— А что ты скажешь, если Виолетта будет повешена на глазах Клода, как повесили Магду на твоих глазах?Ужасная усмешка исказила лицо цыгана.— Повешена и сожжена! — добавила Фауста.— О! И Клод это увидит?— Без сомнения.— А я буду рядом с Клодом?— Ты будешь рядом с ним!— И я смогу поговорить с ним? Заставить его смотреть? Смогу сказать ему, что это я похитил его дитя и предал его огню?— Ты будешь рядом с ним и скажешь ему все, что захочешь.— Дьявольщина, я даже надеяться не мог, что месть будет столь ужасна! — прорычал Бельгодер. Он дышал, как хищник, обнюхивающий свою жертву.— Так послушай меня. Завтра утром, в десять, на Гревской площади будут повешены две девушки, повешены и сожжены. Их преступление состоит в том, что они дочери отца, который сначала был католиком, а затем стал протестантом. Этого человека звали Фурко: Он умер в тюрьме. Завтра народ повесит и сожжет двух его дочерей, которых прозвали Фуркошками. Однако тебе известно, что только что произошло в Бастилии? Мы выпустили одну из этих девиц.— Ту, которую я отвез в аббатство, — задыхаясь, проговорил Бельгодер.— А вместо нее, чтобы было кого повесить и сжечь, мы…— Оставили Виолетту! — взревел Бельгодер. — Дьявол! Это уму непостижимо! О! Само небо надоумило меня поступить к вам на службу!..И, потрясенный, Бельгодер посмотрел на Фаусту с восхищением, которое заставило ее содрогнуться от отвращения.— Так значит, — продолжал он все с той же отталкивающей улыбкой на лице, — завтра в десять утра будут повешены… как вы сказали?— Две преданные проклятию еретички, протестантки.— Неважно, какое у них вероисповедание, — глухо сказал цыган. — Виолетту сожгут на глазах ее отца, вот что главное…— Да, на глазах отца, — прошептала Фауста.— Вы сказали — Виолетта и еще одна… а кто другая?— Сестер зовут Мадлен и Жанна Фурко. Мадлен погибнет, а вместе с ней умрет и Виолетта.Бельгодер поднялся и сделал несколько шагов по комнате, бормоча что-то на своем наречии. Внезапно он резко остановился.— Но Клод? — воскликнул он. — Как он увидит? В этом вся загвоздка!.. Как мне его предупредить? Ведь именно я должен предупредить его!..— Слушай меня внимательно. Завтра утром ты пойдешь на Гревскую площадь. И когда ты увидишь, что толпа уже собралась, когда радостные крики народа скажут тебе, что осужденных привели на казнь, ты войдешь в третий дом слева от площади, если стоять спиной к реке…— Третий дом. Запомнил крепко-накрепко.— Ты не сможешь ошибиться. В окнах соседних домов будут видны головы любопытных. Но в этом доме на всех этажах шторы будут опущены, как будто он в трауре по приговоренным… Когда ты войдешь, ты скажешь, что тебе нужно поговорить с принцем Фарнезе.— Кто это, принц Фарнезе?— Неважно! — мрачно усмехнулась Фауста. — Итак, тебя проводят к принцу. Скорее всего, ты окажешься в большой комнате, окна которой выходят на Гревскую площадь.— Ну а Клод?! Клод?!— Что ж, Клода ты найдешь подле Фарнезе! Они неразлучны.— Не понимаю, — возразил Бельгодер, покачав головой, — как бывший палач может быть другом принца. Но какая разница, я пойду и буду действовать, как вы сказали. И что же я должен сделать?— Если, как я рассчитываю, принц Фарнезе окажется в доме, если Клод будет рядом с ним, если ты попадешь к ним как раз тогда, когда девиц Фурко приведут на Гревскую площадь, то остальное — на твое усмотрение!— А вдруг, — спросил цыган, который с жадностью следил за этими объяснениями, — принца не окажется в доме?— Он там будет!— И Клод рядом с ним?..— Рядом с ним!— А если меня не захотят впустить?..— Ты скажешь, что ты — тот человек, которого принц Фарнезе ждет к десяти часам утра.— Так, значит, меня будут ждать? — удивился цыган.— Тебя будут ждать принц Фарнезе и Клод! А теперь иди. Я обещала тебе, что месть твоя станет со временем только более страшной. Иди! Завтра в десять ты покажешь Клоду, как его дочь горит на костре на Гревской площади.Бельгодер что-то хрипло пробормотал, покинул дворец Фаусты и поспешил на Гревскую площадь. Была уже глубокая ночь, но на площади при свете факелов какие-то люди заканчивали свою страшную работу. Цыган несколько минут наблюдал за ними.— Два костра! — прошептал он, задрожав.Эти люди были помощниками парижского палача. И сооружения, которые они деловито возводили — настилы с охапками хвороста вокруг столбов, — и были кострами, предназначенными для сестер Фурко.