https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/italyanskie/
Мужчина в пальто, согнувшись в три погибели, через неравные промежутки времени выпускает бледные облачка. Одной рукой он держится за живот, другой слабо отбивается от спутника. Наконец он почти случайно попадает тому по лицу, и парка его отпускает. Пальтовый тяжело падает на колени, упирается кулаками в снег. На четвереньках, сгорбясь, как бегун на низком старте, блюет тонкой чистой струей, прожигая нетронутый снег.
Он утирает рот тыльной стороной ладони, выпрямляется на коленях, пыхтя паром, поднимает глаза. Его спутник неразличим в слепящем свете фонаря.
– Убийца, – хрипит Куган.
Нельсон крепко стоит на ногах, он совершенно трезв. В баре он вспотел; сейчас липкую кожу стягивает на холоде, как черную кожаную перчатку. Только палец теплый. В ярком свете фонаря свет вокруг, на земле, в воздухе, искрится бриллиантами.
– Вас ко мне подослал этот макаронник, да? – Куган говорит совсем без акцента, даже шепот дается ему с трудом. – Вы здесь, чтобы «доставить ему удовольствие»?
Да? Нет? Нельсон не отвечает.
– Никто не ждет Испанской Инквизиции. – Куган хрипло смеется. Он смотрит на Нельсона снизу вверх. – Вы мой судья, присяжные и палач. Не удивляйтесь. Вы – иезуиты, заплечных дел мастера, вся ваша поганая свора. Это пробирное клеймо вашей паразитской профессии. Слепота и прозрение «Слепота и прозрение» – название книги американского литературного критика бельгийского происхождения Поля де Мана (1919 – 1983), одного из создателей теории деконструкции. В начале войны, еще живя в Бельгии, Поль де Ман замарал себя сотрудничеством в откровенно нацистских изданиях, в том числе антисемитскими статьями.
, верно? Мы – слепые ублюдки, вы наделены даром прозрения. Вы выставляете себя маленькими бумажными божками и судите всех. Студентов. Коллег. Никчемные книжки, которые ваяет ваш брат. Он кашляет.
– Но, главным образом, вы судите нас, – говорит Кутан, искоса глядя на Нельсона, – бедных художников, идиотов ученых, поставляющих зерно для вашей паршивой мельницы.
– Человек считается невиновным, – говорит Нельсон, – пока не доказано обратное.
Холод пробирает его до костей, сжимает сердце. Ему не жаль этого пьяного похотливого расиста. Человек, стоящий на коленях в снегу, представляет угрозу – факультету, коллегам, студентам, маленьким невинным дочерям Нельсона.
Кутан с пристальным интересом смотрит, как Нельсон лезет в карман, достает Витино письмо и с треском разворачивает хрупкий от мороза листок.
– Это вы писали? – Палец горит.
Куган устало смотрит на письмо, бледными пальцами запахивает воротник и отводит глаза на искрящийся снег.
– Это судьба Паунда, вывернутая наизнанку, да? Вы вытаскиваете меня из клетки и бросаете подыхать на воле? На воле, где я разучился жить. – Он тяжело дышит, его лицо затуманено паром. – Впрочем, компания убийц та же. Паунда доконали итальянцы и евреи, меня тоже. И Викторинис руку приложила, верно? Наша маленькая факультетская Гертруда Стайн. Это единственное, в чем согласны все трое. Поэта – в задницу.
Его плечи под пальто начинают трястись. Он пыхтит облачками пара. Он смеется.
– Непутевый бумагомарака, – сипит он.
Был охальник и забияка
Итальяшка-злодей,
Лесбиянка, еврей
На мараку спустили собаку.
Куган закашливается от смеха. Нельсон складывает письмо и убирает в карман. Он не чувствует своих рук, они словно на дистанционном управлении. Горящий палец плывет, будто сам по себе. Нельсон смутно осознает движение каждого мускула, холодный заряд каждого нервного импульса. Он шагает к Кугану. Снег хрустит под ногами.
Поэт сильно вздрагивает от этого звука и заваливается на бок, ползет от Нельсона по снегу, по битому мусору, задыхаясь.
– Вы считаете нас дерзкими, – хрипит Куган, – но это неправда. Мы всегда были смиренными, начиная с Кэдмона Кэдмон (? – 680) – первый англосаксонский поэт. По преданию, был безграмотным пастухом; сочинять религиозные гимны стал по приказу ангела, явившегося ему во сне.
