https://wodolei.ru/catalog/mebel/
)
И ЕВРЕЙ ПОДО ВСЕМ педерасты под сваями, еврей подо всем – В оригинале: «крысы под сваями, еврей подо всем» – Т.С. Элиот, «Бербенк с „Бедекером“, Блештейн с сигарой».
Редингская тюрьма – тюрьма, в которой отбывал срок Оскар Уайльд, обвиненный в гомосексуализме.
Король Эдуард II отдал бразды правления любовникам; убит в результате заговора. «Эдуард II» – трагедия Кристофера Марло, который в своей пьесе «Мальтийский еврей» вывел коварного и алчного еврея, ставшего литературным прототипом шекспировского Шейлока.
« Читатель, я вышла за (в оригинале: него) замуж» – Шарлотта Бронте, «Джен Эйр», глава 38.
…
Дальше продолжалось в том же духе; Нельсон, знаток модернизма, узнал цитаты или парафразы из антисемитских писаний Паунда и Элиота. Это означало, что почти невозможно определить собственный стиль автора.
– Почему она послала это мне? – Вита снова придвинулась к Нельсону. Колени их соприкоснулись.
– Кто «она»? – рассеянно спросил Нельсон. Писал явно не студент и даже не аспирант – они Элиота и Паунда уже не читают. Уж не сам ли Вейссман мутит воду? Хотя вряд ли: Вейссман слишком любит звук собственного голоса, чтобы делать что-нибудь анонимно.
– Посмотрите. – Вита прижалась плечом к Нельсону, указывая на письмо. – Виктория упоминает нас обеих, вместе.
– Где? – Он отодвинулся.
– Здесь. – Вита указала снова, глядя на Нельсона с расстояния в несколько сантиметров.
– Да ну. – Нельсон отодвинулся еще, держа письмо между собой и Витой. – Здесь написано Вирджиния, не Виктория.
– Она пишет про Вирджинию Даннинг, – сказала Вита, имея в виду историю с поцелуем. – Уж про это-то вы знаете. Все остальные знают.
Нельсон опешил. Вита никогда не упоминала при нем этот случай.
– Вы тут ни при чем, – сказал он, не совсем уверенный. – Вы разве не читали «Орландо» «Орландо», роман Вирджинии Вульф о гермафродите, рожденном мужчиной, но после ставшем женщиной, который проживает эпоху за эпохой, от Шекспира до наших дней, основан на истории семьи ее подруги, Виты Сэквил-Уэст.
?
– Почему вы спросили? – Глаза у Виты снова расширились. Она сжала руками горло. – Почему вы спросили, читала ли я «Орландо»?
– Потому что в письме речь не о вас и… ком там еще. Это про Вирджинию Вульф и Виту Сэквил-Уэст.
– Почему вы упомянули «Орландо»? – повторила Вита дрожащим голосом. – Что Виктория вам сказала?
Нельсон встал и перешагнул через столик – подальше от Виты. Та крепко сжала руки на коленях. Халат у нее на шее немного разошелся, так что снова стали видны сердечки.
– Послушайте, давайте я все выясню…
– Не говорите ей! – Вита прижала руку ко рту.
– Виктория этого не писала. – Нельсон помахал письмом. – Простите, Вита, но вы бредите. – Он облизнул губы. – Я все равно ей не скажу. И вообще никому. Обещаю.
Он нагнулся над столиком. Вита сидела, ломая руки, словно пленная героиня викторианского романа, юная девушка в страхе за свою честь.
– Вы позволите мне в этом разобраться? – Нельсон поймал ее взгляд. – Никто не узнает, от кого я получил письмо. Я выясню, кто писал, и заставлю его это прекратить. Хорошо?
Вита подняла влажные глаза, губы ее безмолвно шевелились. Нельсон испугался, что она бросится ему на шею.
– Хорошо, – покорно отвечала она.
– Вот и отлично. – Нельсон кивнул, сложил письмо, сунул обратно в конверт и убрал в карман.
