— Нет, конечно, — поспешно произнес Кроасс, — я вовсе не это имел в виду… Вы вольны были отправиться, куда и когда угодно… Я просто хотел сказать, что ваш внезапный отъезд поставил Пикуика и меня в несколько затруднительное положение… хозяин гостиницы «Надежда» выбросил нас на улицу, и мы не знали, что делать!— А эта скотина не так уж глуп, — бормотал Бельгодер.Здесь надобно заметить, что Кроасс нахально лгал, поскольку, как мы помним, они с Пикуиком использовали отсутствие цыгана для того, чтобы слоняться по улицам в поисках другого хозяина, который бы расплачивался с ними не только ударами дубинки. И такого хозяина они нашли в лице господина Пардальяна. Но, несмотря на свою недогадливость, бывший певчий вполне здраво рассудил, что, знай его прежний хозяин об этом дезертирстве, он отлупил бы неверного слугу, даже не потрудившись выслушать. Кроасс понял, что Бельгодеру ничего неизвестно. Итак, убедившись, что цыган не опровергает его слова привычными увесистыми аргументами, Кроасс вздохнул свободнее и продолжал уже с большей уверенностью:— Мы пробродили несколько дней вокруг гостиницы и, увидев, что вы не возвращаетесь, решили, что по причинам… наверняка очень важным… вы нас покинули… Мы остались без места и принялись поэтому искать нового хозяина, чтобы служить ему… за кров и пропитание…— Короче, — отрезал Бельгодер, — вы меня бросили. Ну, и нашли вы себе нового хозяина?— Нам неслыханно повезло…— А! — насмешливо бросил цыган. — Значит, верно, что удача благосклонна к негодяям, вроде тебя. Ну, так как же зовут того нового хозяина, которого вам посчастливилось встретить?С уст Кроасса чуть было не сорвалось имя Пардальяна, однако вполне понятное желание блеснуть своим новым местом заставило его отдать предпочтение герцогу, чей титул был более весомым и внушительным, чем скромное наименование — «шевалье». Поэтому, выпятив грудь, он гордо ответил:— Мой господин — герцог Ангулемский!Бельгодер вздрогнул и, не веря своим ушам, воскликнул:— Что-что? Повтори-ка!— Я сказал, что мой господин — герцог Ангулемский, — с готовностью повторил Кроасс, решив, что поразил собеседника.— Проклятье! — пробормотал цыган после некоторого размышления. — Поздравляю! Для меня большая честь, что меня сменил герцог, да вдобавок сын короля. Мои поздравления, господин Кроасс!Кроасс, который не заметил злых ноток в голосе Бельгодера, вздохнул свободнее и почти позабыл о дубинке, все еще находившейся, однако, в руках цыгана.Последний продолжал с прежней иронией:— Но все это никак не объясняет того, как и зачем вы столь внезапно оказались здесь, господин Кроасс.— Ах да, — сказал Кроасс, который, приняв за чистую монету внезапно оказанное ему уважение, все сильнее и сильнее раздувался от гордости, вовсе уже не думая о вероятной взбучке, — так вот… дело в том, что мой молодой хозяин вроде бы влюблен, насколько мне удалось понять из обрывков его разговоров с разными людьми.— Вот как!— Влюблен в девушку, которая неожиданно исчезла.— Надо же, какая неприятность! — проговорил Бельгодер, как бы в задумчивости поигрывая палкой. Этот угрожающий жест не ускользнул бы от взгляда Кроасса еще несколько минут назад, но теперь великан считал, что заслужил приязнь своего бывшего хозяина и избежал трепки, поэтому ничего не заметил.— Все обстоит именно так, как я имел честь вам сказать, — заявил он с чувством собственного достоинства.— Продолжайте, господин Кроасс. Ваш рассказ представляет для меня большой интерес.Окрыленный этими похвалами, настолько же лестными, насколько непривычными в устах Бельгодера, который, по мнению Кроасса, был окончательно покорен и очарован, бывший певчий проговорил:— В этом монастыре есть одна цыганка…Тут Бельгодер вздрогнул.— …Цыганка, способная чудесным образом предсказывать будущее… Мой молодой хозяин, господин герцог, приехал сюда, чтобы поговорить с ней. Он полагает, что она, быть может, скажет, что сталось с той девушкой… благородной госпожой, прекрасной, как солнце… в которую он влюблен.