– Вполне заслужена. Никто не сказал, что нельзя быть постмодернистом и военным преступником. – Викторинис рассмеялась. – В определенных кругах слухи о зверствах только добавляют вам веса.
– В таком случае, зачем он бежал из Сербии? Не безопаснее ли было оставаться в Белграде?
– Многие лидеры вооруженных формирований, особенно те, кто мог знать об участии Милошевича в этнических чистках, были убиты. Легче скрыться от Интерпола, чем от бывших соратников.
– Но как мог Антони взять его на факультет?
Смех Викторинис гулко отразился от невидимых бетонных стен.
– Какое вы дитя, Нельсон! Разве вы не знаете, что Антони разрабатывает бренд? И что Кралевич – главная отличительная черта нашего бренда? Антони хочет, чтобы каждая статья, книга, аспирант, которых мы выпускаем, были такими же беспощадными, как Кралевич. Ему плевать, что Кралевич делает. Или сделал.
– Что именно сделал Кралевич? – с трудом выговорил Нельсон.
Щелкнул выключатель. Над мойкой зажглась маленькая лампа дневного света. Нельсон сощурился. Он увидел ярко-зеленую стиральную машину, сушку, раковину, металлические стеллажи с коробками. На палке сиротливо висела пара клетчатых шерстяных носков.
На глазах у Нельсона Викторинис сняла руку с выключателя и взяла со стиральной машины что-то маленькое и черное. Нельсон отскочил, однако это был всего лишь мобильный телефон. Викторинис набрала номер.
– Кому вы звоните? – спросил он, но она не обратила внимания.
– ФБР? – спросила Виктория в трубку. – Я хочу сообщить, что видела международного военного преступника.
– Что за?… – начал Нельсон. Какое имя стояло под фотографией Кралевича на белградском веб-сайте? Что-то на «Я»…
– Ямисович, – сказала Викторинис по слогам, потом повторила по буквам. – Слободан Ямисович. Известный также как командир Драган. – Пауза. – Можете проверить в Гаагском трибунале и в Интерполе. Его разыскивают в связи с военными преступлениями десятилетней давности в Хорватии и Боснии. Если не ошибаюсь, Ямисовича прозвали палачом Сребеницы.
Лампочка горела у Викторинис за спиной, так что Нельсон почти не видел ее лица.
– Не важно, кто я, – говорила она в трубку. – Он скрывается под видом профессора в университете Мидвест в Гамильтон-гровз, Миннесота. Марко Кралевич. – Она снова произнесла по буквам. – Сегодня вы можете найти его на праздновании Валентинова дня в…
Она прикрыла трубку ладонью.
– Какой у Вейссмана адрес?
Нельсон отступил за дверь и посмотрел в пустой коридор. Джилиан тихо всхлипывала. Телевизор практически молчал.
– Ладно, я не знаю адреса, – сказала Викторинис в трубку, – но это дом Мортона Вейссмана, другого преподавателя того же факультета Литературного. – Пауза. – Если хотите, проверяйте. Это не мой телефон.
Викторинис нажала отбой и положила трубку на стиральную машину. У Нельсона заболели колени; он качнулся на пятки.
– Ну вот. – Глаза у Викторинис блеснули. – Я свое дело сделала. А что вы сделали для меня?
Нельсон метнулся прочь. Свет в комнате погас, в коридоре тоже. Из двери потянуло сырым воздухом.
– Советую поторопиться, – шепнула Викторинис. – Я не совсем уверена, что вы мне нужны.
Нельсон вжал голову в плечи и юркнул в противоположную дверь. На лестнице раздался леденящий смех. В коридоре снова стало светло. Сверху донеслись голоса и музыка. Всхлипы Джилиан смолкли.
