Нежный голосок был для меня признак
ом чувственности, и я мечтала слышать только стервозных абоненток. С Фер
динандом я узнала морок красивых слов Ц красивых и лживых. Он изъяснялс
я теперь на двух языках Ц любви до гроба и независимого непостоянства, г
оворил «Я люблю тебя» и «Я люблю свою свободу» на одном дыхании, и я теряла
сь, не понимая, что же ему все-таки нужнее Ц якорь или воля. А ведь мастером
двойной игры был в свое время мой родной отец. В Льеже, где мы жили, он целых
пятнадцать лет содержал еще одну жену, родившую ему двух детей, и ухитрял
ся жить на два доме, благо расстояние между ними было всего несколько кил
ометров, по разным берегам Мааса
Река в Бельгии
. Я так и не познакомилась с двумя моими единокровными сестрами поч
ти одних лет со мной, одна из которых, говорят, вылитая я. Везет же мне: после
двуличного отца достался лживый любовник; в обоих случаях мужчина вешал
мне лапшу на уши, и я уже не знала, можно ли вообще верить словам.

Маленькая фея

От хорошего настроения не осталось и следа; после Люксембургского
сада в больницу я пришла злая на весь свет, огрызалась на медсестер, наора
ла на какого-то интерна так, что тот залился краской, послала куда подальш
е журналиста, который собирал материал о буднях дежурных врачей. Вечер н
ачался хуже некуда, я срывалась на пациентов, слушала их вполуха, не глядя
выписывала транквилизаторы. В эту окаянную жару у слабых на голову вовсе
крыша ехала, и у меня в первую очередь. Некоторые из больных изводили меня
кошмарной разговорчивостью. Я повторялась, дважды задавала одни и те же
вопросы, ставила диагнозы наобум. О карьере я больше не помышляла. Так бы и
крикнула всем этим утопающим, которые отчаянно цеплялись за меня: да тон
ите себе, исчезните с глаз долой раз и навсегда! И главное Ц заткнитесь на
конец, скопище жалких нытиков! Философы на мою голову! Один неплохо одеты
й мужчина, жаловавшийся на угнетенное состояние, многословно винил себя
во всех смертных грехах. Послушать его, он был причиной всех невзгод свое
й семьи и всех бед Франции тоже. Твердил без конца: это все я, я мразь. Под ко
нец я не выдержала: а дыра в озоновом слое Ц тоже ваша работа? Он ошеломле
нно уставился на меня: как вы догадались?
Мне надо было на ком-то сорвать злость, и под горячую руку подвернул
ся Бенжамен Толон. Дежуривший днем психиатр оставил для меня записку в е
го карте: вы уверены, что госпитализация была необходима? Что значит этот
маскарад? Мой ряженый действовал на нервы персоналу и другим больным, те
дразнили его Фантомасом, издевались, подначивали открыть лицо. Двое даже
попытались сорвать с него маску. Желая спрятаться, он только привлекал к
себе внимание. Я зашла к нему Ц во избежание инцидентов его поместили в о
тдельную палату Ц и предупредила, что его вышвырнут на улицу, если он не п
рекратит это безобразие. Я попыталась вложить в свою тираду все отвращен
ие, на какое только была способна, но так нервничала, что растеряла слова.
Только в дверях сумела наконец выдать нечто связное:
Ц И не вздумайте сегодня являться ко мне с вашими бреднями. Только
попробуйте Ц я вызову санитаров и скажу, что вы набросились на меня.