— Так, значит, герцог Ангулемский приехал, чтобы поговорить с цыганкой, которая живет здесь? Это очень интересно!.. А ты? Почему я встретил тебя около этого забора, через который ты столь стремительно перелез?Кроасс слегка закашлялся, издав при этом звук, напоминающий стук глиняных черепков.— Я? — переспросил он. — Меня оставили в саду… одного… скоро я заметил каких-то людей, которые показались мне подозрительными, и решил перебраться через забор… чтобы удобнее было наблюдать за ними.— Да, как видно, вы заделались храбрецом на службе у своего нового хозяина. А я-то всегда считал вас человеком осторожным!— Хм! Плохо же вы меня знаете! — скромно ответствовал Кроасс.— Негодяй! — взревел вдруг цыган, схватив изумленного парня за воротник и принявшись молотить его палкой по спине. — Мерзавец, висельник! Ты что, смеешься надо мной? Принимаешь меня за идиота?Говоря все это, Бельгодер изо всех сил избивал несчастного. Так и не придя в себя от удивления, Кроасс со стонами повалился на пол:— Ох я несчастный! Так я и думал! Милостивый Боже!.. Я умираю!Стоны усилились и вскоре сменились воем, который оглашал окрестности всякий раз, как ужасная палка опускалась на плечи Кроасса. Наконец бедолага вскочил и заметался по комнате, спасаясь от своего мучителя, который преследовал его с дубинкой наперевес, не скупясь на удары и не тратя слов понапрасну. Жалобный голос умолял:— Сжальтесь!.. Пощады!..В конце концов, решив сдаться на милость победителя, Кроасс распластался на полу и захныкал:— Это конец!.. Я погиб!..— Вставай, собака! — крикнул цыган, пиная его ногой. — Вставай и слушай.Со стонами и слезами Кроасс с трудом выпрямился и взглянул на Бельгодера.— Ты подослан шпионить за мной! Твой негодяй-хозяин хочет похитить Виолетту! Так слушай же: я сейчас уйду, а ты сиди тихо. Я запру тебя здесь… вместе с Виолеттой. И если, вернувшись, я не найду Виолетты… или если кто-нибудь приблизится к забору, я разорву тебя на мелкие кусочки!Кроасс почувствовал слабость в ногах и даже позеленел от страха.Увидев, какое действие оказала его угроза, Бельгодер удовлетворенно хмыкнул, тщательно запер дверь и направился прямо к аббатисе Клодине де Бовилье, которой и рассказал все, о чем только что узнал. Настоятельница взялась лично предупредить принцессу Фаусту, чтобы та приняла необходимые меры. Тем временем Бельгодер поспешил обратно к домику, где нашел все без изменений, с той лишь разницей, что Кроасс, немного придя в себя, клацал зубами от страха, забившись в угол, что не помешало ему при одном только виде ужасного Бельгодера умоляюще сложить руки и со стоном произнести:— Сжальтесь, хозяин! Я сделаю все, что вы захотите! Глава 27ЛЮБОВНИКИ Принцу Фарнезе, который узнал в цыганке Саизуме Леонору де Монтегю, показалось, что он перенесся на шестнадцать лет назад.Леонора почти совсем не изменилась. Если свежесть юности и исчезла с этого малоподвижного лица, то лихорадочный блеск расширенных глаз, странное сияние взгляда, по-прежнему тонкие черты, роскошные волосы, рассыпающиеся золотыми волнами, сохранили всю свою красоту. Кардинал состарился, Леонора же осталась прежней.Выражение удивления и испуга постепенно исчезло с лица Фарнезе, и его сердце преисполнилось любовью. Он медленно поднялся и прошептал:— Вы должны ненавидеть меня. И вы правы. Я знаю, что заслужил вашу ненависть. Но когда я все расскажу, вы, быть может, станете ненавидеть меня немного меньше. Когда я расскажу вам о своих страданиях, вы наверняка посчитаете себя достаточно отмщенной. Леонора, согласны ли вы выслушать меня?Он говорил тихо, смиренно, едва осмеливаясь смотреть на эту женщину, которую не переставал любить все долгие годы.Прежде он считал ее умершей, и ему казалось, что любовь угасла. Он с головой окунулся в захватывающую интригу, желая стравить Фаусту с Сикстом V и взбудоражить христианский мир. Он пытался забыться, пытался заполнить пустоту ненавистью и злобой, мечтая жить в тягостном мире со своим сердцем и отвлечься от воспоминаний. Но сейчас он осознал всю тщетность своих страданий…Кардинал состарился. Его шелковистая бородка побелела, седой стала и голова. Но он не ощущал себя стариком, ибо в нем накопились огромные запасы нерастраченной энергии. Он принадлежал к семье великих интриганов, на протяжении веков поражавших Европу своими авантюрами. Он приходился кузеном тому самому Александру Фарнезе, который как раз в это время готовил грандиозный демарш против Англии, трагическое столкновение целых народов, закончившееся поражением Несокрушимой Армады.