Чтобы хоть что-то сказать и отогнать ощущение ужаса, которое навевала знаменитая государственная тюрьма, он повторил:— Нет, Бюсси, твои владения невеселы. А сколько же подданных в этом королевстве скорби?Бюсси-Леклерк обернулся к тюремщику, в его взгляде был вопрос. Он и сам не знал этого.— Двадцать восемь заключенных, — коротко ответил тот.— Слышишь, Моревер? Двадцать восемь. Это мало, и я попросту нищий король.— В чем их вина?— В чем вина того, к кому ты идешь? — переспросил комендант, разражаясь смехом.— Ладно, быстрее! — сказал Моревер, скрежеща зубами.Они вошли в маленький дворик, куда можно было попасть, открыв тяжелую решетку. Отвратительный смрад поднимался над ним. Сюда никогда не проникали солнечные лучи. Здесь высилось круглое колоссальное каменное сооружение, вершина которого терялась в черных небесах: это и была Северная башня. У ее подножья виднелась железная дверь.— Сюда мы помещаем самых непокорных. Не правда ли, Комтуа?Комтуа, тюремщик, утвердительно кивнул и принялся открывать дверь. Эта процедура продолжалась несколько долгих минут. Когда дверь, наконец, отворилась, поток зловония ударил в лицо Бюсси-Леклерку.— Ох! — сказал он, отшатываясь. — Здесь пахнет смертью.— Войдем! — сказал Моревер, с какой-то жуткой радостью вдыхая эти мерзкие испарения.— Будьте внимательны! — сказал Комтуа. — Здесь есть каменные завалы.Он начал спускаться: Моревер, шедший за ним, бросал жадные взгляды в глубину мрака, в который они погружались. Следом шагал Бюсси-Леклерк, позади — четверо солдат.Лестница извивалась и уходила вглубь, напоминая какого-то фантастического зеленоватого каменного червя. На неровных грязных стенах поблескивали подтеки селитры.Они спустились на тридцать ступеней и остановились. Здесь едва можно было дышать. По скользкому, затянутому плесенью полу ползали отвратительные насекомые.— Это здесь? — спросил, задыхаясь, Моревер.— Еще ниже, — сказал тюремщик Комтуа.Бюсси-Леклерк коснулся пальцем одной двери и сказал:— Номер четырнадцатый!— Номер четырнадцатый? — спросил Моревер растерянно.— Да, этот малыш герцог, отпрыск рода Валуа. Герцог Ангулемский!— Черт бы побрал этого герцога Ангулемского! — прорычал Моревер. — Спускаемся!И он подтолкнул тюремщика. В эту минуту из глубины камеры с номером «14» вырвался безумный крик и отозвался на лестнице зловещим эхом. Кто-то тряс дверь темницы изнутри. В сумраке прозвучало проклятье. Затем вновь стало тихо.— Они все таковы первое время, — сказал Комтуа, пожимая плечами.Бюсси-Леклерк побледнел. Этот бретер и забияка без чести и совести еще не обладал душой тюремщика. Моревер ничего этого не слышал, он шел следом за Комтуа, испытывая пьянящее чувство наконец-то удовлетворенной мести. Он хотел бы, чтобы эта пещера была еще более гнусной, чтобы воздух был еще более непригоден для дыхания, чтобы в этом аду было еще страшнее и ужаснее…— Вот номер семнадцатый! — сказал вдруг Комтуа, останавливаясь перед какой-то дверью. Они были во втором подземном ярусе.— Открывай! — сказал Моревер хриплым голосом.