Он пожал плечами:
Ц Тем хуже для вас!
Этот ответ меня доконал. Я больше не могла, я готова была бежать куда
глаза глядят, они мне все осточертели. Не понимаю, почему этот ряженый дов
ел меня до такого состояния, но он усугубил мою неуверенность. Он будто ви
дел меня насквозь из-под своей маски, раскусил меня, самозванку. Я убежала
в туалет и разревелась, сил моих не была. Все, хватит, ни минуты больше не по
свящу человеческому отребью. Надо успокоиться, иначе мне самой впору буд
ет обращаться к психиатру, Фердинанд, пожалуйста, вытащи меня из этой кло
аки! Любовь Ц это чудо, потому что она замыкает весь мир на одном человеке
, с которым вам хорошо, любовь Ц это кошмар, потому что она замыкает весь м
ир на одном человеке, без которого вам плохо. Фердинанд уехал и, как крысол
ов с дудочкой, опустошил столицу, остались только я да толпа помешанных. Д
есять минут я слушала кантату «Actus tragicus» и пыталась почерпнуть в мрачновато-
торжественном пении хора урок стойкости и силы. Волшебную математику Ба
ха мне открыл в свое время дед, отец моей матери. Я в ответ напевала ему обр
ывки арабских и андалузских песен. Он просил перевести, а я не могла. Ярый
антиклерикал, он любил в христианстве только богослужения на латыни и то
чно так же обожал, не понимая слов, молитвы в мечети. Это он, потом, когда род
ители разошлись и отец переехал в Антверпен со своей второй женой, посов
етовал мне уносить ноги от домашних истерик и попытать счастья во Франци
и. Когда уходишь из семьи, то бежишь от навязанного тебе раздора, чтобы соз
дать свой, избранный добровольно. Я должна во что бы то ни стало взять себя
в руки, я просто не имею права давать слабину. В конце концов, свою професс
ию я выбрала сама. Надо привыкать работать в открытой ране общества, там, г
де все стонет и воет от боли, надо быть отзывчивой, выслушивая излияния вс
ех этих мужчин и женщин, которые приходят ко мне за помощью. Я вышла из туа
лета, вполне успокоившись, и с покаянной головой пошла извиниться перед
медсестрами за резкость. Они меня понимали, им тоже были знакомы любовны
е горести, и мне стало досадно, что я для всех Ц открытая книга.
Я осталась со своими благими намерениями, часы тянулись до ужаса м
едленно, но тут вдруг Париж, большой мастак на самые романтические случа
йные встречи, подарил мне маленькую радость, вознаградившую меня за всю
эту ночь. Какой-то невыносимо вонючий клошар с окровавленной головой Ц
об нее разбили бутылку Ц вопил: «Я еле дотягиваю до конца месяца, а уж пос
ледние четыре недели совсем туго!» Одна молоденькая санитарка, уроженка
Пондишери с охрово-смуглой кожей, кивнув на него, сказала мне:
Ц Чтобы не было противно, я всегда представляю себе, что кто-нибуд
ь из этих раненых Ц Бог, который пришел испытать меня, переодевшись нищи
м.
Я как раз стояла, размышляя над ее словами, когда в приемный покой во
шла старушка, которую вела за руку девочка лет восьми, не больше. Черногла
зая, с длинной косой, в плиссированной юбочке и лаковых сандалетах, наряд
ная, словно только что с детского праздника. Личико у нее было встревожен
ное. Эта маленькая фея являла такой разительный контраст с мерзкими рожа
ми вокруг, что у меня защемило сердце. Малышка направилась прямо ко мне.

Ц Здравствуйте, я приехала на такси с бабушкой. По-моему, она больн
а.
Ц Что с ней такое?
Ц А вы послушайте ее и сами поймете.
Девочка страдальчески сморщилась. Я подошла к почтенной даме; та, н
есмотря на жару, была одета в строгий костюм и держала в руках небольшой ч
емоданчик. Манеры у старушки были отменные, вот только ногами она слегка
шаркала. Мы немного поговорили в кабинете, и она поведала мне под большим
секретом, что немцы уже у стен Парижа и проникают в город под видом рабочи
х-эмигрантов. Она приехала сюда, чтобы укрыться в надежном месте.
Ц Объясните же ей, что война давно кончилась, Ц перебила девочка.

Ц Я знаю, что говорю, не слушайте ребенка. Через несколько часов на
д ратушей водрузят свастику вместе с мусульманским полумесяцем, вот тог
да вы пожалеете, что отмахивались от меня.
Ц Бабуля, сейчас конец двадцатого века, немцы Ц наши союзники. Ник
акой войны нет, очнись!
Старушка заблудилась в лабиринте своей памяти, она никого не узнав
ала, путала имена и времена, порывалась позвонить давно умершим друзьям.
В паузах между двумя фразами голова ее бессильно падала на грудь, словно
не выдерживала тяжести сказанного. Рассудок теплился в ней дрожащим, то
и дело гаснущим язычком пламени. Малышку звали Лидой. Ее мать была египтя
нка, коптской веры; родители Ц они оба погибли, утонули, катаясь на яхте,
Ц назвали ее так из любви к Верди. Она жила вдвоем с бабушкой в ее квартир
е в Марэ. Я удивилась: это же надо было сообразить привезти старушку в отде
ление «Скорой помощи».
Ц Одно из двух: или бабуля права, тогда ведь нужно кого-нибудь пред
упредить, или она ошибается, тогда пусть ей это объяснят.
После консультации с другими врачами старушку госпитализировали
, а Аиду я взяла к себе под крылышко, по крайней мере до утра: Мне нравилось е
е восточное имя, оно как-то роднило нас. Она оказалась не из робких, эта сме
шливая шалунья, и быстро освоилась. Другая сидела бы тихонько и ждала, пок
а ею займутся. Не нут-то было! Эта резвилась Ц ну чисто щенок. Энергия била
в ней ключом, она вертелась юлой у нас под ногами, повсюду совала нос, поль
зуясь своим росточком как пропуском, трогала пистолеты полицейских, зап
росто, на «ты» заговаривала с больными. Те ошарашенно глядели на этот сгу
сток жизни, видя в нем прямое издевательство над своими немощами. Она пок
азывала пальцем на их болячки, передразнивала хромоту, таращилась на леж
авших на носилках («А что у тебя за болезнь?» Ц «Непроходимость кишечник
а». Ц «Фу!»). Вторжение этого бесенка в гнетущий мир больницы подействова
ло на меня как эликсир бодрости. Она будто мстила за все мои огорчения. Пус
ть бы все тут перебила, вырвала все капельницы, разлила микстуры Ц я бы то
лько порадовалась,
Она была просто прелесть, длинные ресницы трепетали, словно крылья
бабочки, а ямочку на подбородке так и хотелось чмокнуть Ц я представлял
а себе, сколько мужчин будут со временем гладить и целовать эту выемку. У н
ее были с собой в школьном пенале электронные игры, микадо и домино. Запро
сто, как это могут только дети, сразу проникающиеся доверием к посторонн
им, малышка попросила меня поиграть с ней. Если она видела, что проигрывае
т, то прекращала партию или вообще смахивала все со стола. А когда я делала
вид, будто сержусь, забиралась ко мне на колени, ластилась. Эта прирожденн
ая артистка паясничала, напевала оперные арии, фальшивила и сама же хохо
тала над собой до слез. Надувала щеки, широко разевала рот, била себя кулач
ками в грудь и декламировала нечто невразумительное на смеси французск
ого с итальянским. Вконец расшалившись, она корчила уморительные рожицы
, щебетала как пташка, а ее косичка металась за ней черной молнией. Девчушк
а развеселила весь дежурный персонал; было уже далеко за полночь, но никт
о не решился ее одернуть. Наконец, выдав последнее тремоло, она уснула, уро
нив головку на руки.
Отправить ее домой я не могла: она осталась совсем одна; я взяла ее н
а руки, отнесла к себе и уложила на койку. Это было против правил, но в отдел
ении «Скорой помощи», помимо внутреннего распорядка, существовали еще з
аконы сердца и сострадания. Она проснулась на минутку и изобразила забав
ную пародию: сморщила свою милую мордашку, сгорбилась и забормотала дреб
езжащим голосом («Берегитесь, немцы уже здесь, я же вас предупреждала»). Кр
аем глаза покосилась на меня, ожидая реакции на это кощунство, потом раст
янулась на койке и тотчас уснула опять. Влажной губкой я вытерла ей лоб Ц
сердце у меня сжалось Ц и поцеловала в щечку. Потом спустилась вниз во вл
асти самых противоречивых чувств; мне еще надо было осмыслить происшедш
ее. На лестнице на меня чуть не налетел священник Ц тот самый, целомудрен
ного вида, Ц который бегом поднимался наверх: видно, у Бога тоже есть сво
й бипер. Соборование, срочно, еще одного требуется спровадить в вечность!

