы ведь на дежурстве, не так ли? Он повысил голос.
Ц Вам ведь платят за то, чтобы вы слушали людей?
Я улыбнулась: каков законник! Тут же, словно убоявшись собственной
напористости, мой гость сбавил тон.
Ц Вы же сами забрали меня из приемного покоя. Неужели я вас больше
не интересую?
Его голос резал уши, а позерство утомляло.
Ц Вы приняли во мне участие, ничего обо мне не зная. А теперь моя оче
редь: я выбрал вас. Именно вас, потому что чувствую в вас раненую женщину.

Такая речь мне совсем не понравилась: в конце концов, кто из нас боль
ной, а кто врач?
Ц Вы красивая, но держитесь слишком вызывающе. Мужчины теряются в
вашем присутствии. А ведь за вашей заносчивостью кроется слабость.

Вконец обескураженная, я присела на кровать. Я заранее чувствовала
себя вымотанной от предстоящего разговора, зная, что буду потом не один ч
ас приходить в себя. «Не выкладывайся, Ц повторяла я себе, Ц слушай, но не
принимай ничего к сердцу, все равно через три дня тебя здесь не будет».

Ц Я прав, не так ли?
Теперь этот краснобай склонился ко мне так, что мы почти соприкаса
лись. Вот сейчас, подумалось мне, он скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31