Я прикончил свой абсент и отдал ей бокал. Внутри у меня было тепло от напитка.
Место, выбранное ею, находилось на Ла Бри, и когда я поставил кадиллак на стоянку, было уже почти половина девятого. Это было маленькое здание совсем близко от шоссе, рядом с Бэнгор-стрйт, с неоновой вывеской на фасаде — «Местечко». Сара сжала мою руку, и мы вошли.
Это было уютное, интимное местечко, и ни одной знакомой души. Похоже было, что это прибежище для алкоголиков, нимфоманов и вообще всяких маньяков.
Сара, казалось, знает здесь решительно всех. Мужчины в смокингах, молодые люди в спортивных рубашках, девушки в формальных вечерних платьях и молодые женщины в носочках — все приветствовали ее, и она называла большинство уменьшительными именами. В глубине ансамбль из пяти инструментов исполнял тихую музыку.
Мы нашли столик для двоих, к счастью, оставшийся незанятым, в одном из наиболее спокойных уголков, и я сказал:
— Кажется, вы здесь как дома.
— Да. Это мое любимое место. — Она улыбнулась: — Здесь встречаешь много интересных людей.
Я оглянулся.
— Охотно верю.
За соседним столиком сидели двое — высокий блондин и низенький брюнет. Последний, прикрыв ладонью руку блондина, слегка похлопывал по ней и что-то горячо говорил в ухо своего собеседника. Тот слушал, явно скучая. Черноволосый наклонился и нежно поцеловал блондина в щеку.
Я обернулся к Саре. Она все видела и в то же время следила за мной с затаенной улыбкой, но на лбу ее появились хмурые морщинки. Я сказал:
— Некоторым парням во всем везет. Она откинула голову и засмеялась.
— Спасибо, Шелл, — сказала она с улыбкой. — Я боялась, что вы полезете на стенку.
— Не полезу.
Она насмешливо сморщила нос, протянула руку и похлопала меня по руке.
Я сказал:
— А теперь поцелуйте меня в щеку.
Она ничего не ответила, только искоса взглянула на меня зелеными глазами, не отнимая своей руки. Губы ее были сомкнуты, но слегка, чуть заметно, вздрагивали. Я живо представил себе ее стиснутые зубы в той странной улыбке, которая поразила меня, когда я был у Драгуна.
Я сказал:
— Вы престранное существо, Сара. Она посмотрела на скатерть.
— Возможно.
— Вчера вечером, например. Почему вы вонзили мне в шею ваши длинные, красивые ногти?
На лице ее появилась странная улыбка, и она сказала:
— Мне просто захотелось, — совершенно спокойно, как будто речь зашла о заурядном факте.
— Вы всегда делаете то, что вам хочется? Она чуть-чуть усмехнулась:
— Почти всегда.
Я не заметил, как подошел официант. Он рявкнул мне в ухо:
— Что вам будет угодно, детки? Я посмотрел на Сару.
— Что вам будет угодно, детка?
— Выбор невелик — бифштекс или креветки. Выбирайте на свой вкус. Ничего другого здесь не подают.
— Ничего другого? Она кивнула.
— Тогда бифштекс.
— Два бифштекса. Мне полусырой.
Когда нам подали красные, полусырые бифштексы, я сказал:
— О том, что было вчера, Сара. Перед тем, как меня втолкнули в кабинет, вы там все время были, да?
Она пожевала кусочек бифштекса и кивнула.
— Это не было в некотором роде... ну, отвратительно?
— Не совсем то слово. Я была там, когда это началось, и оставалась, пока все не кончилось. Конечно, мне это не понравилось, но и в ужас я не пришла; и уйти не хотела. Вам это понятно?
— Может быть. Я не уверен.
— Послушайте, Шелл. Я не ангел; я плохая. Меня называли безнравственной и порочной, и, может быть, не зря. Но я не стараюсь никого обманывать. — Она засмеялась, как ребенок, застигнутый над банкой с
вареньем: —А иногда со мной страшно весело и забавно. — Она понизила голос и прошептала сквозь зубы: — Весело и забавно.