– Спасибо, – чуть слышно прошептала Вита. В глазах ее стояли слезы.
Нельсон что-то пробормотал и зашаркал к дверям. При всей Витиной нервозности он никогда не видел ее в таком состоянии.
В прихожей он не вспомнил, какая дверь на лестницу, и потянулся к средней. Вита пулей кинулась к нему и упала спиной на дверь, словно героиня немого кино, преграждающая дорогу злодею-лорду.
– В другую дверь. – Слезы ее высохли, глаза расширились. – В левую.
На крыльце Нельсон споткнулся о «Книгу Мормона», и она отлетела точно в руки одному из двух рослых, чисто выбритых молодых людей в темных пальто. «Старейшина Чип» и «Старейшина Дейл» значилось на карточках, приколотых к их груди. Когда оба сняли перчатки и с жаром схватили руку Нельсона, он вжал пылающий палец в ладонь сперва одному, потом другому и сказал, чтобы шли своей дорогой и не приставали к людям. Парни покраснели и попятились.
– О чем мы думали? – сказал Старейшина Чип.
– Да, куда мы шли? – сказал Старейшина Дейл. Они быстрым шагом направились в темноту, а Нельсон двинулся в противоположную сторону, к университетскому городку.
Витино письмо жгло карман. Хотелось вытащить его и прочесть еще раз, но Нельсон подождал, пока не вышел на ярко освещенную Мичиган-авеню. Он остановился перед витриной китайского фаст-фуда и достал письмо, держа его поближе к груди, чтобы прохожие из-за плеча не прочли ядовито-высоколобых строк; это было все равно что читать на улице порнографию. Ему хотелось сказать прохожим: «Все в порядке, я дипломированный литературный критик».
Он еще раз быстро перечитал письмо, стараясь воспринимать его не как попурри из цитат, но как самостоятельный текст, обращая особое внимание на ритм, параллельные структуры, аллитерацию, однако агрессивный шрифт колол глаза. Не было никакого смысла прослеживать «аргументы» или выискивать литературные достоинства. Палец горел. Нельсон дрожащими руками сложил письмо, затолкал обратно в конверт, сунул в карман и пошел к автобусной остановке.
Кто-то налетел на него сзади. Нельсон резко повернулся. Палец ожгло болью. Студент пробормотал извинения и побежал дальше. Нельсон глубоко вдохнул и выдохнул. Он стоял перед «Пандемониумом», модной кофейней, облюбованной Антони Акулло. Здесь, над дорогим кофе со сливками и этническими пирожками принимались все важные факультетские решения. Здесь Акулло, Вейссман и Викторинис заключали сделки и делили сферы влияния, как Большая Тройка в Ялте.
Нельсон взглянул через запотевшее стекло; пар от его дыхания розовел в свете неоновой вывески «КАПУЧЧИ-НО». Столики за стеклом занимали студенты. Они сидели, нога на ногу, и с утрированной сосредоточенностью смотрели в тетрадки и книги, покуда на столиках остывал дымящийся мокко. В лучшие дни Нельсон частенько сюда захаживал, но чашка кофе в «Пандемониуме» стоила больше, чем весь ленч, который готовила ему Бриджит; оставалось только стоять, прижавшись носом к стеклу, как Малютка Тим Малютка Тим – герой «Рождественской песни» Чарльза Диккенса.
.
Он уже хотел пойти прочь, когда за студенческими головами, за паром и светом неоновых ламп
различил в глубине Антони Акулло. Декан сидел один. В памяти всплыли слова леди Макбет на сегодняшнем терапевтическом ток-шоу: Милорд, ты просто не реализуешь свой потенциал. Пользуйся случаем. Натяни решимость, как струну. О таких, как мы, никто не позаботится. Витино письмо давило на сердце, палец горел. Не сознавая толком, что делает, Нельсон открыл дверь и вошел в кафе.
