— Сударыня, — сказал он, — вы за пределами Парижа.— Да, — сказала цыганка, — здесь я могу дышать. Здесь на меня не так сильно давит груз мыслей. Безумных мыслей. Кто я? Саизума, и только. Я Саизума. Хотите, я вам погадаю? Кто вы?..— Просто прохожий. У вас свои горести, у меня свои… Я ваш друг, если вам угодно.— Друг?.. Кто может быть другом цыганки… отверженной?— Тот, в ком есть сострадание, сударыня.— Да, ваш голос успокаивает и убаюкивает меня. Я чувствую, я угадываю, что у вас не мужское сердце, ведь у всех мужчин жестокие сердца. Кто вы? Храбрец, конечно! Как вы схватили это чудовище там, в харчевне! Как вы швырнули его на рычащих волков! Вашу руку! Я хочу видеть вашу руку!Пардальян протянул гадалке руку. У него был трезвый ум, но все же он не без тайного волнения ждал приговора цыганки. Саизума качала головой.— Если бы я любила мужчину, — сказала она, — я хотела бы, чтобы у него была рука, подобная вашей. Вы, быть может, бедны, но вы принц среди принцев. Мне жаль вас и не жаль. Вы носите в себе горе и сеете добро…Саизума отпустила руку Пардальяна.«Клянусь Пилатом! — подумал шевалье, вздрогнув. — Я ношу в себе горе?.. Надо же!»— Что ж, бедная женщина, — заговорил он, — поскольку вы выказали некоторое доверие ко мне, позвольте дать вам совет. Вот дом, в котором обязаны давать приют всем скитальцам. Поверьте мне, вам нужно отдохнуть два или три дня. А потом я приду за вами.— Правда?.. Вы придете за мной?— Обещаю вам.— Тогда я согласна остановиться здесь, — сказала Саизума.Шевалье, опасаясь, как бы она не передумала, поторопился позвонить в дверной колокольчик. Ему пришлось это сделать несколько раз, прежде чем дверь отворилась.Открыла ее женщина в светском платье. Увидев дворянина приятной наружности, она странно улыбнулась и жестом пригласила его войти.— Простите, — сказал удивленный шевалье, — это Монмартрское аббатство бенедиктинок? Я не ошибся?— Вы не ошиблись, сударь, — сказала женщина. — Здесь действительно монастырь бенедиктинок, которым управляет благородная и могущественная госпожа Клодина де Бовилье, наша святая аббатиса…— Аббатиса Клодина де Бовилье? — спросил Пардальян, которому это имя было совершенно незнакомо. — Возможно. Во всяком случае, сударыня, я прошу приюта не для себя, а для этой несчастной цыганки…Он посторонился и указал на Саизуму. Сестра — так как несмотря на светское платье она могла быть только монахиней — бросила быстрый взгляд на цыганку и сказала:— Ее преподобие аббатиса Клодина де Бовилье дозволяет нам допускать еретиков лишь в ту часть монастыря, где мы сами не бываем. Я провожу эту женщину.— Я вскоре приду за ней, быть может, уже завтра.— Когда вам будет угодно, сударь.Саизума вошла в дверь. Монахиня одарила шевалье еще одной улыбкой, которая опять удивила его. Затем дверь закрылась, и Пардальян удалился, размышляя об этой странной улыбке, об этой светской монахине, об этом обветшалом монастыре и, наконец, о странно развязном тоне сестры привратницы, которым она позволяла себе говорить об аббатисе бенедиктинок Клодине Бовилье. Глава 16ВИДЕНИЕ ЖАКА КЛЕМАНА Нужды повествования возвращают нас в Париж, на самую окраину Ситэ, во дворец принцессы Фаусты. В том самом изящном кабинете, где Фауста говорила с герцогом де Гизом, а затем с Пардальяном, она теперь беседует с какой-то женщиной.Это Клодина де Бовилье, настоятельница монастыря бенедиктинок на Монмартре, которую читатель видел в сцене оргии. Беседа, без сомнения, подходит к концу — Клодина стоит, явно собираясь удалиться.