После того, как Бельгодер ушел, Фауста села за письмо. Вот что она написала:«Ваш бунт заслуживает наказания. Поэтому Вы должны были страдать настолько сильно, насколько велика была ошибка, совершенная Вами. Поскольку причиной бунта была Ваша дочь, я хотела, чтобы Вы страдали именно из-за нее. Поэтому я сказала Вам, что она умерла. Но вы — мой любимый ученик и последователь, и мне не хотелось бы, чтобы наказание продолжалось слишком долго… Знайте же, кардинал: Виолетта жива. Если Вы хотите ее видеть, будьте завтра утром в доме на Гревской площади и попросите человека, который появится около десяти часов, показать Вам ее; он непременно покажет.Любящая Вас и ждущая Вашего возвращения».Гонец с письмом был отправлен немедленно. А Фауста, уронив голову на руки, прошептала:— Я добралась до Фарнезе и сразила его. Но как добраться и сразить Пардальяна — прежде чем отдать его Гизу? Отец будет присутствовать на казни Виолетты. А почему бы возлюбленному не присутствовать там же? Глава 33ДЕВА — РЫЦАРЬ Фауста долгое время сидела неподвижно, постепенно овладевая собой и укрощая свои чувства. По ее лицу, застывшему, словно маска, разливалась мертвенная бледность, а глаза — большие, бездонные — метали молнии.До этой минуты Фауста все еще боролась со страстью. Владычица своих чувств, могущественная ясновидица, умевшая проникать в самую суть вещей, она презрела первые предупреждения любви. Теперь же в ней бушевала любовная буря. Захваченная ураганом, которому подвластны все существа, все живое и неживое на свете, она сражалась напрасно. Собственные мысли заставляли ее краснеть, сердце неистово колотилось. Душа ее стонала и рыдала от бешенства, стыда и возмущения. И вдруг, униженная, развенчанная в своем величии, со сломанными крыльями, она вскричала, чувствуя отвращение к самой себе:— Я люблю! О! Я люблю!«Но, может быть, — думала она, — я просто ревнива. От этого зла можно избавиться, хотя и ценой сильной боли… Я ревную? Но к кому? К маленькой цыганочке! Дочери Фарнезе! Будь проклят день, когда я познакомилась с Фарнезе! Что ж, вот средство, которое вылечит меня! Завтра утром Виолетта умрет… Она умрет, и моя ревность угаснет навсегда».Поборов ревность, она примется за любовь. Если Виолетта погибнет, ей удастся задушить воспоминания о Пардальяне, — вот на что надеялась принцесса.Она пыталась убедить себя, строила безумные логические ходы и чувствовала, как мысли ее путаются, разбегаются. И тут внезапно перед ее глазами возникла яркая картина.Она в окне дома на Гревской площади. Чистое небо, ослепительное солнце, с лотков цветочниц до нее доносятся опьяняющие запахи. На площади собралась огромная толпа. Раздаются приветственные возгласы, и появляется де Гиз. Звучат фанфары войска Крийона. Затем она видит еще одну сцену. Человек, не подчинившийся королю Парижа. Одним своим взглядом он заставляет расступиться шумную толпу. И Пардальян, воздев шпагу, идет сквозь кипящую от негодования массу людей. Тогда она увидела его в первый раз, теперь она видит его снова! Фауста, до сих пор находившаяся в оцепенении, опустила голову, и тяжелый вздох вырвался из ее груди.— Я его любила, — прошептала она. — Виолетта умрет, но я все равно буду любить его!..— Моя госпожа, — обратилась к ней в эту минуту Мирти, — вы очень бледны, и уже поздно… Не хотите ли вы отдохнуть?— Почему вы сидите так неподвижно, как будто окаменели? — спросила Леа. — Неужто глаза ваши видят сейчас ад?..Фауста подняла голову, взгляд ее постепенно смягчился. Она повела рукой, и две камеристки, привыкшие к безмолвному повиновению, вышли. Фауста осталась одна и опять погрузилась в размышления. Она искала достойное решение. Никогда еще в своей странной, сказочной, фантастической жизни она не колебалась так долго. За размышлениями у нее немедленно следовали действия. И решение, принятое в ту минуту, свидетельствовало о неустрашимости ее души.— Я люблю, — призналась она себе. — Это ясно. Как бы ужасно это ни звучало, ничего уже не изменишь. Я люблю этого Пардальяна, я, смеявшаяся над любовью, в которой признавались мне самые красивые и знатные мужчины Рима, Милана, Флоренции!.. Где бы я ни появлялась, всюду начинали бушевать страсти. Когда я оглядываюсь назад, я вижу целые шеренги влюбленных в меня. И я, никогда не любившая, пала жертвой любви. Я обожаю этого человека, который смотрел мне прямо в лицо…Она задыхалась. Она испытывала настоящую физическую боль, принимая решение:— Но я не должна любить! Это испытание, которому меня подвергает Высший Разум и из которого я должна выйти победительницей. Такая душа, как моя, не создана для обычных страстей. Но я буду любить этого человека, пока он жив. Значит, он обязан умереть!Она содрогнулась. Глаза ее засветились от гордости.— Быть может, я буду любить его и мертвым… но он останется для меня всего лишь грустным воспоминанием о прошедшей болезни, которую я превозмогла своей волей. Пардальян умрет! И чтобы победа над собой была настоящей и полной, он умрет от моей руки!