. Первые стихи на английском языке – о том, что Бог сотворил все. Мы ничего не творим. Тем более поэзию. Мы лишь служители. Сосуды Слова Божия. Этого вам не снести. Свидетельства, что есть авторитет выше, чем литературный критик. А-а!
Куган кричит, выдергивает руку из снега, заваливается на спину. Глядит на свою ладонь, показывает ее Нельсону. Он порезался обо что-то острое под снегом. Кровь у него яркая, как цветок.
Нельсон молча склоняется над поэтом.
– Погодите минуточку. Послушайте.
Грудь его под пальто вздымается. Он закрывает глаза. Он говорит:
Премудрости книжной не стало боле!
О горе, горе! Увы нам, сирым!
Невежды воссели на месте поэтов.
Погас светильник, утрачено знание! «Прах Тары», анонимный ирландский плач IX – X века.
.
Он открывает глаза. Слезы текут по его щекам. Нельсон склоняется над ним, встает на одно колено.
Куган начинает дрожать.
– Где твое смирение, Клинк? Лишь дерзкий смотрит на все мироздание и видит только слова, слова, слова Слова, слова, слова. – «Гамлет», II, 2.
. Худшая трагедия в жизни, куда ни кинь. Все мы в канаве, Клинк, но некоторые из нас глядят на звезды Все мы в канаве, но некоторые из нас глядят на звезды. – Оскар Уайльд, «Веер леди Уиндермир».
.
Он с усилием приподнимается и хватает Нельсона за парку.
– Подними глаза, ты, иезуит, спроси себя: что есть звезды? что есть звезды? Что есть звезды, что есть звезды? – Шон О'Кейси, «Юнона и павлин», I.
Нельсон стискивает его запястье и давит, пока Куган не разжимает пальцы. На парке кровь. Поэт падает навзничь, во весь рост, как будто хочет оставить свой отпечаток на снегу. Он смотрит в небо, но за светом фонаря никаких звезд не видно, только тихо падающие снежинки, серебристые и темные.
– Времени в диссонанс, – шепчет Куган, – я силился возродить умершее искусство поэзии. – Его синие губы с минуту движутся беззвучно. – Ошибка с самого начала Времени в диссонанс (в оригинале – он ) силился возродить умершее искусство поэзии. Ошибка с самого начала. – Эзра Паунд, «Pour l'еlection de son sеpulcre» («На выборы своего гроба», фр.).
.
Нельсон на одном колене перед ним. Возможно, он молится или совершает последнее помазание. «Меня ожесточила так судьба, – думает Нельсон, – что я пойду на все, чтоб за несчастья отмстить другим Меня ожесточила так судьба, что я пойду на все, чтоб за несчастья отмстить другим (слова первого из двух убийц, которых Макбет подсылает к Банко) – «Макбет», III, 1, пер. Б. Пастернака.
». В пальце нарастает жгучая боль.
Нельсон берет Кугана за руку – оба так занемели от холода, что не чувствуют прикосновения – и говорит поэту, что тому делать.
9. НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО
Нельсон проснулся с таким похмельем, какого прежде не знал, разлепил ноющие веки и понял, что глядит на трубы, провода и паутину в подвале собственного дома.
Он лежал на раскладушке, под ним был только голый матрас. Абигайл стояла в нескольких шагах от него, держа вверх ногами безголовое чудовище из «Улицы Сезам», и, щурясь, смотрела на отца.
– От папы плохо пахнет, – сказала она и убежала по лестнице.
Нельсон медленно сел и сбросил на пол непомерно большие ноги. Он был по-прежнему в галошах. И в парке, с полоской засохшей крови на левом лацкане. Он сам чувствовал, что от него разит виски, потом и несвежим дыханием. Во рту пересохло.
Он поднялся по лестнице, щурясь от света и потирая щетину. Сердце колотилось при каждом шаге; на самом верху пришлось остановиться, держась двумя руками за дверь.
Бриджит на кухне жарила яичницу с ветчиной и яростно не замечала мужа. Он знал, что не осмелится с ней заговорить, и перевел взгляд на Клару. Дочь за обеденным столом читала детский комикс и старательно игнорировала отца; даже поворот шеи у нее был такой же возмущенный. От запаха скворчащего сала Нельсона затошнило; он смутно подумал, успеет ли добежать до уборной на ослабевших ногах. Поле зрения сузилось до булавочной головки. Интересно, который час? Где часы? Где они висят?