— Итак, — сказала Фауста, словно подводя итог сказанному, — что наша маленькая певица?..— В моем монастыре она в полной безопасности. Весьма ловким должен быть тот, кто попытается ее там обнаружить. К тому же она находится под особым надзором.— Не спускайте с нее глаз. Вы готовы отвечать за эту малышку своей жизнью?— Да, государыня. Можете не сомневаться. Теперь… мне остается узнать, что я должна делать. Мне кажется, я угадала ваше желание…— Говорите яснее, — сказала Фауста властно. — Что вы угадали?— Что вы приговорили Виолетту к смерти, государыня…— Да, она осуждена, казнь всего лишь отсрочена.— Но это не все, — произнесла Клодина де Бовилье, помолчав. — Мне думается, что если казнь отложена, то малышка Виолетта должна не просто умереть… что перед смертью она…Клодина де Бовилье запнулась.— Я хочу, чтобы прежде чем умрет ее тело, — твердо сказала Фауста, — умерла ее душа. Таково мое желание. И это именно то, о чем вы не осмеливаетесь говорить, ибо по малодушию видите преступление там, где на самом деле есть только необходимость! Эта невинная крошка должна стать продажной девкой, самой ничтожной из тех несчастных, кто не решается даже произнести слова молитвы… Тела их живут, но души — мертвы. Вот мой приказ!Настоятельница бенедиктинок почтительно поклонилась.— Когда все будет исполнено, — добавила Фауста, — вы уведомите меня. А теперь — идите!Клодина де Бовилье сделала низкий реверанс и удалилась.— Она не осмеливается называть вещи своими именами, — прошептала Фауста, когда осталась одна. — Зато осмеливается многое делать. А я знаю, что такое необходимость, и не боюсь произносить нужные слова…Она задумалась на мгновение. Лицо ее побледнело. Что-то тревожило эту женщину.— Да! — вздохнула, наконец, она. — Мне неведомы волнения любви, которым подвержены прочие женщины! Я не позволю любви поселиться в моем сердце! Лучше я вырву его из груди!Постепенно Фауста успокоилась. Она позвала служанку и отдала ей какое-то приказание.Несколько минут спустя молодая девушка — стройная, грациозная, живая — вошла, улыбаясь, в залу. Ее походка была настолько легка, что небольшая хромота оставалась почти незаметной. Это была Мария де Лоррен, герцогиня де Монпансье, сестра герцога де Гиза.— Какие новости? — спросила Фауста с дружелюбной улыбкой, обычно ей не свойственной.— И хорошие, и плохие…— Начните с плохих…— Потому что они страшнее?— Нет, потому что они, как правило, важнее.— Хорошо. Мой брат…— А! Так плохие новости касаются герцога де Гиза?— Да, сударыня… Полное поражение. Во-первых, Генрих помирился с Екатериной Клевской. И, во-вторых, он по-прежнему влюблен в маленькую певичку, чье исчезновение только разожгло его страсть.Фауста вздрогнула, и герцогиня де Монпансье поняла, что нанесла ей жестокий удар.— Рассказывайте! — сказала принцесса.— Так вот. Прежде всего знайте, что мой брат встретился со старой королевой…— Знаю. Продолжайте!— Но известно ли вам, что выяснилось во время беседы? Медичи смирилась!!!— В самом деле? — удивленно спросила Фауста.— Я узнала об этом от самого Генриха.— Значит, устранено главное препятствие. Ничто больше не мешает ему одержать победу.— Да. И доказательством, сударыня, служит то, что он хочет как можно скорее встретиться с королем.— Вы уверены, что Гиз на самом деле стремится к этому?