С этими словами она поднялась и произнесла:— Так пусть же моя шпага пронзит его, пускай он будет побежден мною! И, может быть, презрение к проигравшему сотрет само воспоминание о любви! Из этого испытания моя душа должна выйти еще более чистой, еще более неуязвимой, подобно стали, прошедшей закалку.Слово «сталь» напомнило ей еще об одном деле. Она вытащила свою шпагу и внимательно осмотрела ее. Фауста уже полностью овладела собой и улыбалась. Улыбка была тонкой, загадочной, как улыбка древнего сфинкса. Она согнула клинок, и тот внезапно переломился с сухим щелчком.— Для борьбы с Пардальяном нужен более прочный металл, — прошептала она. — Мои руки привыкли к тяжелым шпагам. Молина снабдил меня самыми закаленными клинками в мире; Ванукки Флорентийский обучил меня искусству фехтования и смертельной игре со шпагой. Кроме того, я обладаю смелостью человека, который знает, что его миссия еще не выполнена и он не может умереть. Я не имею права погибнуть, значит, погибнет Пардальян…Она прошла в соседний оружейный зал. На стенах висели шпаги, рапиры, кинжалы всех размеров, всех форм, клинки плоские и широкие, клинки треугольные и острые, клинки крученые, клинки с зубьями, как у пилы — смертельное оружие, наносящее незаживающие раны.Фауста окинула взглядом свою коллекцию. Она выбрала длинную шпагу, тонкую и гибкую, легкую и прочную, снабженную удобной гардой, способной защитить кисть и руку. Она коснулась клинка ладонью, убедилась, что острие не требует заточки, и, вложив шпагу в ножны, укрепила ее на поясе.Затем она закуталась в плащ и закрыла лицо черной бархатной маской. Свои изумительной красоты кудри Фауста скрыла под фетровой шапочкой и посмотрела на часы: они показывали три ночи.— Скоро рассветет, — сказала она. — Пора!..Она трижды свистнула в серебряный свисток, который всегда имела при себе. На ее зов явился мужчина.— Нам предстоит вылазка, — сказала Фауста.— Сколько человек эскорта?— Достаточно вас одного.— Какое оружие?— Вам оно не понадобится!Без всяких возражений человек выложил на стол два пистолета, которые носил у пояса, и, отстегнув шпагу, повесил ее на стену, рядом с прочими. Итак, Фауста отправилась в путь пешком, в сопровождении одного лишь безоружного спутника.Парижские улочки были еще темными и абсолютно пустынными, ибо бродяги и грабители давно уже расползлись по своим щелям. Фауста шла бесшумно и быстро, как юная тигрица, вышедшая на охоту. По дороге она отдала своему спутнику несколько приказаний. И хотя Фауста обладала огромным авторитетом и все, кто ей служил, слушались ее безоговорочно, видимо, приказы эти были настолько странны, что ее сопровождающий не смог сдержать легкого возгласа удивления.Когда они подошли к гостинице, город уже окутала предрассветная дымка. Принцесса остановилась на середине мостовой. Спутник Фаусты посмотрел на нее, словно сомневаясь и прося подтверждения полученного повеления.— Идите, — коротко приказала Фауста.Тогда мужчина несколько раз ударил молоточком в дверь.…Лакей безжалостно вырвал Пардальяна из сладостных объятий сна и объявил ему, что какой-то незнакомец, несмотря на ранний час, хочет во что бы то ни стало говорить с шевалье. Он добавил, что внимательно осмотрел улицу, однако не заметил ничего подозрительного; кроме того, незнакомец пришел один и без оружия. На это Пардальян возразил, что привык ночью спать и что его разбудили как раз в ту минуту, когда он видел очень хороший сон, так что все это вдвойне неприятно. А потом он сказал:— Знай же, олух, что в такое время я встаю только по двум причинам, одинаково уважительным: чтобы принять благородную даму или чтобы сразиться с врагом, который не может ждать.И Пардальян отвернулся к стене, пригрозив лакею трепкой, если ему, шевалье, не удастся досмотреть свой сон с того самого места, на котором его так грубо разбудили.— Господин шевалье, — произнес голос у него за спиной, — вас разбудили как раз по одной из названных вами причин.Пардальян чертыхнулся, приподнялся на локте и увидел незнакомца, который шел за лакеем до двери и присутствовал при их разговоре.— А, так значит, меня хочет видеть дама? — проговорил Пардальян.Человек молчал.— Кто-то ни свет ни заря хочет помериться со мной силой?Человек вместо ответа поклонился.— Хорошо, — проговорил Пардальян, который давно решил никогда и ничему не удивляться, — через десять минут я буду к вашим услугам.Он не спеша оделся, насвистывая свой любимый охотничий марш.Затем он захватил свою верную шпагу и спустился в общую залу, где его дожидался все тот же незнакомец, вежливо пригласивший следовать за ним на улицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76