– Вита… Вита…
Он зашатался, хлюпая носом от смеха. Бриджит набрала в грудь воздуха, как будто собиралась прыгнуть в холодную воду.
– Подонок! – взревела она и с размаху залепила ему пощечину.
Нельсон отлетел к столу. Она снова глубоко вдохнула и кинулась на него, но Нельсон перехватил ее запястья.
– Выслушай меня! – Он смеялся и плакал одновременно. Щека горела. – Выслушай меня!
Бриджит вырывалась, глаза у нее были бешеные. Внезапно он затряс жену, и она застыла, по-прежнему тяжело дыша. В глазах ее мелькнул страх. Нельсона передернуло от собственной гнусной радости. Он приблизил к жене мокрое от слез лицо – последние всхлипы смеха еще сотрясали его плечи – и рывком притянул ее к себе, по-прежнему крепко держа за руки.
– Все, что я делаю, – закричал он в самое ухо, – я делаю ради тебя и детей! Понимаешь? Как бы низко, как бы подло это ни было, все ради вас!
Он едва узнавал свой насморочный, почти невразумительный голос. Они с Бриджит стояли нос к носу. Глаза ее расширились от ужаса, грудь вздымалась. Она слабо вырывала руки. Он почти не чувствовал горящий палец, прижатый к ее коже.
– Почему я не могу сделать тебя счастливой, Бриджит? – Голос его сорвался на рыдания. – Просто будь счастлива, Бриджит, пожалуйста! Позволь мне сдедать тебя счастливой!
Палец разрядился, застигнув его врасплох. Бриджит задрожала, вскрикнула и захлопала ресницами. Даже в слабом свете монитора Нельсон видел, как лицо жены разгладилось, страх ушел.
Он отпустил ее и попятился, дрожа.
– Господи. О нет, Господи. Погоди секундочку. Подержись. Милая, не слушай меня.
Бриджит зашаталась из стороны в сторону, повела плечами, склонила голову набок. Глаза ее влажно блестели. До смертного часа Нельсон запомнил сияющее лицо жены как самое страшное, что видел в своей жизни.
– О Нельсон, – проворковала она. – Любовь моя! – Она бросилась ему на шею – он не успел отстраниться – и прижалась щекой к щеке, шепча на ухо: – Милый, не надо ничего говорить! Я знаю: все, что ты ни делаешь, к лучшему.
Нельсон левой рукой попытался оторвать жену от себя – правую он держал на весу, боясь снова ее коснуться.
– Не надо… – прошептал он.
Бриджит снова приникла к нему, обнимая руками за шею. Глаза ее блестели, кожа лучилась. Казалось, она помолодела на десять лет.
– Люби меня…
У Нельсона екнуло сердце, все внутри сжалось. Он мог бы остановить это одним прикосновением, но что сказать? Не будь счастливой?
– Не… не могу, – прошептал он.
– Нет? – Она закусила губу и склонила голову.
– Поздно уже.
– Бедненький ты мой малыш, – проворковала Бриджит. Она и прежде так иногда говорила, однако всегда с легкой долей иронии. У него похолодела спина.
– Давай я уложу тебя в постельку, – сказала жена, просовывая руку ему под локоть. Нельсон полуобернулся к столу, чтобы выключить компьютер, но Бриджит тянула его к лестнице.
– Я все сделаю, – сказала она. – Ты так много работаешь…
Нельсон, оглушенный, позволил увести себя наверх. На середине лестницы Бриджит остановилась и снова повисла на нем. Нельсон левой рукой поддерживал жену держа правую на отлете.
– Я самая счастливая женщина на земле, – прошептала она. – Я так тобой горжусь.