Внутри «Пандемониума» все было гладкое и сверкающее: светлый паркет, белые стены. Народ надышал, от одежды на вешалках шел пар, но над сыростью плыл сухой пустынный аромат кофе. За стойкой переливались тропическим многоцветьем яркие бутылки с сиропом, шипел автомат-эспрессо, высокие стальные самовары с кипятком блестели, как больничное оборудование. Молодые люди скидывали рюкзачки, девушки сбрасывали темные пальто. Все вливались в быстро движущуюся очередь к кассе, чтобы потом усесться, соприкасаясь коленями, за крохотные черные столики. По стенам висели яркие оперные афиши, по большей части в красных и черных тонах: «Фауст» Гуно, «Макбет» Верди, «Мефистофель».
Акулло сидел за большим столом в глубине, на соседнем стуле висело его кашемировое пальто. Декан закинул ногу на ногу, так что брючина задралась, показывая светлый шелковый носок. Одна его рука костяшками пальцев упиралась в стол рядом с крошечной чашечкой эспрессо.
Нельсон в своей пролетарской парке прошел через толпу, выдавливая улыбку. Однако, когда он обогнул большую квадратную колонну с афишей «Потерянного рая» Пендерецкого и увидел, что Акулло не один, улыбка его застыла. За колонной, чуть отодвинувшись от стола, сидел и ничего не пил Марко Кралевич. Для сегодняшнего дня он выбрал стиль кантри: ковбойка в красную и черную клетку с пуговицами на карманах и кантом по швам, шнурок на шее, продетый в металлический коровий череп, и ковбойские ботинки с острыми серебряными носами. Колени обтягивали черные джинсы с пряжкой на ремне в форме штата Техас. Новехонькую ковбойскую шляпу он надвинул на лоб, длинный черный плащ, свисая с плеча, лужицей растекался по полу. С черными сросшимися бровями, короткой стрижкой и соломинкой в зубах – поздней осенью в Миннесоте она должна быть на вес золота – Кралевич выглядел как балканская версия Гарта Брукса Гарт Брукс – американский певец в стиле кантри.
.
Нельсон закачался на пятках, готовый обратиться в бегство. Он не знал, что именно сказать Акулло, но в любом случае не собирался говорить ни о чем при Марко Кралевиче. Однако, когда он уже поворачивал, Акулло поднес чашку к губам и взглядом остановился на Нельсоне. Тот замер. Палец горел. Кралевич смотрел в середину стола, ритмично покачивая соломинкой. Акулло, не сводя с Нельсона глаз, поставил чашку ровнехонько в центр блюдца, снова уперся костяшками пальцев в стол и не сказал ничего.
Нельсон улыбнулся и взмахнул руками.
– Антони, – начал он, потом заморгал и поправился: – Профессор Акулло.
Декан не шелохнулся.
– Как рука? – спросил он.
– Отлично, – сказал Нельсон – Лучше не бывает.
– Чего надо? – спросил Акулло.
– Простите?
– Какого хрена вам надо, профессор? – Акулло согнул упертые в стол пальцы.
Нельсон переступил с ноги на ногу и посмотрел на Кралевича. Теоретик, глядя пустыми глазами, только передвинул соломинку из одного угла рта в другой. Витино письмо оттягивало карман. Акулло снова согнул пальцы, и Нельсон услышал голос жены: «Пользуйся случаем. Лишь натяни решимость…»
– Я могу помочь вам. То есть факультету. – Он набрал в грудь воздуха. – Я могу помочь факультету.
– Вы можете помочь факультету, – без всякого выражения повторил Акулло.
– Да.
– И как? – Декан снял руку со стола и положил на колено.
– Остановить письма.
Акулло медленно, как бы разочарованно, выдохнул.
– Какие письма?
Нельсон сунул руку в карман, но Акулло чуть заметно скривился и легонько мотнул головой, так что Нельсон вынул обратно пустую руку.
Акулло расцепил пальцы и провел лапищей по роскошным волосам. Кралевич вытащил соломинку изо рта. «Йиппи-йо-ки-йа», – сказал он, не глядя на обоих.
Акулло уперся подбородком в грудь, закрыл глаза и почесал лоб.
