«Затем король позвал всех нас на трапезу. Я не пошел, чувствуя камень на сердце, ибо находился в дру. жеских отношениях с некоторыми родственниками казненных. Поэтому я не знаю в точности, как все было дальше. Но мне рассказали потом, что все происходило будто на сцене. Едва обедающие уселись, гонец Вильяма Шотландского потребовал внести послание своего короля, заявив, что оно не терпит отлагательств и не может ждать конца обеда. Сразу же вслед за ним, едва король прочитал письмо, прибыл другой гонец, требуя той же срочности. Это послание было от дочери короля, Жанны».
Джеффри жалел, что пропустил это событие. Возможно, если бы он видел все собственными глазами, то мог бы судить и об искренности гонцов, и о случайности совпадения по времени их прибытия, и о том, что письма доставили раньше, а пьеска подстроена королем. Фактически каждый слышанный им рассказ был настолько приукрашен предвзятостью, что не мог быть абсолютно правдивым. Один говорил, что король оцепенел, побелел и пришел в ужас. Менее симпатизирующий королю наблюдатель с кривой усмешкой высказывался о наигранности Джона: его глаза, вместо того чтобы внимательно читать написанное, хитро скользили по лицам присутствующих.
«Что мне известно точно, — продолжал Джеффри, — так как, по его мнению, самое опасное уже было сказано, — в каждом письме говорилось об одном и том же. Оба посланника хотели предупредить Джона: против него готовится заговор с целью захватить его в плен либо сразу убить. Для этого намеревались использовать армию, собранную в Честере. Хотел бы, но не могу поверить, что за этим кроется лишь маневр Ллевелина, который намеренно солгал своей жене и Вильяму Шотландскому, чтобы Джон не шел походом на Уэльс. Но, боюсь, мои предыдущие беседы с вассалами Иэна лишь подтверждают серьезность этих запоздалых предупреждений. Более того, Фиц-Вальтер и Де Вески сбежали. Некоторые говорят, что они не виновны, как и Браозе, и граф Пемброкский. Просто испугались подозрительности короля. Но, по правде говоря, если судить по тому, что я видел сам, мне кажется, их есть в чем винить. Шестнадцатого дня этого месяца король издал письменный указ распустить армию. Понятия не имею, что теперь начнется в Уэльсе. Но в этом году мы уже точно не поплывем во Францию, поскольку…»
— Что ты тут делаешь? Кому пишешь?
Джеффри резко поднял глаза, озадаченный нотками подозрительности в голосе отца. Возможно, в другое время он и обиделся бы, раз граф Солсбери предполагает в нем дурные намерения. Но сейчас настало такое безумное время, что не знаешь, чего от кого ждать. Кроме того, Джеффри не сомневался, что недоверие отца в большей мере вызвано ужасом и отвращением к поступкам своего брата. Граф дошел до крайнего отчаяния. Возможно, когда он услышал о заговоре, то, как и Джеффри, пережил минутную вспышку разочарования из-за того, что заговор не удался. Джеффри воспринимал свое разочарование как естественное следствие его неприязни к королю. Он не ощущал за собой никакой вины, просто снова напомнил себе, что, каким бы ни был Джон, без него им будет гораздо хуже. Однако графа Солсбери такая реакция приводила в ужас. Поэтому Джеффри, отвечая отцу, оставался абсолютно спокойным.
— Сюда я пришел, чтобы обрести тишину. А пишу Джоанне. — Он пододвинул пергамент к графу. — Прочтите, если хотите.
— Прошу прощения, мальчик мой, — вздохнул граф Солсбери, сделав шаг вперед, но лишь для того, чтобы тяжело опуститься в кресло; он даже не взглянул на письмо, лежавшее на столе.
— Нас постигло нечто ужасное? — тихо спросил Джеффри.
— Нет. — Граф Солсбери посмотрел на сына. — Разоблачение целей и намерений бунтовщиков посеяло беспорядки в их рядах. Два самых опасных негодяя сбежали. Другие, Думаю, попытаются скрыть свое участие в заговоре. Мы достаточно сильны, пока они одержимы сомнениями.
— Как долго это продлится? — спросил Джеффри. — И можно ли как-нибудь усилить их сомнения и улучшить наше положение?
Бледность и напряженность исчезли с лица графа Солсбери — его радовала верность Джеффри, несгибаемые принципы сына.
— Король уже принял меры! Тебе не следует считать его трусом только потому, что он не сдержал своей печали при плохих известиях… И в этом не было никакого маневра, — поспешно добавил граф, заметив, как губы Джеффри растянулись в презрительной усмешке. — Джон действительно был расстроен, но не испуган. Он не верит, что кто-нибудь может так ненавидеть его. Ему неприятно сознавать, что люди, которые сидят за его столом и пьют его вино, способны на вероломство.