— Послушайте, вы, сирена, — сказал я. — Я привез вас сюда, чтобы поиграть с вами в викторину. Понятно?
Она надула губки.
— Знаю я вашу викторину. Мне почти жаль. Ну ладно. Спрашивайте, Шелл. А я доем бифштекс, пока он не остыл. — Я наблюдал за ней в то время, как она трудилась над бифштексом; потом она подняла на меня глаза и сказала: — Я вас поймаю, мистер Шелл Скотт. Честно предупреждаю.
Мы подкусывали друг друга, затрагивая любые темы, кроме погоды, и когда с бифштексом было покончено и их сменили напитки, я сказал:
— Значит, вам известно, какую шутку Зэркл и Брукс сыграли с вашим братом?
Она кивнула.
— Не думаю, чтобы Зэркл что-нибудь утаил. Я все слышала. Я спросил:
— Сара, вы что-нибудь знаете о несчастном случае с Джо?
— У-ух. Просто смешно. Если бы я знала! Мне нравился Джо. Во всяком случае, это был милый маленький воришка.
— Вы хорошо его знали?
— Он работал у Дрэга четыре или пять месяцев. Я не могла с ним не познакомиться. Раза два он приходил и ко мне. — Она стиснула зубы, улыбнувшись своей странной улыбкой. — Может быть, я его обворожила? А? Как стараюсь обворожить вас.
— Конечно, — сказал я. — Вы меня совсем загипнотизировали. Драгун спрашивал Зэркла о гибели Джо?
Она наклонилась над столом, глядя на меня веселыми глазами.
— Хотите, я расскажу что-то про Джо? Однажды он меня лягнул. В ногу. Высоко, выше колена.
— За что? Вы его поцарапали?
— Ага. В самое бедро лягнул. Хотите покажу, куда именно? — Она встала и хотела поднять подол платья.
— Караул! — тихо завопил я. — Женщина, сядьте. Хотите устроить скандал?
Она засмеялась и села.
— Я вовсе не собиралась. Просто хотела посмотреть, что вы сделаете. — Она понизила голос и с шутливой таинственностью сказала: — Потом покажу. Хорошо, Шелл? Потом? — Она искренно забавлялась.
— Конечно, — сказал я. — Потом. Вы меня напугали. А теперь отвечайте на вопросы ведущего без всякого стриптиза и без дураков. Драгун спрашивал Зэркла что-нибудь о гибели Джо; о том, как он попал под машину?
— Нет. А вы — косный и нудный формалист.
— О'кей. Значит, я косный и нудный формалист. А также частный сыщик. Почему вы смеетесь? — Она ответила, что просто так, и я продолжал: — Не забудьте, я подкупил вас бифштексом. Я жду ответов на свои вопросы. У меня работа, так что я соединяю приятное с полезным, дело — с удовольствием.
Она высоко подняла черные брови.
— Не обманывайте себя: это — удовольствие. — Она стала серьезной. — Ведь это удовольствие, правда, Шелл? Ведь вам приятно сидеть здесь со мной, не так ли?
Я сердито посмотрел на нее.
— О'кей, маленькая кокетка. Я просто наслаждаюсь! А теперь прекратите ваши попытки соблазнить меня.
— Я больше не буду. — Она посмеивалась.
— Еще один вопрос, детка. Когда я спросил вас про Джо, вы сказали, что это просто смешно. Что вы имели в виду?
— Что это смешно! Во-первых, Джо никогда не пил настолько, чтобы быть по горло наполненным алкоголем, — каким его нашли. А во-вторых, что он мог делать один, на шоссе, у Елисейского парка? Особенно если он был настолько пьян? Это просто смешно, вот и все.
— Отличные выводы, мисс Драгун. Совпадают с моими.
— Не называйте меня мисс Драгун. Зачем так формально?
