Он колебался. Фарнезе с трепетом ожидал его решения.— Какую правду? — проговорил наконец Клод ледяным тоном. — Я же все рассказал вам в тот день, когда вы пришли ко мне, помните, тогда, четырнадцать лет назад?Фарнезе, сломленный, закрыл глаза и пошатнулся…— Она умерла! — продолжал Клод все так же холодно. — Умерла спустя три дня после того, как я подобрал ее у виселицы… умерла на руках женщины, которой я ее доверил…Кардинал принц Фарнезе ничего больше не спросил у палача. Он воздел руки к небу и что-то прошептал. Потом он накинул на голову капюшон и направился к двери. Клод торопливо набросил на плечи плащ и у самого порога нагнал Фарнезе. Он коснулся плеча посетителя и сказал со странной для человека его профессии застенчивостью:— Извините… еще одно слово.Фарнезе вздрогнул, оторванный от своих горьких мыслей:— Что ты хочешь?— Вы не сказали, кого мне предстоит казнить нынче вечером!— Не знаю! — сказал Фарнезе, неприступный и мрачный.— Это мужчина? Женщина?— Девушка… Почти девочка.Клод содрогнулся. Девушка… Нежное и слабое создание, которое он убьет!— Несчастная! — прошептал он.В этот момент раздался звон колокола Собора Парижской Богоматери, торжественные звуки бесконечной грустью разлились над уснувшим Ситэ. Двое мужчин, кардинал и палач, застыв, считали удары. И когда голос колокола умолк, прозвучал голос кардинала:— Час казни! — сказал он глухо.Затем Фарнезе поднял руку, как будто подавая какой-то знак, и медленно, тихим шагом, сгорбившись, направился к Пти-Пон. Палач отер пот со лба и бросился к Собору Парижской Богоматери, на остров, к таинственному дому принцессы Фаусты. По дороге он то и дело повторял:— Последняя казнь… Последняя жертва!.. Глава 5ДОМ НА СИТЭ Симону похоронили на ближайшем кладбище. По правде говоря, ее зарыли в углу для еретиков; крест не осенял место, где она покоилась, ведь она была из труппы циркачей — людей, отлученных от церкви, нечестивых и отверженных.Как только гроб опустили в могилу и могильщик бросил на него первые лопаты земли, Бельгодер схватил Виолетту за руку и увел. Девушка следовала за ним, не сопротивляясь. В ее душе поселилась смертельная тоска. Ее ледяная рука подрагивала в руке цыгана. Была темная ночь. Город казался ей пугающей пустыней. Она шла, не сознавая, куда направляется. Однако в глубине ее наполненного мраком сердца жил светлый образ, который словно сопровождал ее, чтобы оберегать, и шептал ей, что она не одна на свете.Этот молодой дворянин с нежным взглядом, с ласковым голосом… вернется ли он? Увы! Она не знала даже его имени… Но он смотрел на нее с такой братской жалостью, он был так прекрасен, так трогателен, когда появился в фургоне с охапкой цветов в руках! Виолетта трепетала при этом воспоминании, и ее печаль смешивалась с неосознанным и чистым волнением…Да, он вернется… потому что сам так сказал!.. Завтра! Завтра утром она снова увидит его!.. И она вспомнила последние слова Симоны, несшие утешение ее маленькому сердечку:— Этот молодой человек… он будет твоим спасителем… ведь он тебя любит!— Быть любимой им! Какое счастье!Вдруг девушка заметила, что они идут не на Гревскую площадь и не на улицу Тиссандери, где находился постоялый двор «Надежда».— Куда вы меня ведете? — пролепетала она, охваченная страхом.Цыган, ничего не говоря, сильнее сжал руку Виолетты и пошел быстрее. Он миновал дома на мосту и за рекой повернул налево; место было мрачное — злодей и его жертва находились в Ситэ!Ситэ — Дворцовый остров — заканчивался двумя выступами: на западе это была земляная насыпь, на которую опирались первые конструкции нового, неоконченного моста (двадцать лет спустя именно здесь встанет бронзовый конь, несущий статую Генриха IV). На востоке же остров оканчивался участком земли за Собором Парижской Богоматери и архиепископским дворцом, где возвышались два дома, похожие на двух братьев, один из которых был прелестен, а другой — уродлив.Первый — маленький, приветливый, нарядный; его украшали замечательные витражи, а над крыльцом виднелась перевитая зеленой гирляндой элегантная вывеска, на которой можно было прочитать довольно странные слова, намекавшие то ли на кузницу… то ли на какое-то давнее событие:Постоялый двор «ЖЕЛЕЗНЫЙ ПРЕСС»Другой дом был очень большой, с невыразительным фасадом, с прогнившими стенами, облезлый, растрескавшийся, с тускло мерцающими окнами. Он, казалось, вот-вот должен был рухнуть от ветхости и небрежения владельцев; от него исходила тоска и ужас; дверь с огромным бронзовым молотком придавала ему вид крепости… крепости, которая хранит чудовищные тайны.