Он взял фонарь из рук тюремщика и, поскольку ему показалось, что тот не особенно торопится, сам отодвинул засовы. Дверь широко отворилась. Моревер, держа в руке фонарь, сделал два шага и вошел в дыру, которую представляла собой камера. Слабый луч фонаря осветил подземелье, источенные камни стен, на которых были начертаны последние молитвы, проклятья, угрозы, крики боли, запечатленные в граните и полустертые временем. Водяные капли, которые собирались под сводами, чтобы скатиться вниз, как скатываются слезы, неровный, шероховатый пол, будто исцарапанный ногтями, мутноватые лужицы на нем… Моревер охватил все это одним взглядом, быстрым, как удар молнии. Он посмотрел в глубину камеры. Там к вделанным в стену кольцам были прикреплены две изъеденные ржавчиной цепи. Каждая из цепей также заканчивалась кольцом. Эти кандалы были надеты на лодыжки заключенного. Моревер поднял свой фонарь и увидел, что человек стоял, опираясь на стену, и смотрел на него.— Не зря мы его заковали в кандалы, — сказал Комтуа, добросовестно выполняя роль гида. — Черт возьми! Его выходки стоили жизни троим из нас.Бюсси-Леклерк ступил в камеру и подал знак тюремщику, чтобы тот вышел. Моревер легонько улыбнулся, со вниманием разглядывая узника. Узник тоже улыбался, но совсем иначе. Через несколько мгновений взаимного разглядывания Моревер повесил фонарь на гвоздь, несомненно предназначенный для этой цели, и сказал:— Ну вот и я, Пардальян. После шестнадцати лет погони друг за другом мы наконец встретились.— А вот и господин Бюсси-Леклерк, — безмятежно сказал Пардальян, — главный хранитель этого веселенького местечка. Приветствую вас, господин Леклерк!Моревер заскрежетал зубами и продолжал:— Ты не смеешь ни смотреть на меня, ни разговаривать со мной, Пардальян. Но я с тобой говорю и смотрю на тебя. Для этого я сюда и пришел. Хочешь не хочешь, ты выслушаешь меня.— Леклерк, — сказал Пардальян, — шпага, что бьет вас по ногам, очень длинна, однако же она короче той, которой я так славно щекотал вас на мельнице.Бюсси-Леклерк побледнел и громко выругался.— Поторопись, — проревел он, — поторопись, Моревер, так как я не поручусь за то, что не проткну этого дьявола кинжалом.— Ха! — сказал шевалье. — Вы не посмеете, Леклерк. В самом деле, мне ведь заковали только ноги, а руки у меня свободны, и они наводят на вас страх. Фу! Ну и рожа у вас! Не кипятитесь же так! Я отлично помню вашу испуганную физиономию, когда я привязал вас к крылу мельницы. Остерегитесь. Вы рискуете уморить меня со смеху, и палач будет за это на вас в большой обиде.Пардальян захохотал, и этот смех заставил изумленно переглянуться четверых солдат, оставшихся в коридоре.— Черт побери! — завопил Бюсси-Леклерк, выхватывая шпагу из ножен.— Прекрати! Прекрати! — прошипел Моревер, и в голосе его слышалась злобная ирония. — Господин Пардальян прав: палач, который придет сюда завтра, будет слишком раздосадован тем, что ему достанется для пыток только труп.Пардальян все еще смеялся.— Леклерк, — продолжал он, прервав Моревера, как будто бы того здесь и не было, попросту перекрыв его голос своим, — знаете ли вы, что я тоже поверил в вашу блистательную славу непобедимого мастера фехтования? Когда я увидел вас перед собой со шпагой в руке, я не смог воспротивиться желанию поручить душу Богу. Я сказал себе; «Вот этот знаменитый фехтовальщик, и никто не может похвастаться тем, что нанес ему укол». Я считал себя уже мертвым, я едва не молил о пощаде! Я видел себя побежденным, размазанным по стенке, абсолютно беспомощным. В ту самую минуту, когда я это себе представлял, Леклерк, ваша шпага стала выписывать в воздухе дугу в добрых пятнадцать футов. Какой рискованный прием! И какой же я был дурак, когда думал, что передо мной — настоящий фехтмейстер. Да вы оказались всего лишь неумелым школяром!Моревер скрестил руки на груди и пробормотал:— Я ждал этой минуты шестнадцать лет, значит, я смогу потерпеть еще шестнадцать минут.