— Ну хорошо, Сара. Очень точные выводы, но откуда вы знаете, что Джо был, как вы выразились, по горло наполнен алкоголем? Отвечайте мне.
Она холодно взглянула на меня.
— Ловите меня? Это же было в газетах, дурачок. Во всех газетах.
— Простите. Я действительно дурак.
— Нет, вы не дурак. Вы милый. Милый Шелл.
Она переходила от холодности к задушевности в мгновение ока. Это приводило меня в некоторое замешательство. Я сказал ей об этом:
— Вы меня смущаете.
— Чудесно. Это уже лучше! Вы еще не сказали мне, как вам нравятся мои волосы.
— Мне нравятся ваши волосы.
— Вы не можете сказать более определенно? — отрезала она. Снова лед.
— Конечно, — сказал я непринужденным тоном. — Мне нравятся ваши волосы. Мне они определенно нравятся.
Она крепко сжала алые губы.
— Иногда я готова убить вас, Шелл Скотт. — Она откинулась на спинку кресла. — Вопросов больше нет?
— Пожалуй, нет. Хотите, чтобы я отвез вас домой?
— Да. Но прежде вы должны мне один танец. А потом поедем. Вы даже не пригласили меня танцевать.
Я почти совсем забыл, что играет ансамбль. Я встал и перешел на ее сторону столика.
— Позвольте пригласить вас на танец, мисс Драгун. То есть Сара.
— Благодарю вас, — улыбнулась она. — С удовольствием.
Ансамбль из пяти инструментов был хорош. Три ударных, один язычковый и один медный духовой. Они играли в том подчеркнутом, пульсирующем ритме, который апеллирует к вашим ногам. Мне нравилось, как Сара танцует. Придя в мои объятия, она тесно прижалась ко мне и положила левую руку мне на плечо, перебирая пальцами мои волосы на затылке.
— Вы слишком высокий, — сказала она. — Нагнитесь немного.
— Осторожно с вашими длинными ногтями.
Она немного отстранилась от меня и посмотрела мне в лицо. Она открыла было рот, потом полузакрыла его и тихо, почти шепотом сказала:
— Я буду осторожна. Боитесь?
— Напуган до смерти. Никогда не знаю, когда вы можете обернуться второй Лиззи Борден.
Она сняла правую руку с моего плеча и помахала ею у меня перед глазами. Ее красные ногти были длинные, с загнутыми концами.
— Которая заслуживает казни? Я сказал:
— Заткнитесь, — и сосредоточился на танце. Ансамбль заиграл «Лауру», и притом очень хорошо. Мягко и медленно пригасли огни, и певица, которую я до того не заметил, почти шепотом произносила слова. Это было прекрасно.
Музыка замолкла, и Сара остановилась, все еще прижимаясь ко мне, легонько чертя пальцем круги на моей шее. Я сказал:
— Растерялись? Музыка-то кончилась.
— Я — растерялась? Кому нужна музыка? Я могу напеть мелодию. Я снял с моих плеч ее руки, прижал их к ее бокам и сказал:
— Пора домой, малютка. Она вздохнула:
— О'кей, старичок.
— Не называйте меня старичком.
— Ну ладно. Папочка. Я подумал:
— Пожалуй, это немного лучше.
— Во всяком случае, — сказала она, — я не малютка. Я оглядел ее с ног до головы.
— Верно замечено. А теперь пошли отсюда. Сара остановила меня за дверью, сказав:
— Одну минуту, Шелл. Я включу свет.
Она прошла в комнату, неслышно ступая по мягкому ковру, и включила не верхний свет, а бра у верхнего угла «Автопортрета».
Она сказала:
— Заприте входную дверь и идите сюда.
Свет падал прямо на картину и на бурую медвежью шкуру под ней. Рассеянный свет терялся в углах комнаты и почти всецело поглощался чернотой дивана и ковра. Я сел на одну из молочно-белых подушек. Эти подушки, белая шкура и картина на стене казались единственными реальными предметами во всей комнате, но даже они как будто утратили свою материальность и, казалось, плавали на поверхности черноты.