Нельсон прижался к стене. Сердце колотилось, палец горел. На экране зулусы ритмично били копьями в обтянутые бычьей кожей щиты. Пропащие Мальчишки подались вперед, словно хотели нырнуть в телевизор. За британскими укреплениями солдат-валлиец затянул приятным баритоном, его товарищи один за другим подхватили:
«Люди Харлеха, к оружью! Город криками разбужен…» Камера скользила вдоль укрепления. Солдаты пели. Зулусы топали и били копьями в шиты. Имперский рок-фестиваль.
Но пел и кто-то еще – не совсем в лад, кто-то в комнате. Нельсон оторвался от стены и заглянул в темноту. Это были не Пропащие Мальчишки. Они тоже услышали пение, выпрямились и озирались в испуге, как суслики.
– Это ты…
– Не я…
– Тогда кто?
Белые солдаты на экране дружно разевали глотки, однако тот, кто пел в комнате, тоже не жалел связок. Один из Мальчишек приглушил телевизор, но из темноты по-прежнему раздавался срывающийся тенор: «Люди Харлеха, мужайтесь, и на подвиг снаряжайтесь…»
В углу, едва различимый в отсветах телевизора, спал в мягком кресле Стивен Майкл Стивене. Голова его покачивалась, губы шевелились.
– В каждом сердце пусть зажжется, – медленно, с чувством выводил он, – брат-валлиец не сдается!
Подбородок Стивенса упал на грудь. Пропащие Мальчишки круглыми глазами смотрели на спящего в темноте чернокожего. На экране у них за спиной три ряда британских солдат беззвучно палили в неразличимую черную массу.
– Как давно он здесь? – спросил Боб.
– Думаете, слышал? – спросил Дан.
– Ой-ой, – сказал Вик.
Нельсон в темноте прошел через комнату, вспугнув Пропащих Мальчишек. Те разом охнули и вскочили. Нельсон нагнулся над Стивенсом, не касаясь его рукой.
– ПРОСНИСЬ! – крикнул Нельсон.
Стивен Майкл Стивене с усилием выпрямился в кресле и заморгал от яркого света на экране. Звук был по-прежнему выключен, и камера безмолвно скользила по груде извивающихся черных тел. Простреленные зулусы тщетно пытались подняться с земли. Камера остановилась на трех рядах потных грязных белых солдат. Их ружья еще дымились.
– Мама родная, – выговорил Стивене Майкл Стивене. – Мама родная.
– Это просто кино, – сказал Дан.
– Это не значит, что я расист, – сказал Боб.
– Я за зулусов, – сказал Вик.
– И я! – сказал Боб.
– Я тоже! – сказал Дан.
– Какая муха вас укусила? – заорал Стивен Майкл Стивене и, отодвинув Нельсона, выбежал из комнаты. Через мгновение сверху донесся голос Пегги Ли, исполняющей «Я прозреваю», потом хлопнула дверь.
Пропащие Мальчишки попытались мимо Нельсона проскочить в коридор. Он успел поймать двоих и с размаху столкнул их лбами. Третий был уже в двери и заслонял свет из коридора.
– Вы нас поймете, – сказал первый.
– Вы знаете, каково это, – сказал другой.
– Сами видели, – сказал первый.
Воспитанный в прериях либерализм Нельсона вскипел в его душе, и он так сдвинул Мальчишек головами, что те завопили.
– Вы с юридического факультета, – проговорил он сквозь стиснутые зубы. Палец разрядился так сильно, что отдалось в левой руке, через две головы, – не с литературного.
Нельсон выпустил их, и они, пошатываясь, вывалились в коридор.
– Дану тоже скажите! – крикнул вдогонку Нельсон.
– Это был Вик! – ответил один с лестницы.
– Нет, это я – Вик, – сказал другой. – Это был Боб.
– Нет, это я – Боб…
Нельсон слышал, как открылась и закрылась дверь. На экране британский солдат поднял зулусский щит и стоймя воткнул его в землю. «За кого я? – подумал Нельсон. И тут же: – За себя».