Этого выступа-острова теперь уже нет — он исчез, подточенный терпеливыми волнами; на его месте — или рядом — сегодня стоит скромное низенькое здание, у подножия которого, как и тогда, плещется и грустит Сена, и которое, кажется, продолжает наводить страх на этот уголок Парижа… Здесь помещается городской морг.Бельгодер, не выпуская руки Виолетты, на мгновение остановился было перед постоялым двором «Железный пресс», но затем, покачав головой, уверенно двинулся к соседнему зловещему зданию.— Где мы? — спросила Виолетта, испуганно озираясь.Бельгодер, вместо ответа, ударил по двери тяжелым бронзовым молотком.— Я боюсь! О! Я боюсь!.. — простонала девочка.Тяжелая дверь бесшумно отворилась. Виолетта хотела убежать, но цыган крепко держал ее; через секунду она оказалась в просторном, едва освещенном вестибюле, выложенном плитами; посреди стояли два человека в масках с обнаженными кинжалами у пояса.— Где я? Где я? — лепетала бедняжка.— Вот малышка, которую я, Бельгодер, должен был привести. Я ведь не ошибся? — спросил цыган.— Не ошибся, — ответил один из стражей и в то же мгновение набросил на голову Виолетты мешок из черной ткани, затянув его лентой на шее. Безмолвная, покорная, парализованная таким ужасом, который сковывает только в кошмарном сне, Виолетта почувствовала, что ее приподнимают и несут неизвестно куда!.. В это время второй гигант в маске протянул Бельгодеру тяжелый кошелек:— Вот сто золотых дукатов, которые ты просил…— Это не я просил, — проворчал негодяй. — Это господин герцог сказал мне: десять кошельков, и в каждом по десять дукатов…— Господин герцог? — удивленно спросил человек. — Ты хочешь сказать — принц?— Герцог, принц, как вам угодно. Важно, что я свою работу сделал.— Это верно. Бери свое золото и проваливай! Хотя нет, погоди, приятель! Если ты не хочешь, чтобы тебе вырвали язык или живьем содрали с тебя кожу, ты ни одной живой душе не расскажешь о том, что ты сегодня сделал… И еще один совет: постарайся никогда больше не появляться возле этого дома… А теперь — пошел вон!Цыган, насмешливо улыбнувшись, низко поклонился, попятился к выходу и растворился в ночи.На Соборе Парижской Богоматери пробило десять часов. Бельгодер давно уже исчез. В это время мэтр Клод подошел к таинственному дому и тоже ударил в дверь бронзовым молотком. Она бесшумно растворилась, и палач ступил в вестибюль — туда, куда совсем недавно, трепеща, входила его жертва.Двое в масках, несомненно, узнали его, так как один из них, сделав Клоду знак следовать за ним, провел посетителя внутрь дома. Несомненно также, что мэтр Клод и прежде бывал здесь, так как не выразил никакого удивления увиденным.А там, между тем, было чему изумляться.Внутри этот безобразный дом с ветхим фасадом и с запыленными и почерневшими стенами являл собой сказочный дворец восточного владыки, череду просторных, обставленных с изысканной роскошью комнат, которые вели в великолепный зал, в глубине которого под балдахином возвышался золотой трон изумительной работы…Потолки во всех покоях были расписаны фресками, высокие стены покрыты полотнами Приматиче, Тинторетто, Карраччи, Рафаэля, Корреджо, Веронезе; тщательно подобранные поставцы, восхитительная обивка кресел, благородный мозаичный паркет, роскошные драпировки, сверкающие коллекции оружия оставляли ощущение подавляющего великолепия и — вместе с тем — строгого вкуса…В тронном зале в двенадцати массивных золотых канделябрах горело по двенадцати восковых розовых свечей, мраморные колонны чередовались с колоннами из яшмы, в огромных вазах из порфира стояли гигантские букеты ярких цветов. Арабские ковры, шестьдесят кресел с очень высокими спинками (все с резными тиарами, с выгравированной буквой «Ф» над скрещенными ключами), мраморные статуи между колоннами составляли фантастическое убранство зала, словно явившееся из сновидения. Все эти сокровища, подобные сокровищам «Тысячи и одной ночи», охраняли двадцать четыре латника, молчаливые, неподвижные, с алебардами в руках; двенадцать слева от трона и двенадцать справа.В блеске этой роскоши таилось что-то угрожающее и восхитительное, как если бы она принадлежала какой-нибудь восточной правительнице, какой-нибудь императрице, из прихоти дарящей подданным любовь или сеющей смерть.Палач бесстрастно прошел мимо этих чудес, ведомый своим немым провожатым. Вскоре он достиг комнаты, которая была расположена с той стороны дворца, что выходила к Сене, и напоминала мрачный вестибюль у входа. Комната была голая, холодная, сырая, безо всякой мебели; только вдоль серых стен по железным крюкам были развешаны цепи. Любому посетителю могло показаться, будто из волшебных покоев феи он внезапно перенесся в темницу, где ожидали своей участи приговоренные к казни!