К тому же из-за наличия реки город нельзя было взять осадой. Граф Солсбери отступил. Сердце королевства, откуда текла большая часть золота и товаров, поддерживавших ритм его жизни, захлопнуло свои ворота перед королем Джоном.
Положение казалось безвыходным: бунтовщики не могли выйти из города, а король не мог попасть в него.
На десятый день июня король подошел к Виндзору. Переговоры начались заново. Поскольку все знали, что Джеффри предан королю, хотя по понятным причинам и питает к нему антипатию, его сочли идеальным кандидатом на роль посредника. Многие из тех, кто боялся идти непосредственно к Лэнгтону, который выступал в качестве выразителя намерений бунтовщиков, не причисляя себя к ним, а также и не пожелавшие принять королевского посла, согласились говорить с Джеффри.
Он метался между Виндзором и Лондоном и настолько часто ездил по этой дороге, что вскоре мог свободно спать на своем коне: тот сам хорошо знал путь. Это было Джеффри на руку, ибо он почти не имел другого времени для сна. Стоило ему только снять одежду и улечься где-нибудь, как его тотчас же вызывал какой-нибудь секретный посланник, который вел его к своему сюзерену, сообщавшему новые предложения или жалобы. Бедро Джеффри безжалостно ныло, но ненамного сильнее его челюсти. Слишком часто приходилось ему стискивать зубы, слушая обе стороны, участвующие в переговорах, и не высказывать собственного мнения.
«Умен не по годам», — говорил Иэн о Джеффри. И правда: он отличался наблюдательностью и сообразительностью, видел гораздо дальше тех, кого считали прозорливыми: они слишком увлекались деталями. Сейчас как раз все погрязло в излишних деталях. Бароны были убедительны в одних аргументах, король — в других. Лэнгтон похудел, глаза его горели, мертвенно-бледное лицо хранило отпечаток бессонницы. Некоторые боялись, что он не выдержит напряжения. Но не перед ним предстал Джеффри, когда пришло время дать ответы по тем или иным жалобам и предложениям, — он предстал перед королем.
Джон все так же напоминал пивной бочонок. Хотя время от времени он говорил напыщенным тоном и даже орал, Джеффри улавливал некоторую фальшь в том гневе, какой выказывал король.
Иэн прибыл с севера в середине июня. Он устал, ибо скакал две ночи подряд, но был очень доволен, поскольку его многолетняя мечта, похоже, становилась реальностью. Джеффри не говорил ему ничего лишнего. Чего он мог добиться, разглагольствуя о своих смутных тревогах и омрачая радость Иэна дурными предчувствиями?
Позже, вечером того же дня, Джеффри вызвали на этот раз к отцу. Граф показал ему копию подготовленного документа. Из вежливости Джеффри просмотрел его. Он уже был знаком с большинством статей из шестидесяти одной, особенно с теми, где каждое слово было подвергнуто тщательному обсуждению обеими сторонами. Джеффри повнимательнее изучил остальные статьи, которые посчитали вполне приемлемыми, ибо они не затронули души людей, не заботящихся чрезмерно о всеобщем благе. Он не нашел в них ничего, что могло бы обеспокоить его, пока не дошел до последней статьи. О ней Джеффри ничего не слышал и читал впервые.
Закончив, он пришел в негодование и сказал отцу, что это безумие. Джеффри нервно заходил по комнате взад и вперед. Граф Солсбери невольно содрогнулся, увидев, как сын все еще хромает. Король может собрать совет, заметил он, глядя в сторону. Это все лишь формальности.
— Формальности?! Папа, вы читали эту статью? Совет имеет право выступить против короля и призвать всю страну подчинить короля собственной воле! Я иногда расхожусь с дядей во мнениях, но он не может согласиться с этим! И ни один король не согласился бы!
— Я не слеп и не глух, — спокойно заметил граф Солсбери. — Я читал эту статью сам и слышал, когда ее зачитывали. Без нее бароны не примут хартию, а Джон говорит, что желает мира. Он говорит, что устал от войн и горя…
Ужаснувшись тону, а еще больше словам: «Джон говорит», означавшим, что граф Солсбери не верит своему брату, Джеффри пристально посмотрел на отца. Внутри у него все похолодело. Граф Солсбери ни о чем не тревожится! Он, в сущности, признался в том, что всю жизнь предпочитал ложь, как и сейчас!
— Кроме того, — рассудительно продолжал граф, все так же бесстрастно, — тебе, мне и Джону известно: двадцать пять человек, считающих себя в равной степени важными персонами, никогда не придут к согласию даже в делах, гораздо более опасных, нежели те, что способны побудить людей к бунту. Я пытался напомнить о четырех ответственных за вызовы людей, но Лэнгтон и здесь меня обошел. Статью можно было писать и без этого. Даже с… А, впрочем, какая разница!