15. CURRICULUM VITA

На следующее утро Нельсон проснулся в шесть, чтобы успеть на восьмичасовое занятие. Бриджит в постели уже не было. Со щеками, покалывающими от лосьона после бритья, он спустился вниз на аромат дорогого кофе и увидел, что жена, сияющая и подкрашенная, суетится у стола в юбке и блузке, а дочери мрачно сидят в неудобных платьицах, которые надевали только к бабушке с дедушкой. Застыв на середине неожиданно чистой гостиной, Нельсон увидел на столе фарфоровые тарелки вместо пластмассовых, одинаковые стаканы для сока вместо чашек с покемонами из «Бургер-кинг», кремовую скатерть, вазу с фруктами и тостер, про который и вообще забыл.
На мгновение он подумал, что еще спит. В те дни, когда отец семейства не выскакивал за порог с холодным магазинным пирожком, завтраки у Гумбольдтов протекали довольно энтропийно: Нельсон спускался к столу, пахнущий под мышками, втаптывая в ковер застарелые кукурузные хлопья; девочки в ночнушках или трусиках елозили на стульях и проливали молоко, Бриджит, в лоснящемся халате, встрепанная, с мешками под глазами, сидела подперши голову и жевала пережаренный хлебец.
– Девочки! Скажите папе «доброе утро»! – Бриджит, нарумяненная, с подведенными глазами застыла в дверях гостиной, снимая яркие кухонные рукавички.
– Доброе утро, папа, – сказали Клара и Абигайл.
– Знаю, ты торопишься, – объявила Бриджит, подходя к столу величаво, словно Джейн Уайетт Уайетт Джейн (род. 1911) – голливудская киноактриса, нередко играла роли заботливых и любящих жен.

, – поэтому приготовила самый простой завтрак. – Она усадила мужа на стул и склонилась к нему, положив рукавичку на плечо. – У нас есть бельгийские вафли с клубникой и сливками или, если предпочитаешь, яичница с сыром грюйер и тосты из цельнозернового хлеба.
Нельсон молча оглядел стол, избегая смотреть на дочерей. Те пялились на него во все глаза.
– А может, лучше бублик? – Глаза Бриджит блеснули заботой. – Есть простой, с яйцом, с чесноком, с луком, с чесноком и луком, с коринкой, с сухими помидорами…
– Скажи что-нибудь, папа, – шепнула Клара. – Пока ты не выберешь, нам не дадут есть.
– Бублик, – хрипло выпалил Нельсон.
– Простой, с яйцом, с чесноком, с луком?…
– Простой.
Бриджит, напевая, унеслась в кухню.
Клара устремила на отца укоризненный взгляд.
– Правда в гостиной чисто? – процедила она сквозь зубы. – Мамочка подняла нас в четыре утра, и мы все убрали. Правда, хорошо?
– Чисто! – завопила Абигайл, сердито дергая тугой воротничок. – Чисто! Чисто! Чисто! Чисто!
– Милый? – пропела Бриджит из кухни. – Намазать бублик маслом? Соленым или несоленым? Или с лососем? Или с плавленым сыром? Есть простой, чесночный, пряный, пряно-чесночный…
Нельсон вскочил из-за стола и вошел в кухню. Палец ныл. Он не стал трогать жену, просто схватил бублик с безупречно чистой разделочной доски. Бриджит вздрогнула и заморгала. На какой-то ужасный миг в ее глазах показалось подобие страха.
– Мне пора, – сказал он, отводя взгляд. – Слушай, не готовь на обед ничего сложного, ладно?
Глаза ее потеплели.
– Не буду, милый! – проворковала она, и Нельсон сбежал.

На работе он весь день пытался связаться с Витой: слал е-мейлы, позвонил на автоответчик и наговорил сообщение, прилепил на ее ежедневник самый ярко-оранжевый самоклеющийся листок с запиской. Даже сходил в телефон-автомат и оставил сообщение на автоответчике в их кабинете, а потом на каждой перемене забегал посмотреть. Однако Вита то ли не пришла, то ли от него пряталась.