– Садитесь. – Он открыл глаза и указал Нельсону на соседний стул.
Нельсон отодвинул стул, уселся на самый краешек и взглянул на Кралевича. Ковбой-теоретик снова с отсутствующим видом жевал соломинку.
Акулло пригвоздил Нельсона холодным взглядом:
– Вы пишете это говно?
– Нет! – Нельсон обернулся на толпу, подался вперед и понизил голос. – Конечно же, нет, – повторил он, бросая взгляд на Кралевича. Поскольку декан никак не отреагировал, Нельсон решил, что Кралевич в курсе. – Но я…
– Что вы?
– Я-я-я, – промямлил Нельсон, – знаю, кто пишет.
Что на него нашло? Нельсон понятия не имел, кто пишет анонимки.
– То есть… – начал он, собираясь взять свои слова обратно, но Акулло поднял руку.
– Кто вам сообщил? Вейссман?
– Нет. Я хотел сказать, что на самом деле не знаю, кто.
Акулло снова поднял руку.
– Вы Нельсон, верно?
Нельсон кивнул.
– Вы думаете, я с этим не справлюсь?
– Нет! – запротестовал Нельсон. – То есть да! Я хотел сказать…
– Вы считаете, что я без вас не обойдусь? У Нельсона перехватило горло.
Акулло наманикюренными пальцами обхватил чашку. Кралевич выплюнул соломинку. Его сербский акцент усиливался и ослабевал, в зависимости от обстоятельств; сегодня он был на пике.
– Моя дикая ирландская роза «Моя дикая ирландская роза» – ирландская народная песня.
, – произнес теоретик, безбожно коверкая слова.
Акулло взглянул на него, потом на Нельсона.
– Так вы знаете нашего друга…
– Кого? – Нельсон изо всех сил старался не смотреть на Кралевича.
– Нашего друга-литератора. Нашего анонимного автора. Типа, который рассылает письма.
Нельсон честно хотел сказать: я не знаю, кто это, простите, что отнял у вас время, но Акулло жестом остановил его.
– Ладно, не будем называть фамилий. – Акулло поднял чашку и отпил крошечный глоток. Он глянул на Кралевича поверх кофе. – У некоторых слишком длинный язык.
Теоретик тяжело вздохнул, сдвинул шляпу на затылок и поднял глаза к потолку.
– Или Морт вам уже сказал? – Глаза у Акулло просветлели.
– Профессор Вейссман ничего мне не говорил.
– Готов поспорить, Морт все сказал.
– Правда, Вейссман не…
– Морт вам говорил, что я сказал этому козлу?
– Нет. – Сердце у Нельсона колотилось. Палец горел.
Акулло улыбнулся воспоминанию.
– Слушайте, вам понравится.
Декан одернул манжеты, сел поглубже, дернул шеей в высоком воротничке и положил руки на стол.
– Я пригласил его к себе в кабинет. Мы были одни: я и Вы Знаете Кто.
– Вообще-то не знаю, – начал Нельсон.
– Без фамилий. – Было видно, что рассказ доставляет Акулло удовольствие. – Так вот, этот хрен моржовый садится напротив меня. Не дальше, чем вы сейчас. Я беру со стола один из этих говенных листков – как будто он раньше их не видел – и говорю: «Это что? За кого вы себя принимаете, Эзра Паунд сраный?»
Декан рассмеялся, показывая волчьи клыки. Кралевич оттопырил губы и повел ими из стороны в сторону.
– Этот мудак мне говорит: «Я тут ни при чем. Это не я». – Акулло снова захохотал, буравя Нельсона взглядом. – А я отвечаю: «Не принимайте меня за идиота. Я что, по-вашему, с луны свалился? Может, вы перебрали ирландского виски, мой друг. Может, у вас вместо мозгов теплый ирландский портер».
«Куган?» – в изумлении подумал Нельсон.