Бюсси-Леклерк был в ярости. Каждое слово Пардальяна разило, словно удар кинжала, нанесенный по его тщеславию непобедимого фехтовальщика. Один-единственный раз он потерпел поражение от руки этого дьявола, который теперь смеялся. Смеялся, находясь в этой черной дыре, закованный в цепи. Пардальян хохотал и смотрел на него странным взором, в котором горел ироничный огонек.Нет для мастера клинка большей обиды, чем напоминание о его неудаче в поединке. А ведь Бюсси-Леклерку не только нанесли укол, но еще и обезоружили. И тот, кто выбил рапиру из его рук, был сейчас здесь, перед ним, и впридачу так громко насмехался. Какая гнусность!— Завтра ты увидишь перед собой мастера по забиванию клиньев, — завопил Бюсси-Леклерк.— И по вырыванию ногтей! — тихонько добавил Моревер.— Школяр, — снова заявил Пардальян, — но хороший школяр, должно признать. Сразу видно, Леклерк, что вы посещали множество всевозможных притонов. Да, мне следует быть справедливым: еще десяток лет ученичества — и вы станете достойным учеником, прилежным помощником учителя фехтования.Этот вывод и тон, которым ему воздали справедливость, вызвали у фехтовальщика новый приступ бешенства:— Презренный негодяй! Ты устроил мне коварную ловушку!Понемногу он забыл о том, где находится. Теперь он видел в Пардальяне лишь соперника, который кичился тем, что одержал над ним победу. Ему казалось, что они стоят в фехтовальном зале, поэтому, обнажив шпагу, он принялся показывать приемы боя.— Вот так, — брызгал он слюной, — я держал шпагу в третьей позиции вот так, смотри, Моревер, когда…— О, Леклерк, — прервал его слова смех Пардальяна, — что у вас за поза? Черт возьми, как напряжено запястье! Не тяните так руку!— Дьявол! — завопил Бюсси-Леклерк. — Он смеет давать мне урок!— Эй! Заплатите мне в таком случае! — сказал Пардальян. — Слушайте, вот что я вам скажу: ваша рука не должна так дрожать, должно вращаться только запястье. Вы что, не понимаете? Нет! Он не понимает! Да этим можно опозорить любую схватку!Леклерк вложил свою шпагу в ножны. Он был бледен от ярости. Внезапно он вытянул руку в сторону Пардальяна, выругался, дважды топнул ногой, как если бы отвечал на вызов, и вышел из этой черной дыры, из этой отвратительной пещеры. Вслед ему неслись громкий смех Пардальяна и его последние слова:— Обратитесь к учителю Амбруазу от моего имени; он вас научит правильно держать шпагу.— Этот дьявол взбесился! — прорычал Леклерк, затыкая уши.Он едва не плакал. Его самолюбие было уязвлено. Он дал знак солдатам, чтобы они подождали Моревера, и поднялся по лестнице, перескакивая через несколько ступенек.— Вот что, — промолвил тогда Моревер, — пока ты еще жив, Пардальян, пока палач еще только готовит свои пыточные клинья, щипцы и клещи, выслушай меня. Не знаю, как Бюсси-Леклерк, но я должен признать, что боялся тебя. Теперь же, когда ты закован в кандалы, я больше не боюсь, ты понимаешь? Человека, который стоит перед тобой, зовут Моревер… Это тот самый Моревер, чье лицо носит отметину, оставленную твоим хлыстом! Ты посмел оскорбить меня! Я тот самый Моревер, который тогда, на склонах Монмартра, столь удачно поцарапал кинжалом твою любовницу Лоизу де Монморанси. Ведь она умерла, правда?Этот мерзавец внимательно наблюдал за тем, какой эффект произвело все сказанное им. Впрочем предварительно он измерил взглядом длину цепей, чтобы быть уверенным, что Пардальян не сможет до него дотянуться.