Джеффри поднялся и подошел к очагу, в котором еще горел огонь. Несомненно, отец и сам не верит в то, что говорит. Он не может не знать истинного лица своего брата. Джеффри не понимал одного: вне всяких сомнений, Джон получает нездоровое наслаждение от ненависти своих баронов. Он беспричинно оскорбляет их и насмехается над ними. Так было и когда Джеффри привез ему известие о пожаре в Лондоне. В королевстве, кишащем развратными женщинами и равнодушными, услужливыми мужьями, король, казалось, нарочно выискивал и бесчестил женщин, которые сопротивлялись, если могли, чьи мужья и отцы высоко ценили честь и целомудрие своих жен и дочерей. Когда же Джона оскорбляли, он пользовался самыми низкими способами наказания.
— И какие же меры принял король? — спросил Джеффри, скорее чтобы избавиться от тревожных мыслей, нежели из-за искреннего интереса.
— Для тех, кого Джон считает хотя бы в малейшей степени причастными к заговору, он издал письменные указы с требованием немедленно прислать к нему заложников и передать замки, которые они содержат для него, более преданным людям.
Джеффри промолчал. После того, что случилось с уэльскими заложниками, любой человек, посылающий к Джону сына или дочь, наверняка будет выказывать преданность королю и полное равнодушие к своим детям. От мысли, что король требует заложников у своих же подданных, Джеффри пронзила боль. Конечно, такая мера необходима против покоренного врага. Клятвенные договоры лишь обязывают людей, но горечь поражения и ненависть ничуть не способствуют поддержанию таких договоров. Подданные короля обязаны подчиняться своему сюзерену из любви и уважения, понимая, что их накажут, если они ошибутся, но и страшась его в пределах разумного. Таким образом, если король вызывает к себе своего подданного, сомневаясь в его верности, любой человек, не причинивший вреда своему господину, должен с радостью приехать, объяснить все сам и открыто пожаловаться на оскорбление.
Джеффри пожал плечами. Теперь уже слишком поздно что-либо изменить. Самое печальное в том, что большинство «врагов» Джона ненавидят короля гораздо меньше его собственных баронов.
— Проблема не в них и не в явных бунтовщиках, — медленно продолжал граф Солсбери. — На западе большинство баронов будут слишком поглощены действиями Ллевелина, чтобы бросить королю вызов. На востоке, юге и в центральных графствах мы достаточно сильны для того, чтобы сдерживать всех желающих лезть на рожон, если только там не начнется настоящий, организованный бунт. Следовательно, бунтовщики могут напасть только с севера, где Вески имеет огромную власть. Боюсь, он уже оказывает влияние даже на чужих вассалов.
Граф Солсбери замолчал, и Джеффри повернулся к нему. Лицо его побагровело, в глазах засверкали опасные огоньки. Неужели его отец думает, что люди Иэна поверят в милосердие короля? Джеффри сомневался, что северные вассалы присоединятся к мятежу Вески. Но, если таковое случится, не в чем будет винить Джона, который выступит против них. Пока северные вассалы еще ничего не сделали. Они разрываются между ненавистью к королю и преданностью Иэну, ибо знают, что честь заставит его поддерживать Джона, несмотря на неприязнь к своему сюзерену. Угрозы подтолкнут этих людей в лагерь бунтовщиков. Им нечего будет терять. Пока Джеффри решал, как сказать об этом, умолчав, что люди Иана уже стоят одной ногой в рядах бунтовщиков, граф Солсбери заговорил снова:
— Надеюсь, ты не станешь обижаться, Джеффри, если мне придется написать Иэну и попросить его приехать домой. Я не сомневаюсь ни в твоей преданности, ни в твоих способностях, сын мой. Я знаю, что люди без колебаний и раздумий последуют за тобой в случае войны. Но ты молод, а слова человека, более опытного, имеют сейчас особенное значение. К тому же может возникнуть мнение, что твои родственные узы со мной и дядей будут несколько…
Граф замолчал, поскольку необходимости продолжать явно не было. Настороженность и недоумение на лице Джеффри, давшие волю вспышке его гнева и негодования, исчезли. Его сын улыбался, а глаза так сверкали от облегчения и радости, как только что от злости. Граф Солсбери уже порицал себя за то, что решил вдруг, будто Джеффри нравится власть над людьми Иэна. Наоборот: мальчик с радостью готов избавиться от этой обузы.