– А он: «Иисус, Мария и Езеф». – Ирландский акцент выходил у Акулло лучше, чем у Кугана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
И ЕВРЕЙ ПОДО ВСЕМ педерасты под сваями, еврей подо всем – В оригинале: «крысы под сваями, еврей подо всем» – Т.С. Элиот, «Бербенк с „Бедекером“, Блештейн с сигарой».
Редингская тюрьма – тюрьма, в которой отбывал срок Оскар Уайльд, обвиненный в гомосексуализме.
Король Эдуард II отдал бразды правления любовникам; убит в результате заговора. «Эдуард II» – трагедия Кристофера Марло, который в своей пьесе «Мальтийский еврей» вывел коварного и алчного еврея, ставшего литературным прототипом шекспировского Шейлока.
« Читатель, я вышла за (в оригинале: него) замуж» – Шарлотта Бронте, «Джен Эйр», глава 38.
…
Дальше продолжалось в том же духе; Нельсон, знаток модернизма, узнал цитаты или парафразы из антисемитских писаний Паунда и Элиота. Это означало, что почти невозможно определить собственный стиль автора.
– Почему она послала это мне? – Вита снова придвинулась к Нельсону. Колени их соприкоснулись.
– Кто «она»? – рассеянно спросил Нельсон. Писал явно не студент и даже не аспирант – они Элиота и Паунда уже не читают. Уж не сам ли Вейссман мутит воду? Хотя вряд ли: Вейссман слишком любит звук собственного голоса, чтобы делать что-нибудь анонимно.
– Посмотрите. – Вита прижалась плечом к Нельсону, указывая на письмо. – Виктория упоминает нас обеих, вместе.
– Где? – Он отодвинулся.
– Здесь. – Вита указала снова, глядя на Нельсона с расстояния в несколько сантиметров.
– Да ну. – Нельсон отодвинулся еще, держа письмо между собой и Витой. – Здесь написано Вирджиния, не Виктория.
– Она пишет про Вирджинию Даннинг, – сказала Вита, имея в виду историю с поцелуем. – Уж про это-то вы знаете. Все остальные знают.
Нельсон опешил. Вита никогда не упоминала при нем этот случай.
– Вы тут ни при чем, – сказал он, не совсем уверенный. – Вы разве не читали «Орландо» «Орландо», роман Вирджинии Вульф о гермафродите, рожденном мужчиной, но после ставшем женщиной, который проживает эпоху за эпохой, от Шекспира до наших дней, основан на истории семьи ее подруги, Виты Сэквил-Уэст.
?
– Почему вы спросили? – Глаза у Виты снова расширились. Она сжала руками горло. – Почему вы спросили, читала ли я «Орландо»?
– Потому что в письме речь не о вас и… ком там еще. Это про Вирджинию Вульф и Виту Сэквил-Уэст.
– Почему вы упомянули «Орландо»? – повторила Вита дрожащим голосом. – Что Виктория вам сказала?
Нельсон встал и перешагнул через столик – подальше от Виты. Та крепко сжала руки на коленях. Халат у нее на шее немного разошелся, так что снова стали видны сердечки.
– Послушайте, давайте я все выясню…
– Не говорите ей! – Вита прижала руку ко рту.
– Виктория этого не писала. – Нельсон помахал письмом. – Простите, Вита, но вы бредите. – Он облизнул губы. – Я все равно ей не скажу. И вообще никому. Обещаю.
Он нагнулся над столиком. Вита сидела, ломая руки, словно пленная героиня викторианского романа, юная девушка в страхе за свою честь.
– Вы позволите мне в этом разобраться? – Нельсон поймал ее взгляд. – Никто не узнает, от кого я получил письмо. Я выясню, кто писал, и заставлю его это прекратить. Хорошо?
Вита подняла влажные глаза, губы ее безмолвно шевелились. Нельсон испугался, что она бросится ему на шею.
– Хорошо, – покорно отвечала она.
– Вот и отлично. – Нельсон кивнул, сложил письмо, сунул обратно в конверт и убрал в карман.
– Спасибо, – чуть слышно прошептала Вита. В глазах ее стояли слезы.