Нельсон поднялся по лестнице и закрыл за собой дверь. Веселые голоса смолкли, слышалось перешептывание и гул. Даже музыка не играла. Он был один в кухне, поэтому заглянул через коридорчик в столовую. Заведующая кафедрой литературной композиции, неимоверно толстая Линда Прозерпина, придвинула стул к столу, на котором исходило паром огромное блюдо фрикаделек в томатном соусе; она по одной насаживала тефтельки на зубочистку и отправляла их в рот.
Нельсон заглянул в кабинет. Бриджит, стоявшая возле арки, поймала его взгляд и, подняв повыше бокал, боком протиснулась через толпу на кухню.
– Нельсон, здесь Вита, – тихо сказала она. – Тебе стоит туда пойти.
Палец ожгло огнем.
– Ты говоришь, Вита здесь?
– Быстрей. – Бриджит обернулась к кабинету и еще понизила голос: – Нельсон, она в моем платье.
Бриджит выбежала в коридор. Через арку Нельсон видел, что вся толпа смотрит в одну сторону, словно железные опилки, к которым поднесли магнит.
– Ну и ну, – выдохнул Нельсон, и тут кто-то взял его за плечо.
– Можно вас на минуточку, профессор? – Канадская Писательница стиснула его плечо, глядя как строгая, но любящая бабушка.
– Не сейчас. – Он вырвался и собрался идти.
– Я наблюдаю за вами в последние недели. – Она говорила тверже, как с трудным ребенком. – Я просто хочу дать вам дружеский совет.
– По поводу чего?
– По поводу злости, Нельсон.
– Злости? – Скривившись от внезапной боли в пальце, он повернулся и посмотрел на Писательницу.
– Большинство людей думают, что злость – вроде пара, и ее можно выпустить. – Канадская Писательница снова положила крупную руку ему на плечо и заглянула в глаза. – Однако злость – как мускул. Чем больше ее упражняешь, тем сильнее она становится. Вы понимаете, к чему я?
Нельсона разобрал смех. Писательница с легким недоумением улыбнулась в ответ.
– Еще бы не понять. – Нельсон, не переставая смеяться, схватил Писательницу за длинный нос и повернул. Она ахнула. – Черт побери, когда вы хоть что-нибудь для меня сделали? – прошипел он. – Хоть что-нибудь?
Он за нос потянул ее в нишу под лестницей, к подвальной двери, и отпустил. Писательница ухватилась за Дверную ручку, чтобы не сползти на пол. Нельсон повернулся к кабинету: через коридор было видно, что собравшиеся привстали на цыпочки и тянут шеи, стремясь заглянуть в дальний конец комнаты. Все молчали. Усилители басовито рыгнули, зашипели, потом медленно заиграло фортепьяно, как на старинной записи.
Тут, как оса из гнезда, из толпы вывинтился Марко Кралевич и стремительно прошел через коридор в кухню. Лотарингия Эльзас семенила следом, ломая костлявые руки и всхлипывая. Кралевич – или Ямисович, с какой стороны посмотреть – был красен и в поту; он, бормоча себе под нос, тискал в толстых пальцах синее кепи, как будто хотел его разорвать, и, увидев у себя на пути Нельсона, остановился как вкопанный.
– Усташа Усташи – хорватское националистическое движение до и во время Второй мировой войны.

! – выкрикнул он, брызгая слюной. – Хорват! Турок!
– Жид! – выкрикнула Лотарингия Эльзас. – Педераст! – Она попыталась спрятаться за Кралевича, но тот ее удержал.
Нельсон рукой подозвал обоих.
– Сегодня я разговариваю со всеми гостями, – сказал он. – Вы тоже хотите?
Кралевич отпрянул, его рот кривился. Он схватил Лотарингию Эльзас за волосы и выволок ее вперед, загораживаясь. Та ахнула и зажмурилась, но не закричала и не сделала попытки сопротивляться. Толпа в кабинете была поглощена музыкой.
– Я еще вернусь и убью вас всех! – прорычал Кралевич, отступая через кухню в столовую. Эльзас он по-прежнему тащил за волосы перед собой. – ФБР или не ФБР!