Если и была ирония в этом вопросе, то настолько хорошо скрытая, что герцогиня де Монпансье не почувствовала ее. Она ответила:— Совершенно уверена, сударыня. Брат объяснил мне свой план. Он просто восхитителен: прикинуться на время покорным, отыскать Валуа под предлогом обсуждения созыва Генеральных штатов, прийти к нему с вооруженным отрядом… Я тоже собираюсь в этом участвовать. Итак, Валуа будет захвачен и… заточен в каком-нибудь монастыре. Безусловно, ему выстригут тонзуру.Мария де Монпансье рассмеялась. Фауста оставалась серьезной.— Это действительно восхитительно, — просто сказала она.— О, вы увидите, сударыня, — продолжала герцогиня, — это будет забавная комедия. Знаете ли вы, кто выстрижет тонзуру Валуа? Я, мадам, собственными руками!И Мария де Монпансье угрожающе взмахнула золотыми ножницами, которые она носила на цепочке у пояса.— Стало быть, вы покушаетесь на короля? — спросила Фауста.— На короля?.. Какой он король!.. Вы хотите сказать на «брата Генриха», сударыня? Да! Однажды он имел наглость при всех посоветовать мне носить туфли с каблуками разной высоты. Он намекал на мою хромоту. Я из-за этого так плакала! Посмотрите, сударыня, разве я хромаю? — прибавила она, делая несколько быстрых и легких шагов.— Нет, совсем не хромаете. Нужно иметь душу Ирода, чтобы утверждать такие чудовищные вещи…Прекрасная герцогиня де Монпансье не говорила, однако, того, что, вероятно, знала Фауста и что рассказывают скандальные хроники той эпохи: она была влюблена в Генриха III и, будучи слегка помешанной, не умела этого скрыть, хотя Генрих III довольно грубо отверг ее чувства.— Значит, решено, — заключила Фауста, — именно вы и пострижете Генриха Валуа…— Да уж, тонзура получится на славу! — воскликнула обрадованная герцогиня.— Это все, что вы хотели мне сообщить?— Нет, сударыня… Моя мать в Париже!Герцогиня де Немур в Париже! Фаусту заинтересовало это известие.— И мне удалось привлечь ее на нашу сторону. Моя мать приехала из Рима, где виделась с Сикстом и имела с ним долгую беседу.— И что же? — с плохо скрываемым любопытством спросила Фауста.— Моя мать вернулась уверенная, что Сикст — это опасный лицемер, который действует только в собственных интересах. Видя ее в таком расположении духа, я рассказала ей о тайном конклаве, о том, что самые пылкие и самые благородные кардиналы объединились, чтобы выбрать себе нового главу… Римская Церковь хочет сделать то же, что мы собираемся предпринять в отношении Генриха Валуа… И герцогиня одобрила выборы нового папы, убедившись, что это отвечает интересам нашего дома.— Это и впрямь хорошая новость, мое милое дитя! — сказала Фауста. Глаза ее сверкнули. — Если герцогиня де Немур с нами, я надеюсь, что скоро мы станем свидетелями великих событий.Она опустила ресницы, словно ослепленная открывающейся перспективой.— Правда, — снова заговорила герцогиня де Монпансье. — моя мать прежде хочет познакомиться с новым папой.— Она с ним познакомится… можете ей это передать.— И кто их познакомит?— Я, — сказала Фауста.И, словно желая избежать новых вопросов, она тотчас же вновь заговорила:— Но у вас есть и плохие новости?— Я продолжу мой рассказ: после разговора с королевой-матерью брат вернулся в свой дом. Он не скрывал радости, ведь все мы понимаем, какие великие события вот-вот должны произойти. Затем он рассказал мне о том, что случилось накануне. Он говорил без гнева… Он успокоился: Луань мертв, и мой брат больше не сердится.— Я не знала, — сказала Фауста, — что герцог может быть столь великодушным.