Нельсон что-то пробормотал и зашаркал к дверям. При всей Витиной нервозности он никогда не видел ее в таком состоянии.
В прихожей он не вспомнил, какая дверь на лестницу, и потянулся к средней. Вита пулей кинулась к нему и упала спиной на дверь, словно героиня немого кино, преграждающая дорогу злодею-лорду.
– В другую дверь. – Слезы ее высохли, глаза расширились. – В левую.
На крыльце Нельсон споткнулся о «Книгу Мормона», и она отлетела точно в руки одному из двух рослых, чисто выбритых молодых людей в темных пальто. «Старейшина Чип» и «Старейшина Дейл» значилось на карточках, приколотых к их груди. Когда оба сняли перчатки и с жаром схватили руку Нельсона, он вжал пылающий палец в ладонь сперва одному, потом другому и сказал, чтобы шли своей дорогой и не приставали к людям. Парни покраснели и попятились.
– О чем мы думали? – сказал Старейшина Чип.
– Да, куда мы шли? – сказал Старейшина Дейл. Они быстрым шагом направились в темноту, а Нельсон двинулся в противоположную сторону, к университетскому городку.
Витино письмо жгло карман. Хотелось вытащить его и прочесть еще раз, но Нельсон подождал, пока не вышел на ярко освещенную Мичиган-авеню. Он остановился перед витриной китайского фаст-фуда и достал письмо, держа его поближе к груди, чтобы прохожие из-за плеча не прочли ядовито-высоколобых строк; это было все равно что читать на улице порнографию. Ему хотелось сказать прохожим: «Все в порядке, я дипломированный литературный критик».
Он еще раз быстро перечитал письмо, стараясь воспринимать его не как попурри из цитат, но как самостоятельный текст, обращая особое внимание на ритм, параллельные структуры, аллитерацию, однако агрессивный шрифт колол глаза. Не было никакого смысла прослеживать «аргументы» или выискивать литературные достоинства. Палец горел. Нельсон дрожащими руками сложил письмо, затолкал обратно в конверт, сунул в карман и пошел к автобусной остановке.
Кто-то налетел на него сзади. Нельсон резко повернулся. Палец ожгло болью. Студент пробормотал извинения и побежал дальше. Нельсон глубоко вдохнул и выдохнул. Он стоял перед «Пандемониумом», модной кофейней, облюбованной Антони Акулло. Здесь, над дорогим кофе со сливками и этническими пирожками принимались все важные факультетские решения. Здесь Акулло, Вейссман и Викторинис заключали сделки и делили сферы влияния, как Большая Тройка в Ялте.
Нельсон взглянул через запотевшее стекло; пар от его дыхания розовел в свете неоновой вывески «КАПУЧЧИ-НО». Столики за стеклом занимали студенты. Они сидели, нога на ногу, и с утрированной сосредоточенностью смотрели в тетрадки и книги, покуда на столиках остывал дымящийся мокко. В лучшие дни Нельсон частенько сюда захаживал, но чашка кофе в «Пандемониуме» стоила больше, чем весь ленч, который готовила ему Бриджит; оставалось только стоять, прижавшись носом к стеклу, как Малютка Тим Малютка Тим – герой «Рождественской песни» Чарльза Диккенса.
.
Он уже хотел пойти прочь, когда за студенческими головами, за паром и светом неоновых ламп
различил в глубине Антони Акулло. Декан сидел один. В памяти всплыли слова леди Макбет на сегодняшнем терапевтическом ток-шоу: Милорд, ты просто не реализуешь свой потенциал. Пользуйся случаем. Натяни решимость, как струну. О таких, как мы, никто не позаботится. Витино письмо давило на сердце, палец горел. Не сознавая толком, что делает, Нельсон открыл дверь и вошел в кафе.