С противоположной стороны стола на него смотрела Линда Прозерпина, тефтелька застыла на полпути к ее рту. Кралевич отшвырнул Лотарингию в угол и рванулся к входной двери. Эльзас поднялась, цепляясь за дубовую обшивку, и кинулась следом, жалобно крича:
– Schatz! Mon amour!
Нельсон поправил лацканы и одернул манжеты. Палец горел ровным жаром. Уголком глаза он заметил, что Канадская Писательница пытается прошмыгнуть сзади, и щелкнул пальцами у нее под носом. Литераторша взвизгнула, отскочила, рывком распахнула подвальную дверь и скрылась на лестнице.
Нельсон вернулся в столовую. Линда Прозерпина взглянула так, будто сейчас он выхватит у нее блюдо с тефтельками, но есть не перестала.
– Линда, – сказал Нельсон, – как жизнь? Линда что-то промычала с набитым ртом.
В парадную дверь тянуло холодным ветром, и Нельсон ее закрыл. Из кабинета доносились звуки фортепьяно. Нельсон прошел в гостиную, где Лайонел Гроссмауль и Антони Акулло переругивались, стоя лицом к лицу.
– Жулик! Это ты должен был тащиться у меня в хвосте! – Лайонел привстал на цыпочки в тщетной попытке взглянуть на Акулло сверху вниз. – Я должен быть деканом этого факультета!
Палец вспыхнул. Нельсон крадучись двинулся мимо спорщиков к кабинету. Акулло выбросил руку и толстым пальцем ткнул его под лопатку. Нельсон нехотя обернулся.
– Я вижу, что ты затеял, козел! – прорычал Акулло. – Не думай, что это сойдет тебе с рук.
– Антони, – сказал Лайонел у него за спиной.
– Мои пехотинцы прочешут научный мир с севера на юг и с юга на север, – ревел Акулло, – тебе не жить!
– Антони! – повторил Лайонел, дергая шефа за плечо.
– Никто не будет печатать твоих статей. – Декан зверски ухмыльнулся. – Никто не станет рецензировать твои книги, приглашать тебя на конференции. Ты будешь рад, если тебе позволят преподавать в младших классах последнего говенного колледжа…
– Антони! – Гроссмауль, красный как помидор, схватил шефа за плечи и развернул к себе. Глаза под треснутыми стеклами очков вылезли из орбит. – Все, что ты знаешь о теории, ты знаешь от меня! – заорал он. – Будь проклят за то, что выучил мой язык!
Нельсон бочком проскочил в арку, к письменному столу, и увидел перед собой почти весь факультет: профессора и доценты, лекторы, адъюнкты, преподаватели литературной композиции, студенты и аспиранты, раскрыв рты, смотрели на Биту Деонне, которая, в маленьком черном платье и на каблуках, медленно вращала бедрами и выгибалась, стоя на резном дубовом столе. Из усилителей неслась музыка: давно покойный джазовый пианист играл «Не твое собачье дело».
– Если мне… взбредет в голову… – гнусаво выводила Вита, – броситься в океан… не твое собачье дело…
На периферии толпы Нельсон увидел свою жену; насколько он мог судить, на них с Витой были одинаковые платья. Стивен Майкл Стивенс, все еще раздраженный после грубого пробуждения в подвале, качал головой, видя, как белые очередной раз опошляют черную культуру. Даже непрошибаемая Миранда в изумлении раскрыла рот. Вейссмана и Пенелопы О нигде видно не было. Из всей толпы лишь Виктория Викторинис хранила невозмутимость; она сидела на диване перед камином в дальнем конце комнаты и холодно наблюдала за Витой. Джилиан, беззвучно рыдая, смотрела на нее из тени между книжными шкафами.
– Если я… объявлю себя женщиной, – пела Вита, поводя бедрами, – я не стану… последней тварью… ну и что… не твое собачье дело…
Нельсон не видел ее лица, но подумал, что Вита отлично выглядит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56