– Который час? – услышал он свой голос. Он не собирался спрашивать это вслух. Язык еле ворочался.
– Утро воскресенья, папа, – сказала Клара, не поднимая глаз от книжки, – идеальный симулякр матери, только на октаву выше.
Нельсон принял душ, побрился и затолкал вонючую одежду в самый низ корзины. Стоя перед раковиной в чистых трусах, он потер тряпкой парку. Часть крови сошла, но на ткани осталось неистребимое бурое пятно. Вытаскивая чистые брюки и рубашку, он вспомнил про сочинения, которые надо проверить к понедельнику. Они так и остались на работе.
На его тарелке стыла яичница с ветчиной. Бриджит и девочки завтракали в молчании. К горлу вновь полепила тошнота. Только Абигайл повернулась в его сторону, и Нельсон до самой двери не смел поднять глаза от пола.
Воскресным утром под бледным ноябрьским небом университетский городок будто вымер, укрытый толстым снежным одеялом. Дворники еще не расчистили тротуары, и Нельсон, щурясь от слепящего снега, в тиши прокладывал первую глубокую тропку по белой целине. Заснеженные зубцы часовой башни притягивали взгляд. Ветер взметнул в небо призрачное белое крошево, и у Нельсона по спине пробежал холодок. Ему подумалось: вдруг в последние двадцать четыре часа башня привлекла еще одного самоубийцу, а я просто не знаю? Последний раз он видел Кутана в дверях дома, пока зевающий таксист ждал у тротуара. Нельсон нервно взглянул на присыпанное снегом книгохранилище, ожидая увидеть среди сугробов дыру в рост стихотворца. Однако стеклянная крыша книгохранилища ровно белела в утреннем свете, и Нельсон, подняв глаза, без страха посмотрел в огромное белое око циферблата. Слишком холодная погода для призраков.
Вчера в дверях своего дома Куган вцепился в него рукой и зарыдал в парку.
– Куда мне идти? – хрипел он. – Что делать?
– Вообще-то, дорогуша «Вообще-то, дорогая, мне на это плевать», – отвечает в конце фильма «Унесенные ветром» Ретт Батлер на вопрос Скарлетт, что с ней будет, если они расстанутся.
, – почти сказал Нельсон, но промолчал и вышел, оставив поэта сидеть у стены в прихожей – ноги раскинуты, руки ладонями вверх на животе, с подбородка стекают сопли. Нельсон не помнил, как такси довезло его до дома.
Он медленно поднялся по лестнице на третий этаж Харбор-холла, вошел в кабинет, не глядя, вынул из кармана Витино письмо и, засунув его в университетский конверт, положил ей на стол. Вдруг дал о себе знать палец – так, что почти захотелось отрезать его снова.
Строчки бегали по странице, и Нельсон довольно скоро отодвинул сочинения в сторону. Толком не сознавая, что делает, он встал, открыл дверь и свернул направо по коридору. Все творческие сотрудники, даже постоянные, сидели на третьем этаже с внештатниками. Нельсон шел от одной двери к другой, пока не оказался перед кабинетом Кутана. И замер – дверь была не просто приоткрыта, но распахнута настежь.
Нельсон облизнул губы и обернулся в сторону своего кабинета и лифтов. «Если не считать ошалелых от кофеина училок в бомбоубежище, – подумал он, – я, наверное, единственный живой человек в здании». Выражение подвернулось исключительно некстати: сердце застучало, колени задрожали; помимо воли Нельсон шагнул к двери, ожидая в любую секунду увидеть распростертое на полу тело. Или хуже: вдруг кто-то висит под потолком – тяжелый, обмякший, темный в сиянии снега за окном? Палец обратился в лед.
Однако кабинет оказался пуст. Более того, выметен подчистую. Осталась только казенная мебель: стул с протертым сиденьем, старый стол, серые металлические шкафы. Все вещи Кугана исчезли: книги с полок, кипы «Айриш таймс» и «Американского поэтического обозрения» из углов, вытертый турецкий ковер с пола. Впервые за два десятилетия стол обнажился до матовой черной поверхности, даже кнопки были выдернуты из приклеенной к стене крошащейся пробковой доски. Ни обрывка бумаги, ни скрепки на полу, ни клочка лейкопластыря на стене. Исчез плакат Ирландского туристического агентства с надписью «Вернись на Иннисфри Иннисфри – озеро в Ирландии, воспетое в стихотворении Уильяма Батлера Йейтса.
