Я не ходил, а летал, будто сбросил с плеч т
яжелую ношу. Вот тогда-то наши отношения с Раймоном исподволь приняли но
вый оборот. Я почувствовал себя увереннее. Раз в неделю он выводил меня по
шиковать в дорогие рестораны. Вокруг нас суетились официанты, все при фр
аках, с длинными фалдами. Я раздувался от гордости. На людях я помыкал карл
иком: пусть все видят, что он у меня в услужении. Но он все равно держался не
принужденнее меня: мне стоило неимоверных усилий сидеть прямо, не путать
ножи для мяса и рыбы, бокалы для вина и воды. Хороших манер мне катастрофи
чески не хватало, уроки Элен я успел забыть. Не знал, куда девать руки, крош
ил хлеб, устраивал на столе свинарник, чувствуя на себе насмешливый взгл
яд метрдотеля. Я до того боялся этих строгих судей, что изысканный ужин пр
евращался для меня в экзамен. И как я ни старался, дурные манеры все равно
лезли из меня: опять я прикарманивал чаевые со стола. Раймон хватался за г
олову и заставлял меня вернуть мелочь.
Тысячу раз я мог бы тогда удрать от него и пойти в полицию: риск, конечно, бы
л велик, но ради какой цели! Он, правда, грозил мне самыми страшными карами,
если я только попробую отойти от него хоть на шаг. Но я и не пытался, ни разу
. Мой страж мне в печенки влез, без него в Париже мне было бы совсем одиноко.
Карлик мог пресмыкаться, унижаться, числить себя последним ничтожество
м Ц и все равно он был в чем-то выше меня. У него имелось одно неоценимое в
моих глазах качество: он меня слушал. Я признавался ему, как боюсь состари
ться, делился своими тревогами: то язык обложен, то лицо бледное, Ц сам да
вал ему все козыри в руки, раскрывая свои слабости. Он только кивал да бурч
ал что-то невнятное. Общение у нас было одностороннее: в беседы на отвлече
нные темы он не вступал и вообще говорить был не мастер. Но хоть и бука, а вс
е-таки живая душа рядом Ц всегда рядом, как верный пес. Когда меня мучили
ночами кошмары, он устраивался на коврике возле моей кровати, там и спал д
о утра. Такие вот мелочи в жизни бок о бок, входящие в привычку, и роднят люд
ей. Верно говорил Стейнер: даже тюремщик и заключенный могут со временем
подружиться. Раймон прочно вошел в мою жизнь, стал моей опорой. Он старалс
я заменить мне Элен Ц как мог, неуклюже, разумеется, сравнение с оригинал
ом оказывалось не в его пользу. В умении поддержать разговор, пролить бал
ьзам на мои раны, утолить мои печали ему было до нее далеко.
Он даже Ц по совету хозяина, не иначе, Ц предложил свою помощь в работе н
ад моим вторым романом. В литературе он мало что смыслил, но любил «забори
стые истории». Я был так тронут его рвением, что согласился. Соображения, к
оторые высказывал Раймон, похоже с подачи Стейнера, нельзя было назвать
полетом мысли. Зато он оказал на меня благотворное влияние: теперь, если в
ыдавалось свободное время, я садился за работу. Он заставлял меня рыться
по словарям в поисках неизбитого слова, меткого выражения. Даже среди но
чи, случалось, будил, щекоча нос перышком:
Ц Месье, я тут кой-чего надумал для вашей книги.
Я рвал и метал, но у шельмеца всегда находились веские основания поднять
меня с постели. И что ни говори, мне нравилось его почтительное «вы» Ц сам
ое наглядное проявление моего превосходства. Человек, приставленный ко
мне в тюремщики, уважал меня Ц этого было достаточно, чтобы неволя показ
алась не такой уж тяжкой, и пару месяцев я прожил с ним вполне сносно.

Жертвы намечены

К середине апреля, когда позади были сотни и сотни часов слежки, мы отобра
ли полдюжины редкостной красоты жемчужин; на каждую имелось пухлое дось
е. Последние весточки от Элен были какие-то лихорадочные: она теряла терп
ение, допытывалась, как наши успехи. По голосу чувствовалось: устала. Она с
ыпала вопросами, на которые я не мог ответить. Франческа давала ей уроки ф
илософии, но всех немецких идеалистов она променяла бы на один час свобо
ды со мной. Мои послания мало чем отличались друг от друга: я жаловался на
жизнь, умолял Элен дождаться меня и заклинал понять. Я твердил одно и то же
по три-четыре раза: пять минут записи Ц это долго, попробуй тут не повтор
иться.
Когда все отчеты были готовы, в Париж прикатили на машине Стейнер с Франч
еской, а Раймон отправился в Юра надзирать за Элен. По понятным причинам т
роица только на мызе могла собраться в полном составе. Супругов я не виде
л два месяца и рад был бы еще век не видеть. Они в одночасье лишили меня при
вилегированного положения, к которому я привык при Раймоне. Теперь я зав
тракал, обедал и ужинал вместе с хозяевами в большой комнате; обстановка
была напряженная, то и дело повисали тягостные паузы, особенно в присутс
твии Франчески. Она было потребовала, чтобы я прислуживал за столом и бег
ал по магазинам, но Стейнер нанял на время приходящую прислугу.