Внутри «Пандемониума» все было гладкое и сверкающее: светлый паркет, белые стены. Народ надышал, от одежды на вешалках шел пар, но над сыростью плыл сухой пустынный аромат кофе. За стойкой переливались тропическим многоцветьем яркие бутылки с сиропом, шипел автомат-эспрессо, высокие стальные самовары с кипятком блестели, как больничное оборудование. Молодые люди скидывали рюкзачки, девушки сбрасывали темные пальто. Все вливались в быстро движущуюся очередь к кассе, чтобы потом усесться, соприкасаясь коленями, за крохотные черные столики. По стенам висели яркие оперные афиши, по большей части в красных и черных тонах: «Фауст» Гуно, «Макбет» Верди, «Мефистофель».
Акулло сидел за большим столом в глубине, на соседнем стуле висело его кашемировое пальто. Декан закинул ногу на ногу, так что брючина задралась, показывая светлый шелковый носок. Одна его рука костяшками пальцев упиралась в стол рядом с крошечной чашечкой эспрессо.
Нельсон в своей пролетарской парке прошел через толпу, выдавливая улыбку. Однако, когда он обогнул большую квадратную колонну с афишей «Потерянного рая» Пендерецкого и увидел, что Акулло не один, улыбка его застыла. За колонной, чуть отодвинувшись от стола, сидел и ничего не пил Марко Кралевич. Для сегодняшнего дня он выбрал стиль кантри: ковбойка в красную и черную клетку с пуговицами на карманах и кантом по швам, шнурок на шее, продетый в металлический коровий череп, и ковбойские ботинки с острыми серебряными носами. Колени обтягивали черные джинсы с пряжкой на ремне в форме штата Техас. Новехонькую ковбойскую шляпу он надвинул на лоб, длинный черный плащ, свисая с плеча, лужицей растекался по полу. С черными сросшимися бровями, короткой стрижкой и соломинкой в зубах – поздней осенью в Миннесоте она должна быть на вес золота – Кралевич выглядел как балканская версия Гарта Брукса Гарт Брукс – американский певец в стиле кантри.
.
Нельсон закачался на пятках, готовый обратиться в бегство. Он не знал, что именно сказать Акулло, но в любом случае не собирался говорить ни о чем при Марко Кралевиче. Однако, когда он уже поворачивал, Акулло поднес чашку к губам и взглядом остановился на Нельсоне. Тот замер. Палец горел. Кралевич смотрел в середину стола, ритмично покачивая соломинкой. Акулло, не сводя с Нельсона глаз, поставил чашку ровнехонько в центр блюдца, снова уперся костяшками пальцев в стол и не сказал ничего.
Нельсон улыбнулся и взмахнул руками.
– Антони, – начал он, потом заморгал и поправился: – Профессор Акулло.
Декан не шелохнулся.
– Как рука? – спросил он.
– Отлично, – сказал Нельсон – Лучше не бывает.
– Чего надо? – спросил Акулло.
– Простите?
– Какого хрена вам надо, профессор? – Акулло согнул упертые в стол пальцы.
Нельсон переступил с ноги на ногу и посмотрел на Кралевича. Теоретик, глядя пустыми глазами, только передвинул соломинку из одного угла рта в другой. Витино письмо оттягивало карман. Акулло снова согнул пальцы, и Нельсон услышал голос жены: «Пользуйся случаем. Лишь натяни решимость…»
– Я могу помочь вам. То есть факультету. – Он набрал в грудь воздуха. – Я могу помочь факультету.
– Вы можете помочь факультету, – без всякого выражения повторил Акулло.
– Да.
– И как? – Декан снял руку со стола и положил на колено.
– Остановить письма.
Акулло медленно, как бы разочарованно, выдохнул.
– Какие письма?
Нельсон сунул руку в карман, но Акулло чуть заметно скривился и легонько мотнул головой, так что Нельсон вынул обратно пустую руку.
Акулло расцепил пальцы и провел лапищей по роскошным волосам. Кралевич вытащил соломинку изо рта. «Йиппи-йо-ки-йа», – сказал он, не глядя на обоих.
Акулло уперся подбородком в грудь, закрыл глаза и почесал лоб.