» по-гэльски и по-английски, которым Куган закрыл дверное стекло, чтобы без помех заниматься тем, чем уж он занимался в кабинете. Единственное, что осталось от хозяина, – светлые прямоугольники на тех местах, где были прикноплены прокламации Восстания на Пасхальной неделе Восстание на Пасхальной неделе – ирландское восстание 1916 года.
и журнальные фотографии знаменитых поэтов. Даже запах Кугана выветрился; в кабинете было холодно и сыро, как в склепе. Нельсон вжал голову в плечи, словно опасаясь удара из-за спины. Его подмывало открыть ящики стола, но он боялся шума и боялся того, что там может увидеть.
Сзади скрипнули шаги. Нельсон стремительно обернулся. В дверях стоял Лайонел Гроссмауль, обвисший свитер подчеркивал узость плеч и ширину зада. Стоял молча, тараща на коллегу злые выпученные глаза, увеличенные толстенными стеклами очков.
– Ваша жена сказала, что вы у себя в кабинете, – прогнусавил он. «У себя в кабинете» прозвучало, как обвинение.
– Я-я-я увидел, что дверь открыта, – промямлил Нельсон, – и просто зашел… м-м-м…
– Профессор Кутан больше в университете не работает. Он уволился со вчерашнего дня.
Лайонел сглотнул, кадык заходил у него на шее так, что Нельсона замутило.
– Уволился в выходные, – продолжал Лайонел еще более обвиняющим тоном. – Пришлось убираться у него в кабинете. Не мог подождать до понедельника.
Нельсон не смел шелохнуться. Пустой кабинет давил ему на плечи.
– Мне ничего про это не известно.
– Декан Акулло хочет видеть вас завтра, – сказал Лайонел, – как можно раньше.
Лайонел пошел прочь. Нельсон стоял, парализованный, слыша, как хрустит под его ногами грязный линолеум, потом сорвался с места и стремглав выбежал в коридор. Лайонел входил в лифт. Нельсон, проехав с разбегу чуть ли не полметра, остановился перед самой кабиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Он утирает рот тыльной стороной ладони, выпрямляется на коленях, пыхтя паром, поднимает глаза. Его спутник неразличим в слепящем свете фонаря.
– Убийца, – хрипит Куган.
Нельсон крепко стоит на ногах, он совершенно трезв. В баре он вспотел; сейчас липкую кожу стягивает на холоде, как черную кожаную перчатку. Только палец теплый. В ярком свете фонаря свет вокруг, на земле, в воздухе, искрится бриллиантами.
– Вас ко мне подослал этот макаронник, да? – Куган говорит совсем без акцента, даже шепот дается ему с трудом. – Вы здесь, чтобы «доставить ему удовольствие»?
Да? Нет? Нельсон не отвечает.
– Никто не ждет Испанской Инквизиции. – Куган хрипло смеется. Он смотрит на Нельсона снизу вверх. – Вы мой судья, присяжные и палач. Не удивляйтесь. Вы – иезуиты, заплечных дел мастера, вся ваша поганая свора. Это пробирное клеймо вашей паразитской профессии. Слепота и прозрение «Слепота и прозрение» – название книги американского литературного критика бельгийского происхождения Поля де Мана (1919 – 1983), одного из создателей теории деконструкции. В начале войны, еще живя в Бельгии, Поль де Ман замарал себя сотрудничеством в откровенно нацистских изданиях, в том числе антисемитскими статьями.
, верно? Мы – слепые ублюдки, вы наделены даром прозрения. Вы выставляете себя маленькими бумажными божками и судите всех. Студентов. Коллег. Никчемные книжки, которые ваяет ваш брат. Он кашляет.
– Но, главным образом, вы судите нас, – говорит Кутан, искоса глядя на Нельсона, – бедных художников, идиотов ученых, поставляющих зерно для вашей паршивой мельницы.
– Человек считается невиновным, – говорит Нельсон, – пока не доказано обратное.