Едва я спустилась на первый этаж, в холл с низким потолком, как мне с
нова стало не по себе. Я поняла, чего мне надо; может, это бессмысленно, но я
уверилась твердо и непоколебимо, отбросив все сомнения: надо пойти к Бен
жамену Т. и выпросить у него очередную порцию слов. Мне казалось, что он од
ин способен хоть немного утешить меня, что рассказ о его блужданиях помо
жет мне разобраться в моих собственных. Он раздражал меня, но без него я уж
е не могла. Сочинял ли он или говорил правду Ц не важно, главное, что его ис
тория могла стать отличным оружием; нацеленным на Фердинанда, а значит, б
альзамом на мои раны. Три часа назад я чуть ли не плюнула ему в душу, теперь
же сама отправилась в общую терапию и без стука вошла в его палату. Он лежа
л, притворяясь спящим. Я потрясла его за плечо. Он открыл глаза и ни чуточк
и не удивился.
Ц Я знал, что вы придете! Мы с вами связаны договором, вы не забыли?

От такой самонадеянности я оторопела.
Ц Не знаю, что там нас связывает, но, пожалуй, в лечебных целях вам бу
дет полезно закончить исповедь.
Он надулся.
Ц Вы сегодня были грубы со мной, даже оскорбили.
Я сглотнула слюну,
Ц Ладно, мне очень жаль, я погорячилась.
Ц Дело-то ведь в том, что вас увлек мой рассказ, не так ли?
Опять он поставил все с ног на голову, повернул так, что просительни
цей оказалась я.
Ц Встретимся внизу, у столовой. Я предупрежу дежурную сестру, что в
ы хотите поговорить со мной.
Не дожидаясь ответа, я ретировалась и захлопнула дверь. Я была увер
ена, что этот паршивец прибежит как миленький: небось рад без памяти, что с
нова сумел меня заинтриговать. Зря я дала ему понять, что верю его фантази
ям. Никак мне не удавалось сохранить пресловутую бесстрастность, к котор
ой обязывает профессия врача. В этот вечер я совершенно не отдавала себе
отчета в своих действиях.
Через полчаса Бенжамен Толон, шаркая дырявыми тапками, спустился к
о мне на первый этаж. По дороге еще успел натерпеться насмешек от двух сан
итаров. Он сел рядом со мной на скамью под ажурным сводом галереи, ведущей
в подвальные помещения, напротив профсоюзного комитета и бара, в это вре
мя давно закрытого. Луна почти дневным светом заливала сад, разрезая его
на большие темные и голубоватые лоскуты. Казалось, что мы в театре, в будке
суфлера. В Париже летом не спускается ночь, просто сгущаются краски дня, а
на рассвете он возрождается во всем своем сиянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31