Как с ней быть? Вчерашнее предложение Викторинис засело в голове и болью отдавалось в затылок, о чем бы он ни пытался думать. Правда, помнил он и миг неуверенности в ее глазах; это воспоминание отчасти затмевало боль. Что, если заняться самой Викторией? Она так явно этого боится, что у него наверняка есть шанс преуспеть. Однако даже тогда они с Витой останутся на прежних местах. Вдруг Викторинис права, и единственный шанс заполучить бессрочный контракт – это убрать Биту?
Вернувшись в кабинет после занятий, он помедлил в дверях, держа в одной руке ключ, а в другой – студенческие работы. В комнате пахло Витиным мылом. Самой ее уже не было, но записка с ежедневника исчезла. Нельсон бросил бумаги на стол, открыл буклет с расписанием и повел раскаленным пальцем по списку семинаров. Он нашел Витин – по Оскару Уайльду и тендеру – с номером аудитории. Семинар заканчивался через несколько минут, почти точно с заходом солнца.
Переход между Харбор-холлом и прилегающим лекционным корпусом был пуст, горели лампы дневного света, под ногами хлюпал нанесенный с улицы снег. Нельсон мысленно готовился к разговору. Что он скажет, когда наконец увидит Виту и коснется пальцем ее запястья? Можно разом покончить с ее карьерой, убрать ее, как Кугана. Разом избавить факультет от хлопот по ее увольнению, а Виту – от неловкости, расчистить себе дорогу.
Он поднялся по лестнице на третий этаж лекционного корпуса. Лампы мигали, то выхватывая из тьмы облицованный желтой плиткой коридор, то снова погружая его во мрак. Нельсон шел, сопровождаемый только эхом своих шагов. Может быть, ему следует коснуться Виты и сказать, чтобы она смирилась со своей… чем? Фемининностью? Маскулинностью? (Даже сейчас не удавалось думать о ней «он».) Взять ее за руку и сказать, чтобы она успокоилась, приняла себя такой, какая есть.
Однако больше всего его мучило любопытство. Кто такая Вита? Что она такое? И что она сама о себе думает?
Нельсон заглянул в полуоткрытую дверь аудитории. Студенты уже ушли. За опущенными шторами в комнате было темнее, чем в коридоре; столы стояли шестиугольником, рядом теснились разномастные стулья. На столе лежали Витина сумка, блокнот и затрепанный экземпляр «De Profundis» «De Profundis» – опубликованные выдержки из длинного письма Оскара Уайльда лорду Альфреду Дугласу, написанного в Редингской тюрьме.

. Затаив дыхание, Нельсон услышал скрип губки по доске.
Нельсон часто гадал, какой из Виты преподаватель. На семинарах он у нее не бывал, но слышал про Витину суровость. Вечно недовольная начальством, она со студентами вела себя как строгий доктринер. Нельсон однажды видел программу, которая она раздавала на первом занятии, со списком слов – истина, красота, универсальный, книга, рассказ, автор, литературный, – которые запрещалось произносить под страхом немедленного вылета.
Интересно, пробовал ли кто? – подумал тогда Нельсон. Сегодня он рассудил, что никогда не узнает, и, войдя в аудиторию, прикрыл за собой дверь. В правом углу Вита методично вытирала доску маленькой губкой. Она чуть напряглась под его взглядом, хотя продолжала стирать мел, делая вид, будто не замечает Нельсона. Она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до верху, и Нельсон машинально скользнул взглядом по линии ее груди, талии, бедра и лодыжки. На Вите были обычные мешковатые брюки и бесформенный свитер; Нельсон не заметил никаких признаков пола, того или другого.
Он запер дверь. При звуке щелчка Вита неубедительно вздрогнула.
– Нельсон! – ахнула она и сжала губку двумя руками.
– Вита. – Нельсон оперся на дверь, сцепив пальцы на ручке у себя за спиной.
– Вы меня напугали. – Вита попятилась, прижимая губку к свитеру.
– Н-да? – спросил Нельсон.
Он не шевелился, но Вита продолжала пятиться.