Холод пробирает его до костей, сжимает сердце. Ему не жаль этого пьяного похотливого расиста. Человек, стоящий на коленях в снегу, представляет угрозу – факультету, коллегам, студентам, маленьким невинным дочерям Нельсона.
Кутан с пристальным интересом смотрит, как Нельсон лезет в карман, достает Витино письмо и с треском разворачивает хрупкий от мороза листок.
– Это вы писали? – Палец горит.
Куган устало смотрит на письмо, бледными пальцами запахивает воротник и отводит глаза на искрящийся снег.
– Это судьба Паунда, вывернутая наизнанку, да? Вы вытаскиваете меня из клетки и бросаете подыхать на воле? На воле, где я разучился жить. – Он тяжело дышит, его лицо затуманено паром. – Впрочем, компания убийц та же. Паунда доконали итальянцы и евреи, меня тоже. И Викторинис руку приложила, верно? Наша маленькая факультетская Гертруда Стайн. Это единственное, в чем согласны все трое. Поэта – в задницу.
Его плечи под пальто начинают трястись. Он пыхтит облачками пара. Он смеется.
– Непутевый бумагомарака, – сипит он.
Был охальник и забияка
Итальяшка-злодей,
Лесбиянка, еврей
На мараку спустили собаку.
Куган закашливается от смеха. Нельсон складывает письмо и убирает в карман. Он не чувствует своих рук, они словно на дистанционном управлении. Горящий палец плывет, будто сам по себе. Нельсон смутно осознает движение каждого мускула, холодный заряд каждого нервного импульса. Он шагает к Кугану. Снег хрустит под ногами.
Поэт сильно вздрагивает от этого звука и заваливается на бок, ползет от Нельсона по снегу, по битому мусору, задыхаясь.
– Вы считаете нас дерзкими, – хрипит Куган, – но это неправда. Мы всегда были смиренными, начиная с Кэдмона Кэдмон (? – 680) – первый англосаксонский поэт. По преданию, был безграмотным пастухом; сочинять религиозные гимны стал по приказу ангела, явившегося ему во сне.
. Первые стихи на английском языке – о том, что Бог сотворил все. Мы ничего не творим. Тем более поэзию. Мы лишь служители. Сосуды Слова Божия. Этого вам не снести. Свидетельства, что есть авторитет выше, чем литературный критик. А-а!
Куган кричит, выдергивает руку из снега, заваливается на спину. Глядит на свою ладонь, показывает ее Нельсону. Он порезался обо что-то острое под снегом. Кровь у него яркая, как цветок.
Нельсон молча склоняется над поэтом.
– Погодите минуточку. Послушайте.
Грудь его под пальто вздымается. Он закрывает глаза. Он говорит:
Премудрости книжной не стало боле!
О горе, горе! Увы нам, сирым!
Невежды воссели на месте поэтов.
Погас светильник, утрачено знание! «Прах Тары», анонимный ирландский плач IX – X века.
.
Он открывает глаза. Слезы текут по его щекам. Нельсон склоняется над ним, встает на одно колено.
Куган начинает дрожать.
– Где твое смирение, Клинк? Лишь дерзкий смотрит на все мироздание и видит только слова, слова, слова Слова, слова, слова. – «Гамлет», II, 2.
. Худшая трагедия в жизни, куда ни кинь. Все мы в канаве, Клинк, но некоторые из нас глядят на звезды Все мы в канаве, но некоторые из нас глядят на звезды. – Оскар Уайльд, «Веер леди Уиндермир».
.
Он с усилием приподнимается и хватает Нельсона за парку.
– Подними глаза, ты, иезуит, спроси себя: что есть звезды? что есть звезды? Что есть звезды, что есть звезды? – Шон О'Кейси, «Юнона и павлин», I.
Нельсон стискивает его запястье и давит, пока Куган не разжимает пальцы. На парке кровь. Поэт падает навзничь, во весь рост, как будто хочет оставить свой отпечаток на снегу. Он смотрит в небо, но за светом фонаря никаких звезд не видно, только тихо падающие снежинки, серебристые и темные.
– Времени в диссонанс, – шепчет Куган, – я силился возродить умершее искусство поэзии. – Его синие губы с минуту движутся беззвучно. – Ошибка с самого начала Времени в диссонанс (в оригинале – он ) силился возродить умершее искусство поэзии. Ошибка с самого начала. – Эзра Паунд, «Pour l'еlection de son sеpulcre» («На выборы своего гроба», фр.).