– Садитесь. – Он открыл глаза и указал Нельсону на соседний стул.
Нельсон отодвинул стул, уселся на самый краешек и взглянул на Кралевича. Ковбой-теоретик снова с отсутствующим видом жевал соломинку.
Акулло пригвоздил Нельсона холодным взглядом:
– Вы пишете это говно?
– Нет! – Нельсон обернулся на толпу, подался вперед и понизил голос. – Конечно же, нет, – повторил он, бросая взгляд на Кралевича. Поскольку декан никак не отреагировал, Нельсон решил, что Кралевич в курсе. – Но я…
– Что вы?
– Я-я-я, – промямлил Нельсон, – знаю, кто пишет.
Что на него нашло? Нельсон понятия не имел, кто пишет анонимки.
– То есть… – начал он, собираясь взять свои слова обратно, но Акулло поднял руку.
– Кто вам сообщил? Вейссман?
– Нет. Я хотел сказать, что на самом деле не знаю, кто.
Акулло снова поднял руку.
– Вы Нельсон, верно?
Нельсон кивнул.
– Вы думаете, я с этим не справлюсь?
– Нет! – запротестовал Нельсон. – То есть да! Я хотел сказать…
– Вы считаете, что я без вас не обойдусь? У Нельсона перехватило горло.
Акулло наманикюренными пальцами обхватил чашку. Кралевич выплюнул соломинку. Его сербский акцент усиливался и ослабевал, в зависимости от обстоятельств; сегодня он был на пике.
– Моя дикая ирландская роза «Моя дикая ирландская роза» – ирландская народная песня.
, – произнес теоретик, безбожно коверкая слова.
Акулло взглянул на него, потом на Нельсона.
– Так вы знаете нашего друга…
– Кого? – Нельсон изо всех сил старался не смотреть на Кралевича.
– Нашего друга-литератора. Нашего анонимного автора. Типа, который рассылает письма.
Нельсон честно хотел сказать: я не знаю, кто это, простите, что отнял у вас время, но Акулло жестом остановил его.
– Ладно, не будем называть фамилий. – Акулло поднял чашку и отпил крошечный глоток. Он глянул на Кралевича поверх кофе. – У некоторых слишком длинный язык.
Теоретик тяжело вздохнул, сдвинул шляпу на затылок и поднял глаза к потолку.
– Или Морт вам уже сказал? – Глаза у Акулло просветлели.
– Профессор Вейссман ничего мне не говорил.
– Готов поспорить, Морт все сказал.
– Правда, Вейссман не…
– Морт вам говорил, что я сказал этому козлу?
– Нет. – Сердце у Нельсона колотилось. Палец горел.
Акулло улыбнулся воспоминанию.
– Слушайте, вам понравится.
Декан одернул манжеты, сел поглубже, дернул шеей в высоком воротничке и положил руки на стол.
– Я пригласил его к себе в кабинет. Мы были одни: я и Вы Знаете Кто.
– Вообще-то не знаю, – начал Нельсон.
– Без фамилий. – Было видно, что рассказ доставляет Акулло удовольствие. – Так вот, этот хрен моржовый садится напротив меня. Не дальше, чем вы сейчас. Я беру со стола один из этих говенных листков – как будто он раньше их не видел – и говорю: «Это что? За кого вы себя принимаете, Эзра Паунд сраный?»
Декан рассмеялся, показывая волчьи клыки. Кралевич оттопырил губы и повел ими из стороны в сторону.
– Этот мудак мне говорит: «Я тут ни при чем. Это не я». – Акулло снова захохотал, буравя Нельсона взглядом. – А я отвечаю: «Не принимайте меня за идиота. Я что, по-вашему, с луны свалился? Может, вы перебрали ирландского виски, мой друг. Может, у вас вместо мозгов теплый ирландский портер».
«Куган?» – в изумлении подумал Нельсон.
– А он: «Иисус, Мария и Езеф». – Ирландский акцент выходил у Акулло лучше, чем у Кугана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56