Никакие соображения не лишили бы графа удовольствия видеть сейчас лицо его сына. Радость Джеффри имела и личные причины. Для него возращение Изна означало окончание его «поста» в отношениях с Джоанной. С Иэном вернется леди Элинор, а следом придет и час свадьбы. Все другие соображения, включая и гражданскую войну, абсолютно ничего не значили для Джеффри по сравнению с такой возможностью. Он был уверен, что после женитьбы сумеет разобраться в чувствах своей жены. Возможно — какая приятная мысль! — она становилась то страстной, то равнодушной, потому что боялась полюбить его или опасалась, что ее мать и отчим использовали помолвку как некий политический замысел и вообще не имели намерений поженить их. В таком случае именно благоразумие заставляет Джоанну сдерживать свою любовь. Она могла пойти на любую причуду, но умеет отлично владеть собой. Ее муж получит в награду истинную супружескую верность. А дарить эту верность одному человеку, когда сердце разрывается от любви к другому, Джоанна не смогла бы.
Ей следовало бы знать Иэна получше, думал Джеффри. Затем, с неприятным ощущением в груди, он спросил себя: а не знает ли Джоанна гораздо больше, чем Иэн? Леди Элинор, несомненно, в курсе их замысла. Конечно, леди Элинор никогда не стала бы намеренно действовать во вред своей дочери, но… это лишь увеличивает вероятность того, что Джоанна понимает, почему бракосочетанию предпочли помолвку. Что имела в виду Джоанна, предупреждая его, что ее матушка настаивала на том, чтобы они не вступали с ним в любовную связь до тех пор, пока действительно не станут мужем и женой? Естественно, леди Элинор не стала бы строить планы, которые могли помешать счастью Джоанны, не посоветовавшись с ней. Если помолвка выбрана умышленно, считал Джеффри, то к этому причастны обе женщины — и мать, и дочь. Бессмысленно пытаться убеждать себя, что Джоанна подчинилась матери из страха. Так он мог заблуждаться в прошлом, но не сейчас. Теперь он знает Джоанну гораздо лучше. В ее характере есть много такого, чего он никогда не понимал, даже когда они были товарищами по детским играм, и одно из них — отношения между Джоанной и Элинор.
Джеффри по-своему любит леди Элинор. Она всегда относилась к нему с теплотой, даже с любовью. Но нельзя не признать, что слова «честь» просто не существует в ее словаре, а слово «справедливость» рассматривается лишь с позиций личной выгоды. Даже Иэн не доверяет ей в политических делах. Но могла ли леди Элинор, которая была всегда так добра с ним, использовать его таким бездушным способом? Нет, если сама понимала, что это бессердечно. Но откуда ей знать об этом? Он не любил Джоанну, когда ему предложили жениться на ней. И никогда не посмел бы взглянуть на дочь своего господина… даже если она и приходится ему лишь падчерицей. Никогда! Леди Элинор имела все основания считать, что он относится к Джоанне как к сестре. Возможно, она даже думала, что он и не особенно стремится к этому браку. Джеффри решил, что не проявлял особого энтузиазма и не оказывал Джоанне должного внимания, когда леди Элинор и Иэн находились в Англии.
Могла ли Джоанна прибегнуть к обману? Она отличается гораздо большим чувством справедливости, способностью различать хорошее и плохое, чем ее мать. Тем не менее она остается женщиной, а женское понятие о чести весьма своеобразное. Джоанна отнюдь не намеревалась причинить ему боль, считал Джеффри. Только один раз, там, в саду… Джеффри не помнит точно, о чем они тогда говорили, но определенно знает: они не касались темы любви. Разговаривали о предполагаемом браке, затем о способностях Джоанны управлять поместьем…
— Можешь не бояться, что Иэн окажется в трудном положении из-за этого вызова, — сказал граф Солсбери, неправильно истолковав явную озабоченность сына. — Думаю, мы должны смириться… на несколько лет, разумеется… что Уэльс будет потерян для нас.
Джеффри очнулся. Он совсем забыл об отце и о бедах страны, хотя смотрел ему прямо в глаза. Разве этому его учили с детства? Джеффри почувствовал стыд за невнимание и равнодушие.
— Я уверен, что вы не приготовили ловушку для лорда Иэна, — ответил он графу. — И он действительно сможет лучше меня упрочить наше положение на севере… — Как Джеффри ни пытался, ему никак не удавалось сосредоточиться на проблемах короля. Он заметил движение графа Солсбери, намеревавшегося подняться. — Отец, — поспешил удержать его Джеффри, — я знаю, что у вас много дел, знаю, что должен думать о более важных делах, но мои личные проблемы не оставляют меня даже в такое смутное время. Я не хочу, чтобы разные напасти мешали моей женитьбе. Я желаю взять Джоанну в жены, и как можно быстрее!
Широкая улыбка появилась на лице графа Солсбери, мгновенно изгнав с него признаки напряжения и беспокойства.
— Так оно и должно быть, — мягко ответил он. — Ты уже достаточно долго ждал. Слишком долго, по моим понятиям. Я никак не мог уразуметь, почему леди Элинор настаивала на помолвке вместо свадьбы. Если бы Джоанна была еще ребенком, для этого имелись бы основания. В большинстве случаев девушки двенадцати или тринадцати лет слишком молоды, чтобы иметь детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66