Сара присела, а потом легла навзничь на медвежьей шкуре у моих ног. Черное платье резко выделялось на белом фоне, подчеркивая изгибы ее миниатюрной фигуры.
«Опять позирует. Снова — аффектированная, искусственная, странная и причудливо прекрасная женщина. Но поза или не поза, однако она эффектна». Она выглядела необыкновенно и бесконечно соблазнительно. Если бы не ее округлые формы, ее можно было бы принять за ребенка или за женщину прошлого тысячелетия. Вне возраста и вне времени — так же, как грех всегда вне возраста и вне времени.
Она повернулась на бок, оперлась на правый локоть и глядя, мне в лицо, тихо произнесла:
— Шелл.
Я не ответил.
— Вот сюда он лягнул меня, ударил меня ногой, Шелл.
Левой рукой она подняла подол платья. В слабом свете я увидел на ее бедре темное пятно. «Значит, это правда; она не придумала это нарочно, чтобы поиграть со мной или подразнить меня». Она разжала пальцы, и гладкая, мягкая материя скользнула вниз по ее бедру, легко и мягко, подобно ласке возлюбленного, и закрыла бледную, светлую, как слоновая кость, кожу.
Она действовала на меня, проникая мне в душу, какой-то темной, гипнотической силой ее особенного, свойственного только ей обаяния. Оно так же, несомненно, выражало ее личность, как ее комната и это почти безумное, мрачное полотно, зловеще парившее над нами, выражали ее личность и были от нее неотделимы.
Все еще лежа у моих ног, она протянула левую руку и сжала мою. Ее рука была горячей и влажной. И дрожала — так же, как уже дрожала однажды, при нашей первой встрече.
Она притянула меня к себе.
— Шелл, — прошептала она сквозь зубы, — я хочу поцеловать вас, Шелл.
Она поцеловала меня маленькими, влажными губами. Легкий, долгий поцелуй. Кончик ее языка скользнул по моей нижней губе: ее зеленые глаза расширились и казались почти черными, и в них крошечными огненными точками искрился отраженный свет. Она еще раз поцеловала меня и сказала:
— Поцелуй же меня, Шелл. Сделай мне больно. Она укусила меня в губу.
Я не знал, нравится мне все это или нет. Но я подложил под нее руки, притянул ее рывком к себе и крепко поцеловал ее в губы.
Я резко включил свет в первой комнате своей квартиры, и гуппи испуганно заметались в аквариуме. Гнусное предательство: я совсем забыл о рыбках. Я сказал:
— Простите, друзья, — прошел в спальню и разделся. Было девять минут второго.
Я включил душ, вывернув кран до отказа и прыгнул под горячую, испускающую пар струю.
Взвыв во всю силу легких, я выскочил из нее, как будто меня вышвырнула какая-то сила.
Я вернулся в спальню, роняя на ковер стекавшие с меня капли, остановился перед зеркалом и, повернувшись, посмотрел через плечо на свою спину. От лопаток до пояса краснели четыре свежих, кровавых, глубоких борозды.
Я смотрел на них и бормотал сквозь стиснутые зубы:
— Ах ты, сучка. Ах... ты... сучка!
Звонок звонил, не умолкая, и от этого звона я начал приходить в себя и попытался зарыться головой в подушку. Звон не прекращался, и я выбрался из состояния сна, как человек выполз бы из бочки с патокой; и вдруг звон оборвался, и я схватился за телефон, стоявший у кровати. В ухе ровно и длинно загудело. Я положил трубку на рычаг.
Я сел и, отбросив простыню, вытер рукой вспотевшую грудь. Жара была невыносима, хуже, чем в адском пекле летом. Солнце проникало в комнату, и лучи его как будто впитывались в черный коврик перед кроватью. Я почувствовал адскую боль в спине и вдруг вспомнил все, что было.
Несколько секунд я сидел в постели, вспоминая с бессмысленной улыбкой на лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22