Пятнадцатого дня июня на огромном лугу с названием Раннимид король подписал и скрепил печатью Великую хартию вольностей. Джеффри не присутствовал при ее подписании. Он ушел спать. В атмосфере всеобщего возбуждения никто не замечал его отсутствия, пока не закончилось празднование события и Иэн, Адам и граф Солсбери собрались в комнате графа, чтобы выпить. Тогда и выяснилось, что никто не видел Джеффри в течение всего дня. В глазах графа вспыхнула тревога. За Джеффри поспешно послали гонца, который нашел молодого лорда в его апартаментах погруженным в глубокий сон. Проснувшись и услышав, что его желают видеть в комнате отца, Джеффри быстро оделся И без лишних вопросов направился в покои графа.
— Выпей с нами и отпразднуй… — Адам собирался уже было договорить «усмирение короля», но из уважения к графу Солсбери сказал: —…новый мир.
— Ба! — пренебрежительно воскликнул Джеффри и повернулся, намереваясь вернуться в постель.
— Подожди, Джеффри! Скажи мне, что здесь плохого? — спросил Иэн.
Он был явно опечален. Обычно Джеффри отличался мягкостью характера. Он был добродушен и необыкновенно терпелив, даже когда лежал прикованный к постели. Раздражение было совершенно не свойственным ему, неестественным.
— Ему не нравится шестьдесят первая статья, — сказал граф Солсбери каким-то неживым голосом.
— Джеффри! — Это Адам решил развить тему, которой старшие из осторожности старались избежать. — А где гарантии, что король будет соблюдать остальные статьи? Без шестьдесят первой статьи Хартия вольностей стоила бы не больше других обещаний Джона. О… прошу прощения, милорд. — Адам густо покраснел и сконфуженно уставился на кубок с вином.
— Во всяком случае, бароны поверили ему, — заметил граф Солсбери.
Иэн повернулся и посмотрел на графа. Губы его шевельнулись, он сглотнул. Он впервые встретился со своим Другом, вернувшимся из Франции. «Граф Солсбери знает Джона как самого себя», — промелькнуло в голове Иэна.
— Думаю, король смирится с соглашением, — поддержал графа Иэн. — Не уверен, что полностью согласен с шестьдесят первой статьей, но она послужит напоминанием Джону, если время от времени он будет забывать о других своих обещаниях. Это не значит, что так и будет, только…
Джеффри переводил глаза с одного лица на другое.
— Чертовски хотелось бы, чтобы вы оказались правы, — сказал он почти спокойно. — Но, говорю вам, я не верю в это. Для меня сам факт, что Джон подписал хартию, содержащую такую статью, означает лишь одно — он знает, как обойти это соглашение.
Граф Солсбери промолчал, глядя на кубок с вином, который держал двумя ладонями. Иэн глянул на него и снова перевел взгляд на Джеффри. Тот тяжело вздохнул.
— А если все вы думаете, что подписание одной хартии или даже десяти угомонит заговорщиков, то либо обманываете сами себя, либо гораздо глупее, чем я думал. Эта статья дает им право на бунт. — С застывшим от отчаяния лицом Джеффри направился к столу — короткий шаг, длинный шаг — и схватил стоявший на нем кубок. — Я выпью за мир, но, поверьте мне, джентльмены, вам стоит держать свое оружие наготове, потому что нас ждет настоящая война.
29.
В девятнадцатый день июня бароны Англии — как мятежники, так и преданные королю, повторили клятву верности ему. Джеффри присягал вместе с остальными, а затем попросил разрешения удалиться, на что получил охотное согласие. Поскольку леди Элинор вернулась в Роузлинд, Джоанна уехала в Хемел и встретила Джеффри там.
Вскоре она пришла к выводу, что лучше бы ей остаться дома. Джеффри приехал мрачнее тучи, и ничто, казалось, не могло изменить его настроения. Часто, даже когда они занимались любовью, Джеффри, вместо того чтобы уснуть после нескольких полусонных, нежных слов, вставал и начинал метаться по комнате — короткий шаг, длинный шаг, короткий шаг, длинный шаг… Если Джоанна спрашивала, что тревожит его, он обычно возвращался в постель и притворялся, что хочет спать, но однажды резко повернулся к жене и сердито сказал:
— Ты хотела, чтобы я возненавидел войну. Что ж, твое желание исполнилось: я ее истинно ненавижу!
Джоанна уже не задавала вопросов, решив, что страдания Джеффри отразились не только на его теле, но и на душевном состоянии. К своему немалому удивлению, она обнаружила, что не испытывает презрения к его страху. Любовь прощает все. Джоанна мучилась лишь оттого, что не могла утешить мужа. Она молилась о мире с тем пылом, какой всегда подавлял ее собственный страх. Голос ее дрожал от нежности, когда она говорила с мужем, когда признавалась ему в своей любви. Несмотря на все ее отчаянные старания, Джеффри оставался таким же мрачным. Возможно, любовь, наконец открывшаяся ему, только раздражала его.