– Я получила вашу записку. Зачем вы хотели меня видеть?
Она взглянула на губку и быстро положила ее на полочку под доской. На свитере, точно посередине, остался белый прямоугольник. Там, где должна быть ложбинка между грудями, подумал Нельсон.
– Кто вы, Вита?
В полутемной аудитории Вита выглядела серой. Различались ее круглое лицо, прямая челка, глаза, сверлящие его из-за очков.
– Антони назначил мне выступление. В следующую пятницу. – Она отступила за составленные прямоугольником столы. – Как по-вашему, почему на пятницу? Чтобы я мучилась всю неделю?
– Вы не ответили на мой вопрос. – Нельсон медленно наступал на Биту.
– Почему не на понедельник? Или не на середину недели? Зачем меня терзать?
Она налетела на стул и с криком отпрыгнула.
– Кто вы, Вита? Она сузила глаза.
– Кто подсказал вам это спросить?
– Я читал ваши труды. – Нельсон двумя руками убрал с дороги стул. – Вы заставили меня задуматься над проблемой самоидентификации.
Он остановился и прижал ладонь с пылающим пальцем к холодной доске.
– Кто вы, Вита? Что вы? Фотография вашего «брата», – Нельсон изобразил кавычки, – это на самом деле вы?
Вита подошла к своему месту у стола, не сводя глаз с Нельсона, затолкала блокнот в сумку – угол остался торчать наружу, – сунула следом книгу и попыталась взять ручку. С третьей попытки зацепила ее ногтями и тут же выронила. Ручка закатилась под стол, и Вита нагнулась ее поднять.
Нельсон оттолкнулся от доски и двинулся в обход шестиугольника. Услышав скрип его ботинок, Вита испуганно выглянула из-под стола, вскочила и загородилась сумкой, как щитом.
– Вы уверены, – с дрожью в голосе сказала она, – что интеллектуально готовы воспринять всю сложность самоидентификации? Особенно моей?
– Вы – профессиональный учитель. – Палец у Нельсона вспыхнул сильнее. – Растолкуйте мне.
Они стояли на противоположных сторонах шестиугольника. Вита, двумя руками сжимая сумку, взглянула на дверь, потом на Нельсона, и рванулась к выходу. Нельсон преградил ей дорогу, задев стул. Вита метнулась в другую сторону, и Нельсон шагнул туда же. Палец горел.
– Ну же, Вита! Выкладывайте. Биту била дрожь.
– Вы… вы… вы собираетесь к Вейссману? – спросила она. – Как по-вашему, мне пойти? Если я не пойду, это может повредить мне в глазах отборочной комиссии, а если пойду…
– Отвечайте же, черт возьми! – заорал Нельсон. Палец припекал. Надо просто перепрыгнуть через стол и покончить с этим раз и навсегда.
Взгляд Виты метался по комнате, ища выход.
– Не в том ли дело, – сказала она дрожащим голосом, – что назвать меня – значит принизить, утвердить надо мной власть господствующей культуры? Не в том ли, что дать мне название – значит редуцировать меня до субъекта власти, подавить?
– Я задал вопрос, Вита. – Нельсон сжимал и разжимал кулаки. – Вы от рождения знали, что вы – женщина? Вы из тех типов… «женщина, запертая в мужском теле»?
Вита сжала сумку.
– Нельзя ли с той же легкостью сказать, что я мужчина, запертый в женском теле?
– Но у вас мужское тело! – взорвался Нельсон и грохнул кулаком по столу.
Да? Нет? Может, Викторинис солгала; может, она сказала, что Вита – мужчина, чтобы вбить между ними клин.
– Вита, – продолжал Нельсон, морщась от боли в пальце. – Разденьтесь.
Вита взвизгнула и подпрыгнула на десять сантиметров.
– Так я и знала! – завопила она. – Вы хотите меня изнасиловать!
Нельсон зашатался, как от удара в живот.
– Нет! – выдохнул он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56