Я попытался вновь сойтись с хозяином «Сухоцвета». Он был внешне приветли
в со мной, но и только. Нет, он, конечно, был очень мил, привез мне два снимка Э
лен Ц я убедился, что она вполне здорова, только немного расплылась. В Пар
иже он изменился, стал на диво бодр и жаден до жизни. Как-то раз мы шли вмест
е по улице; я заговорил о своем романе, он слушал вполуха: его больше заним
али женские формы, которые ваял ветер, облепляя тела платьями и блузками.
Он был возбужден, я это чувствовал; глаза его поблескивали не гневно, но ал
чно, в них читалось желание ринуться очертя голову в бой. Он зарился на все
эти спелые, налитые соком плоды. Если пустить лиса в курятник, у него, поня
тное дело, слюнки потекут, даже если лис дал зарок не есть курятины. Меня э
то покоробило, о чем я не преминул сказать ему.
Ц Бога ради, только не это! Ц осадил он меня. Ц Не хватало мне третьего ф
арисея!
Решительно, из всего трио я мог рассчитывать только на Раймона!
Итак, мы отобрали шесть «экземпляров»; теперь три предстояло отсеять. Ст
ейнер с супругой взяли напрокат малолитражку с темными стеклами, и мы «в
одили» наши объекты по очереди целый день напролет. Поджидали каждую утр
ом возле ее дома и сидели у нее на хвосте, куда бы она ни пошла, до вечера, а е
сли она ужинала в ресторане Ц то и до ночи. Жером, с трудом втиснувшись на
переднее сиденье, вел машину, Франческа не сводила с «клиентки» по-рачьи
выпученных глаз, а я снимал на видеокамеру. Вечером командирша, тщательн
ейшим образом изучив каждый кадр, выносила приговор на манер римских имп
ераторов, только наоборот: опущенный вниз большой палец означал, что дев
ушка помилована, поднятый вверх Ц обречена. Я так толком и не понял, каким
и критериями руководствовались хозяева. У них существовала своеобразн
ая табель о рангах: были чаровницы-однодневки, звездочки ярко вспыхиваю
щие и быстро гаснущие, а были красавицы на все времена. Стейнерам не подхо
дили лица с обложек модных журналов Ц ведь мода капризна, Ц они отверга
ли стандартные прелести, будто сошедшие с заводского конвейера, бракова
ли и размалеванных милашек, уже скрывающих под косметикой пометы времен
и. Когда осталось три достойнейшие Ц прочие оказались недостаточно хор
оши, Ц Стейнер с Франческой устроили судилище.
Ареопаг заседал в гостиной с наглухо задернутыми шторами. Досье хозяева
изучили досконально и теперь, демонстрируя видеозаписи и диапозитивы, п
одробно излагали биографию каждой подсудимой. Суду надлежало быть бесп
ристрастным, даже если вердикт был заранее известен. В обвинительных зак
лючениях, составленных в результате кропотливой работы, неизменно фигу
рировали «особо тяжкие преступления» Ц ослепительная, изысканная, уто
нченная внешность. Я понял: эти осквернители были не чем иным, как обманут
ыми в лучших чувствах обожателями, они бичевали прелести и чары, круживш
ие им голову. Надо было видеть, как они ахали, глядя на свои будущие жертвы,
Ц так родители умиляются первым шагам ребенка. Три дня кряду они разыгр
ывали Ц без зрителей, для собственного удовольствия и себе в назидание
Ц спектакль по сценарию, известному мне до мельчайших подробностей: мат
ериал-то собирал я. Действо, на котором я присутствовал, было чем-то вроде
черной мессы, посвященной красоте человеческого тела. Они подолгу изуча
ли многократно увеличенную округлость щечки, изгиб шеи, рельеф затылка,
пушок на коже. Демонстрируя заурядных родителей, удивлялись, как «несрав
ненная роза могла взрасти на навозной куче». Судьи не выказывали ни мале
йшей враждебности по отношению к этим девушкам Ц они жалели их. У них бол
ела душа за бедняжек, они заранее мучились мукой, которую готовили для бу
дущих пленниц. Вот уж поистине, кого люблю, того и бью: потому красавицы и д
олжны быть принесены в жертву, что достойны фимиама. Панегирик был однов
ременно обвинительной речью. Ничто не могло заставить их отказаться от з
адуманного. То было не просто утоление низменных страстей Ц они мнили с
ебя карающим мечом Фемиды, холодно вершащей свой непредвзятый суд. И ни о
дна из трепетных ланей, взятых под прицел, даже не подозревала, что где-то
в обыкновенной парижской квартире гнусная парочка уже предъявила ей об
винение и готовит страшную казнь.