Молитвы Джоанны не были услышаны. Поначалу приходили как будто неплохие известия. Джон, похоже, пытался вершить справедливый суд и соблюдать букву Хартии вольностей. Но вскоре слухи стали столь же нерадостными, как и настроение Джеффри. В июле верхушка мятежных баронов начала проявлять по отношению к королю оскорбительное высокомерие, а в августе отказалась покинуть Лондон и не позволила Джону и его людям войти в столицу. Джеффри ничего не сказал по поводу этих новостей.
Все свое время он посвящал обучению латников искусству сражения и совершенствованию своих навыков в верховой езде. Трех боевых коней серой масти предоставила ему Элинор взамен потерянных им.
Он занимался этим с той же унылой, мрачной напряженностью, отчего сердце Джоанны разрывалось на части. Джеффри всегда получал огромное наслаждение от любого вида военного искусства, а особенно ему нравилось обучать лошадей. Теперь же его как будто ничто не удовлетворяло. Поскольку Джеффри оказался прав насчет намерений Джона аннулировать Хартию вольностей, новости об этом ничуть не задели его. Первый намек на это появился уже в конце августа, после того как пришло письмо от папы, в котором он строго приказал баронам подчиняться королю и отдавать ему должное во всех его требованиях.
Лэнгтон, напуганный вмешательством папы в дело, которое, по его мнению, могло послужить основой для постоянного мира между королем и его вассалами, отправился в Рим, чтобы объяснить Иннокентию ситуацию. Однако уже в пути он обнаружил, что опоздал. Еще до подписания Хартии вольностей Джон воззвал к святому отцу с просьбой аннулировать соглашение, к которому его принудили вероломные подданные. О послании папы, удовлетворявшем желание Джона, Лэнгтон узнал перед тем, как уже собирался пересечь Альпы.
Этой искры оказалось достаточно, чтобы разжечь пламя гражданской войны. Джеффри стал готовиться к отъезду. Его лицо словно окаменело, глаза потухли.
Если до сих пор Джоанна боялась за мужа, то теперь она подавила в себе страх. Умолять Джеффри было бессмысленно. По виду и поведению мужа Джоанна пришла к выводу, что его страх породил в нем презрение к самому себе, и теперь он устремился на поиски смерти, видя в ней единственное средство против своей неспособности жить полнокровной жизнью. Близкая к помрачению рассудка, Джоанна написала Адаму, излив все свое горе и ужас, умоляя брата о помощи. Возможно, Адам придумает какую-нибудь достойную причину или уловку, которая убедит Джеффри не присоединяться к войску короля и графа Солсбери. Она призналась брату во всем, кроме самого главного. Даже Адаму не могла она сказать, что Джеффри сам напуган последними событиями.
Ответ брата чуть не довел Джоанну до истерики. «Успокойся, — писал Адам, — я не допущу, чтобы с Джеффри случилось несчастье. Я еду тоже и буду оберегать его». И все, больше ничего…
По настоянию матери Адам научился в свое время читать, писать и считать, но был ленив и поэтому сводил свои послания лишь к сути вопроса. В этом случае, как и всегда, он ограничился двумя-тремя фразами: где и когда он планирует встретиться с Джеффри. Джоанна не имела понятия, куда слать письмо, чтобы остановить брата. Писать графу Солсбери было бесполезно. К тому времени, как Адам приедет на место, граф полностью посвятит себя Джеффри, и уговоры какой-то женщины ничуть не повлияют ни на одного из них.
Вместо того чтобы помочь Джеффри, думала Джоанна, она подвергла опасности брата. Очевидно, Адам решил, что сестра тревожится за Джеффри — раны будут ограничивать его движения. Он не понимает, что Джеффри сам ищет смерти. Адам, не думая об опасности, последует за Джеффри, куда бы тот его ни повел, и они оба погибнут. Тут к Джоанне вернулась способность мыслить более здраво. К чему бы Джеффри ни стремился, он никогда не поведет Адама на верную смерть. Сердце Джоанны стало успокаиваться. Она, возможно, поступила не так уж и скверно. Беспокоясь за благополучие Адама, Джеффри, может быть, научится ладить с самим собой, и Адаму даже удастся по-своему исцелить Джеффри. Его веселому жизнелюбию трудно противостоять.
Эти утешительные мысли и внезапный прилив активности уняли опасения Джоанны. По просьбе леди Элинор Джоанне пришлось вернуться в Роузлинд. Джеффри больше не писал, хотя Джоанна и посылала к нему гонца. Видимо, Адаму не удалось скрыть причину своего появления в месте, куда его не приглашали. Возможно, Джеффри так рассердило вмешательство жены, что он предпочел молчать, нежели браться за перо и изливать свой гнев.
Это совсем не опечалило Джоанну, а даже дало повод для интересных размышлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66