Сейчас там находилась женщина в траурном одеянии; голову ее покрывала накидка из черных кружев. Ее лица нельзя было разглядеть; на руке ее сверкал перстень, похожий на перстень Фарнезе и с теми же знаками. Но перстень кардинала был железный, а этот, блиставший на руке женщины, — золотой. Магические символы на нем были выложены из бриллиантов, переливавшихся даже в полумраке комнаты. Это была та самая женщина, которую мы уже видели мельком на Гревской площади, та, которую Фарнезе называл «Ваше Святейшество». Это была Фауста!Первый же взгляд Клода упал на кольцо; казалось, именно его он и ожидал увидеть. Палач вздрогнул и опустился на колени, прошептав:— Государыня!..А затем, замирая от ужаса и благоговения, он коснулся лбом плит пола.Голосом, который убаюкивал, как музыка любви, и наводил ужас, как глас грозного архангела, Фауста произнесла со странной завораживающей торжественностью:— Палач! Мы, главная священнослужительница ордена, которому вы поклялись повиноваться, судили и приговорили к смерти человеческое существо, чья жизнь мешает священным планам, хранительницей которых мы являемся. Палач! Вы согласились быть исполнителем секретных приговоров, которые призваны осуществить Божественное правосудие… Войдите же в комнату смерти, где ждет осужденная, и сделайте свое дело…Клод поднял голову и протянул руки к Фаусте.— Вы хотите говорить с нами? Мы вам разрешаем… — сказала Фауста.— Государыня, — начал Клод, трепеща, — я, жалкий и смиренный, осмеливаюсь обратиться с просьбой к ослепительному Величеству, у ног которого я распростерт…— Говорите, палач: мы пришли на эту землю, чтобы не только карать, но еще и утешать…— Утешать!.. Да-да! Я нуждаюсь именно в утешении… Мои бессонные ночи населены призраками. Ветер приносит мне стоны и проклятия тех, кого я убил… Напрасно кричу я, что был только инструментом людского правосудия! Напрасно молю я всемогущего Бога дать немного успокоения моей душе! Я не могу думать о смерти без ужаса, и лишь этот ужас мешает мне убить себя! Я боюсь, государыня! Я боюсь умереть без отпущения грехов, которое было мне обещано вашим посланцем!.. За два года, с тех пор, как я поклялся повиноваться, я трижды должен был приходить сюда для исполнения моей зловещей службы… и Сена никому не выдала тайны трех трупов, которые я бросил ей!..Ужасающие рыдания вырвались у Клода; весь его облик говорил о страшных душевных муках. Он прижался лбом к полу и глухо промолвил:— Я советовался с двадцатью докторами, но, узнав, кем я был, ни один из них не захотел мне помочь! Я взывал к милосердию доброй сотни священников, но ни один не захотел осенить мою голову искупительным крестом, который вернул бы мне покой! Вашему посланцу, государыня, я поначалу вернул золото, которое он мне давал… но когда он пообещал мне святое прощение, я подписал договор! Три раза я повиновался вам, государыня! Но силы мои на исходе, ужас душит меня, я вижу перед собой разверзающиеся бездны вечного проклятия… Государыня, будьте милостивы ко мне!..— Вы правильно сделали, решив открыть мне свою душу, — сказала Фауста проникновенным тоном. — Палач, ваши испытания кончились. Идите завтра в Собор Парижской Богоматери. После мессы вы явитесь на исповедь, но не к простому священнику, а к князю Церкви, наделенному всем могуществом Ее Святейшества. Ее Святейшество ниспошлет вам отпущение грехов, которое сделает вас таким же человеком, как и другие: вас покинут кошмарные видения, и вы уснете в райском умиротворении…И она прибавила, повелительным жестом указывая на дверь:— Теперь, палач, ступай!.. Угаси еще одну жизнь!.. В награду тебе завтра же будут прощены все твои убийства, и ты избавишься от всех твоих призраков…Клод поднялся, его лицо осветилось каким-то чудовищным восторгом. Страшная решимость была написана на нем.— Вы говорите, — пробормотал он, — мне будет прощено все мое прошлое?..— Да, ты будешь прощен!— И что эта казнь последняя… что после этой женщины я не убью больше никого?— Эта женщина станет твоей последней жертвой!— Так пусть же она умрет! — прорычал Клод, направляясь к комнате смерти.Тот, кто лежал у ног Фаусты, был человеком; тот же, кто шел теперь тяжелой поступью к указанной двери — был палачом!.. Проводив его взглядом, Фауста приблизилась к еле заметному зарешеченному окошку и принялась следить за тем, что происходило в комнате смерти…Это было просторное помещение, пристроенное к стенам дома таким образом, что оно нависало над Сеной. В нем не было окон. Лампа, подвешенная к очень высокому потолку, не освещала комнату, а только подчеркивала полумрак и, если можно так выразиться, придавала рельефность теням, сгустившимся в этом приюте скорби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76