.
Нельсон на одном колене перед ним. Возможно, он молится или совершает последнее помазание. «Меня ожесточила так судьба, – думает Нельсон, – что я пойду на все, чтоб за несчастья отмстить другим Меня ожесточила так судьба, что я пойду на все, чтоб за несчастья отмстить другим (слова первого из двух убийц, которых Макбет подсылает к Банко) – «Макбет», III, 1, пер. Б. Пастернака.
». В пальце нарастает жгучая боль.
Нельсон берет Кугана за руку – оба так занемели от холода, что не чувствуют прикосновения – и говорит поэту, что тому делать.
9. НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО
Нельсон проснулся с таким похмельем, какого прежде не знал, разлепил ноющие веки и понял, что глядит на трубы, провода и паутину в подвале собственного дома.
Он лежал на раскладушке, под ним был только голый матрас. Абигайл стояла в нескольких шагах от него, держа вверх ногами безголовое чудовище из «Улицы Сезам», и, щурясь, смотрела на отца.
– От папы плохо пахнет, – сказала она и убежала по лестнице.
Нельсон медленно сел и сбросил на пол непомерно большие ноги. Он был по-прежнему в галошах. И в парке, с полоской засохшей крови на левом лацкане. Он сам чувствовал, что от него разит виски, потом и несвежим дыханием. Во рту пересохло.
Он поднялся по лестнице, щурясь от света и потирая щетину. Сердце колотилось при каждом шаге; на самом верху пришлось остановиться, держась двумя руками за дверь.
Бриджит на кухне жарила яичницу с ветчиной и яростно не замечала мужа. Он знал, что не осмелится с ней заговорить, и перевел взгляд на Клару. Дочь за обеденным столом читала детский комикс и старательно игнорировала отца; даже поворот шеи у нее был такой же возмущенный. От запаха скворчащего сала Нельсона затошнило; он смутно подумал, успеет ли добежать до уборной на ослабевших ногах. Поле зрения сузилось до булавочной головки. Интересно, который час? Где часы? Где они висят?
– Который час? – услышал он свой голос. Он не собирался спрашивать это вслух. Язык еле ворочался.
– Утро воскресенья, папа, – сказала Клара, не поднимая глаз от книжки, – идеальный симулякр матери, только на октаву выше.
Нельсон принял душ, побрился и затолкал вонючую одежду в самый низ корзины. Стоя перед раковиной в чистых трусах, он потер тряпкой парку. Часть крови сошла, но на ткани осталось неистребимое бурое пятно. Вытаскивая чистые брюки и рубашку, он вспомнил про сочинения, которые надо проверить к понедельнику. Они так и остались на работе.
На его тарелке стыла яичница с ветчиной. Бриджит и девочки завтракали в молчании. К горлу вновь полепила тошнота. Только Абигайл повернулась в его сторону, и Нельсон до самой двери не смел поднять глаза от пола.
Воскресным утром под бледным ноябрьским небом университетский городок будто вымер, укрытый толстым снежным одеялом. Дворники еще не расчистили тротуары, и Нельсон, щурясь от слепящего снега, в тиши прокладывал первую глубокую тропку по белой целине. Заснеженные зубцы часовой башни притягивали взгляд. Ветер взметнул в небо призрачное белое крошево, и у Нельсона по спине пробежал холодок. Ему подумалось: вдруг в последние двадцать четыре часа башня привлекла еще одного самоубийцу, а я просто не знаю? Последний раз он видел Кутана в дверях дома, пока зевающий таксист ждал у тротуара. Нельсон нервно взглянул на присыпанное снегом книгохранилище, ожидая увидеть среди сугробов дыру в рост стихотворца. Однако стеклянная крыша книгохранилища ровно белела в утреннем свете, и Нельсон, подняв глаза, без страха посмотрел в огромное белое око циферблата. Слишком холодная погода для призраков.
Вчера в дверях своего дома Куган вцепился в него рукой и зарыдал в парку.
– Куда мне идти? – хрипел он. – Что делать?
– Вообще-то, дорогуша «Вообще-то, дорогая, мне на это плевать», – отвечает в конце фильма «Унесенные ветром» Ретт Батлер на вопрос Скарлетт, что с ней будет, если они расстанутся.