По делу первой подсудимой выступил Жером Стейнер, с наслаждением тасуя к
олоду снимков Ц гарем, да и только. Звали ее Клео Ладевска, возраст Ц 22 год
а, рост Ц 175 см. Полька по происхождению, блондинка с длинными мускулистым
и ногами, Клео отвечала самым строгим классическим канонам. Она была бож
ественна Ц даже я, равнодушный к таким вещам, это понимал; лик мадонны, се
ро-зеленые миндалевидные глаза, белоснежная, без единого изъяна кожа. С к
акой стороны ни посмотри, она походила на редкостную драгоценность из ба
рхатного футляра; все в ней выдавало породу. Я помнил Клео: мы с Раймоном з
асекли ее в марте в Люксембургском саду. Эта девушка с незаурядными данн
ыми прозябала в какой-то архитектурной конторе и, по словам Стейнера, стр
адала от неуверенности в себе.
Ц Клео прекрасно понимает, Ц говорил он, Ц что внешность Ц это капита
л, который в банк не положишь, и что королевы красоты восседают на шатком п
рестоле. Она Ц наглядное подтверждение тому, что с красавицей, которую в
олнует, как действуют ее чары, мужчина имеет больше шансов преуспеть, чем
с дурнушкой. Поклонники так и вьются вокруг Клео, этот хоровод кружит ей г
олову, и она уступает им из вежливости, отдается, можно сказать, приличия р
ади. Если мужчина ей хоть немного нравится, она ложится под него немедлен
но; как она сама говорит: «А чего ломаться, не убудет». Быть доступной для н
ее Ц хороший тон. Ее восхитительным телом тешились легионы, но ни один па
ртнер не задержался надолго Ц оно и понятно, ибо в постели Клео холодна и
пассивна. Она из тех роскошных штучек, что переходят из рук в руки, лишь бы
не оставаться в одиночестве. В свои двадцать два года Клео уже панически
боится постареть и изнуряет себя добровольной каторгой гимнастики и ди
ет. Из страха, что ее затмят соперницы, она избегает бывать в модных заведе
ниях, а если выходит в свет, то нарочно не наводит красоту: пусть на нее не о
братят внимания, зато она сможет утешать себя мыслью, что сама этого не хо
тела. Если ей случается слечь с гриппом или ангиной, она не решается сообщ
ить о своей болезни никому из близких, ей страшно: вдруг никто даже не позв
онит? Что, если она никому не нужна? Когда на Клео нападает хандра, она идет
ночевать к отцу Ц ее родители в разводе. С собой она приносит грязное бел
ье, и отец полночи стирает в ванне ее носки, рубашки и трусики. Клео смотри
т телевизор, держа пальчик во рту, а в постели с любовником сосет кулачок.
В этой девушке сексуальность трогательным образом сочетается с незрел
остью. Ее красота тяготеет над нею как проклятие: существо, наделенное та
кой степенью совершенства, не может не быть бесконечно одиноким. Куда бы
она ни пришла, ее появление производит фурор, повсюду за нею тянется шлей
ф почтительных и завистливых взглядов. Да, она поражает, но как же быстро н
аступает разочарование! Остается только пожалеть красивых женщин, госп
ода: они не могут дать того, что сулят. Изолировав Клео, мы совершим благое
дело, ибо нелегко ей жить с такой ношей.
Стейнер был в ударе. Его громоздкое тело стало по-кошачьи гибким, когда он
сновал между столами, садился, вставал, подходил к экрану и комментирова
л снимки с указкой в руке. Он выступал в своей коронной роли: Великий Инкви
зитор, предающий архангелов в руки палача. Через каждые два часа Франчес
ка объявляла перерыв, звонила Раймону и справлялась об Элен. Пленница бы
ла под надежной охраной!
Вторую подсудимую звали Жюдит Шарбонье. Черноглазая брюнетка, студентк
а юридического факультета, 24-х лет, она была окружена аурой благополучия,
как все счастливцы, что родились богатыми. По ее делу слово взяла Франчес
ка.
Ц Жюдит, высокая, худенькая, спортивного сложения Ц живое доказательс
тво того, что сегодня красив тот, кто здоров, что стройное, сильное тело в с
очетании с гармоничными чертами лица поистине прекрасно. Эта чистая мол
одая женщина только и мечтает вываляться в грязи. Она замужем с восемнад
цати лет, но с мужем-студентом ей скучно; есть у нее и любовник, главный ред
актор журнала, на пятнадцать лет ее старше, у которого она проводит почти
все вечера Приходя к нему, Жюдит первым делом бежит пописать Ц ей кажетс
я, что так она облегчает свою совесть. Опытный любовник трудится над нею с
о знанием дела, а она потом сравнивает ощущения с теми, что испытывает в по
стели с мужем. Тайком от всех Жюдит упивается порнографическими книжкам
и и фильмами. Раймон нашел одну кассету в шкафу за одеждой; судя по всему, с
мотрели ее очень часто. Это пустейший фильм под названием «Мойка и смазк
а»: женщина приезжает сдавать в ремонт свой автомобиль, а два здоровяка-а
втомеханика недолго думая заваливают клиентку на капот машины и вставл
яют ей с двух сторон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31