— Но это известно герцогине де Гиз, сударыня! Мы говорили в кабинете герцога, и вдруг я увидела, что туда входит Екатерина Клевская. Брат сначала опешил от подобной наглости и протянул руку к своему кинжалу… Герцогиня без слов упала на колени; затем, когда брат уже почти задыхался от гнева, она прошептала:«Луань мертв; мое безумие умерло вместе с ним…»Она хорошо знала, что сказать; рука брата судорожно сжимала рукоятку кинжала; герцогиня улыбнулась… это я видела сама… Затем я вышла… но, стоя в соседней комнате, могла слышать слова брата и объяснения Екатерины… Это длилось два долгих часа; затем понемногу все успокоилось. Тогда я вернулась к ним… Брат сказал мне, что отсылает герцогиню де Гиз в Лоррен, и это все.— Это прекрасный пример великодушия, — кротко сказала Фауста.— Я хорошо знаю, что мой брат скорее безразличен, чем великодушен. Его волнует сейчас только исчезновение маленькой певицы…— Значит, он ее любит?— Мало сказать любит… Он поклялся перевернуть вверх дном весь Париж, чтобы ее отыскать, и уже начал поиски…Фауста побледнела.— Итак, — сказала она после долгого раздумья, — вы уверены, что захватите Генриха Валуа?— Я же сказала вам об этом, сударыня, — ответила герцогиня де Монпансье, удивленная внезапной переменой темы разговора.— И вы верите, что ваш брат герцог де Гиз будет искать случая взять под стражу короля?— Он уже готовится…— Наивное дитя! А если я вам скажу, что мне известны все подробности, словно я сама присутствовала во время беседы Екатерины Медичи и герцога де Гиза?— Вы знаете столько, сударыня, что уже не удивите меня…— Если я скажу вам, что старая флорентийка коварно играла с вашим братом?..— Как вас понимать, сударыня?— Если я вам скажу, наконец, что герцог пообещал терпеливо ждать смерти Генриха III?..— О, сударыня, это ужасное предательство. Значит, мой брат предал Лигу и свою семью!— Это не предательство, это дипломатия. Гизу надоело быть только солдатом, он захотел поиграть в дипломатию. И сам попался: теперь он в течение целого года не может ничего предпринять против Генриха III.— Тогда… — проговорила герцогиня де Монпансье с искаженным от гнева лицом, — тогда… мстить буду я!— Нет, если вы доверяете мне, если вы прислушиваетесь к моим словам…— Мое доверие к вам безгранично, хотя я почти не знаю вас. Я не осмеливаюсь выяснять, к чему вы стремитесь. Вы — моя королева, моя госпожа. Говорите, ибо я приняла решение сделать все, чтобы отомстить Генриху Валуа!Фауста, казалось, размышляла несколько минут. Потом негромко заговорила:— Мария! Вы — самая светлая голова во всем вашем семействе. Только благодаря вам Валуа будут свергнуты и династия де Гизов взойдет на престол. Из ваших трех братьев один, Майенн, слишком толст, чтобы быть умным: он продаст душу за вкусный пирог; другой, кардинал, — грубый солдафон, который двух слов связать не может; наконец, третий, герцог, потерял рассудок от любви: страсть к несчастной бродяжке делает его невосприимчивым к советам и неспособным к действиям. Что касается вашей матери, то эта весьма достойная женщина думает только об одном: как перебить всех гугенотов. И лишь вы, дитя мое, лишь вы все видите и все понимаете! Нам угрожает опасность. Согласны ли вы подчиняться мне?— Я готова, сударыня… приказывайте… что нужно делать?— Нужно, — сказала Фауста, — чтобы Генрих де Валуа умер. Выстричь ему тонзуру — это прекрасная мысль, но если Генрих III не умрет, то ждите удара от Екатерины Медичи.Герцогиня, внутренне содрогаясь, слушала эту женщину, которая говорила об убийстве как о деле самом обыденном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76