, – почти сказал Нельсон, но промолчал и вышел, оставив поэта сидеть у стены в прихожей – ноги раскинуты, руки ладонями вверх на животе, с подбородка стекают сопли. Нельсон не помнил, как такси довезло его до дома.
Он медленно поднялся по лестнице на третий этаж Харбор-холла, вошел в кабинет, не глядя, вынул из кармана Витино письмо и, засунув его в университетский конверт, положил ей на стол. Вдруг дал о себе знать палец – так, что почти захотелось отрезать его снова.
Строчки бегали по странице, и Нельсон довольно скоро отодвинул сочинения в сторону. Толком не сознавая, что делает, он встал, открыл дверь и свернул направо по коридору. Все творческие сотрудники, даже постоянные, сидели на третьем этаже с внештатниками. Нельсон шел от одной двери к другой, пока не оказался перед кабинетом Кутана. И замер – дверь была не просто приоткрыта, но распахнута настежь.
Нельсон облизнул губы и обернулся в сторону своего кабинета и лифтов. «Если не считать ошалелых от кофеина училок в бомбоубежище, – подумал он, – я, наверное, единственный живой человек в здании». Выражение подвернулось исключительно некстати: сердце застучало, колени задрожали; помимо воли Нельсон шагнул к двери, ожидая в любую секунду увидеть распростертое на полу тело. Или хуже: вдруг кто-то висит под потолком – тяжелый, обмякший, темный в сиянии снега за окном? Палец обратился в лед.
Однако кабинет оказался пуст. Более того, выметен подчистую. Осталась только казенная мебель: стул с протертым сиденьем, старый стол, серые металлические шкафы. Все вещи Кугана исчезли: книги с полок, кипы «Айриш таймс» и «Американского поэтического обозрения» из углов, вытертый турецкий ковер с пола. Впервые за два десятилетия стол обнажился до матовой черной поверхности, даже кнопки были выдернуты из приклеенной к стене крошащейся пробковой доски. Ни обрывка бумаги, ни скрепки на полу, ни клочка лейкопластыря на стене. Исчез плакат Ирландского туристического агентства с надписью «Вернись на Иннисфри Иннисфри – озеро в Ирландии, воспетое в стихотворении Уильяма Батлера Йейтса.
» по-гэльски и по-английски, которым Куган закрыл дверное стекло, чтобы без помех заниматься тем, чем уж он занимался в кабинете. Единственное, что осталось от хозяина, – светлые прямоугольники на тех местах, где были прикноплены прокламации Восстания на Пасхальной неделе Восстание на Пасхальной неделе – ирландское восстание 1916 года.
и журнальные фотографии знаменитых поэтов. Даже запах Кугана выветрился; в кабинете было холодно и сыро, как в склепе. Нельсон вжал голову в плечи, словно опасаясь удара из-за спины. Его подмывало открыть ящики стола, но он боялся шума и боялся того, что там может увидеть.
Сзади скрипнули шаги. Нельсон стремительно обернулся. В дверях стоял Лайонел Гроссмауль, обвисший свитер подчеркивал узость плеч и ширину зада. Стоял молча, тараща на коллегу злые выпученные глаза, увеличенные толстенными стеклами очков.
– Ваша жена сказала, что вы у себя в кабинете, – прогнусавил он. «У себя в кабинете» прозвучало, как обвинение.
– Я-я-я увидел, что дверь открыта, – промямлил Нельсон, – и просто зашел… м-м-м…
– Профессор Кутан больше в университете не работает. Он уволился со вчерашнего дня.
Лайонел сглотнул, кадык заходил у него на шее так, что Нельсона замутило.
– Уволился в выходные, – продолжал Лайонел еще более обвиняющим тоном. – Пришлось убираться у него в кабинете. Не мог подождать до понедельника.
Нельсон не смел шелохнуться. Пустой кабинет давил ему на плечи.
– Мне ничего про это не известно.
– Декан Акулло хочет видеть вас завтра, – сказал Лайонел, – как можно раньше.
Лайонел пошел прочь. Нельсон стоял, парализованный, слыша, как хрустит под его ногами грязный линолеум, потом сорвался с места и стремглав выбежал в коридор. Лайонел входил в лифт. Нельсон, проехав с разбегу чуть ли не полметра, остановился перед самой кабиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56