Он не заметил никаких признаков волнения на странно спокойном лице Пардальяна. Пардальян не смотрел на него. Он только сунул правую руку за борт камзола. Его пальцы сжались в кулак при мысли об отце, который умер у него на руках, и при мысли о той, которую он преданно обожал. Ногтями он рвал себе грудь, но из этой груди так и не вырвался возглас горя и отчаяния.Пардальян жестоко страдал, но его лицо, бледность которого нельзя было рассмотреть, сохраняло все то же выражение, в уголках губ под топорщившимися и подрагивавшими усами появилась ироническая складка.«Черт побери! — с досадой выругался про себя Моревер. — Неужели воспоминания о прошлом не причиняют ему страданий?»— Ты долго искал встречи со мной, — продолжал он. — Вот уже много лет, как ты преследуешь меня. Вот уже многие годы я от тебя убегаю. В конце концов я спросил себя, что же такое ты хочешь мне сказать; и постарался устроить эту встречу. Так вот, я готов тебя выслушать. Что ты имеешь мне сообщить?Пардальян следил глазами за беспорядочными метаниями летучей мыши, которая, влетев в камеру, была безумно напугана светом фонаря и теперь билась в узком пространстве, натыкаясь на стены и бесшумно и упрямо ища темноты.— Посмотрим, найдет ли она способ выбраться отсюда, — прошептал шевалье.Моревер затрясся от ярости.— Хорошо, — сказал он, — ты тоже отсюда выйдешь, но только ногами вперед. Палач завтра тебя так отделает, что ты станешь окровавленным трупом, вполне готовым для могилы. Будь спокоен, Пардальян, ты не отправишься на кладбище, где хоронят казненных, в одиночестве. Я сам провожу тебя туда. И когда я услышу, как ты испустишь последний вздох, и увижу, как на твой гроб бросят последнюю горсть земли, я уйду, наконец-то спокойный и свободный. Я тебя уверяю, Пардальян, что проведу затем прекрасную ночь, говоря самому себе: «Все в порядке, господин Пардальян лежит в могиле». И если какой-либо кошмар будет преследовать меня и после твоей смерти, то моя женушка сумеет ободрить и утешить меня.Моревер на мгновение замолчал. Он надеялся, что на этот раз нанес Пардальяну ужасный удар и что если тот и не страдал при воспоминаниях о прошлом, то уж сейчас наверняка застонет от душевной муки.— Моя жена! — продолжал он. — Да ведь ты ее знаешь…Пардальян левой рукой отмахнулся от летучей мыши, которая натолкнулась на него. Как только он шевельнулся, Моревер в ужасе отскочил подальше.«Что за глупость! — подумал он, стараясь умерить сердцебиение, — ведь он закован в цепи…»И все же злодей остался стоять на том месте, куда отступил.— Будет только справедливо, если ты узнаешь, на ком я женат и что стало с твоими друзьями. Из-за этого я и пришел. Так вот, ты знаком с моей женой. Ее зовут Виолетта. Мы только что поженились, час назад! Моревер — супруг певицы Виолетты. Что ты на это скажешь?Пардальян даже не моргнул глазом и не сделал ни единого жеста, ничем не обнаружив, что слышал слова Моревера. Но он был вынужден предпринять страшное усилие, для того, чтобы заставить свое лицо и тело сохранять полную неподвижность. Если бы Моревер мог видеть ту руку, что шевалье сунул за борт камзола, то заметил бы, что она вся в крови.— Когда ты будешь мертв, — продолжал Моревер, — мы с Виолеттой уедем. Меня мало волнует, любит она меня или нет. Напротив, я даже желаю, чтобы она меня ненавидела, так как мне будет вдвойне приятно сознавать себя господином девушки, которая любит другого. Этот другой — один из твоих самых любимых друзей. Его я тоже ненавижу, потому что он твой друг. И он приговорен мною к смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76