В ту горькую для любящих сердец минуту — минуту, когда Леонора ушла с Гревской площади — Жан Фарнезе находился всецело во власти любви… Но Леонора умерла, и кардинал стал искать другие пути, иной выход своей неистовой душевной энергии, удесятеренной энергией этого железного века.Леонора воскресла — и он возродился для любви. У него возникла безумная надежда вновь завоевать Леонору, любить, опять быть любимым и бежать, бежать вместе с ней!Однако заметим, каков был его характер: он забыл о Виолетте! Он забыл, что у него была дочь, что эта дочь умерла, что он находится здесь, чтобы покарать Фаусту. Теперь для него существовала только любовь, только желание любви!«Леонора, хотите ли вы выслушать меня? Хотите ли вы, чтобы я рассказал вам о своем преступлении, о том, что я не осмелился порвать соглашение, связавшее меня с церковью? То, что я сделал, было продиктовано страхом. Я оказался подлецом. Но я вас любил, я обожал вас. Разве это ничего не значит в ваших глазах?»Мысли проносились в голове кардинала, но он не мог их выразить. Он пытался облечь их в слова, способные разжечь искру в сердце Леоноры… И поскольку он де находил этих слов, поскольку его дрожащие губы отказывались произносить то, что бушевало в его сердце, он умоляюще протянул руки и внезапно бесшумно заплакал.Фарнезе не плакал шестнадцать лет. Фарнезе не плакал даже тогда, когда просил Фаусту сохранить жизнь своей дочери. Теперь же он рыдал перед Леонорой, и это вызвало у него самые жгучие, восхитительные и пугающие ощущения.— Вы плачете? — спросила Леонора с мягкостью сострадания. — Значит, вам еще может быть больно? Но боль уходит со слезами. Я не могу плакать, и поэтому моя боль всегда со мной, и она давит, она душит меня. О! Если б я могла плакать, как вы!Кардинал поднял голову. Он был поражен. И это говорит Леонора! Никаких упреков… Только жалость! Он содрогнулся, ужас охватил его. Леонора до такой степени забыла свою любовь, настолько презирает его, что даже ненависти к нему не осталось в ее сердце.Он посмотрел на нее, задыхающийся, растерянный.— Скажите, — вновь произнесла Леонора, — отчего вы страдаете? Почему плачете? Быть может, я смогла бы вас утешить?«О, — смущенно подумал кардинал, — значит, она не узнает меня! Значит, я еще более мертв для нее, чем она была для меня! Я для нее уже не существую!»От страшной тревоги у него перехватило дыхание, и он обратился к ней:— Леонора! Леонора!Она взглянула на него с удивлением, разрывающим ему сердце.— Леонора? — повторила она. — Что за имя вы произносите? Бедная девочка! Молчите и никогда больше не произносите этого имени. Иначе вы можете разбудить ее.Эти слова повергли кардинала в ужас.— Давайте, — продолжала Леонора, — я вам лучше погадаю.И она взяла кардинала за руку; он затрепетал при этом прикосновении.— Безумная! — проговорил он. — Безумная! Она больше, чем мертва!Теперь уже он схватил обе руки цыганки и крепко сжал их. Его лицо почти касалось лица Саизумы.В эту минуту дверь павильона распахнулась, и вошли двое мужчин. Это были Карл и шевалье Пардальян, которые, увидев эту неожиданную сцену, застыли на пороге.Кардинал их не заметил. Дрожа от страсти, переживая крушение надежды, он повторял имя своей возлюбленной, как будто желая пробудить ее воспоминания и рассудок. Саизума расхохоталась. Этот смех отозвался погребальным колоколом в ушах Пардальяна и Карла.— Послушай, послушай! — бормотал кардинал. — Ты не узнаешь своего возлюбленного. Посмотри на меня. Я тот, которого ты любила! Перед тобой Жан Фарнезе!.. Бесполезно… Она не слышит!Он неистово тряс ее. Он и сам почти обезумел.— Твоя дочь! — внезапно вскричал он. — Пусть ты меня не узнаешь! Пусть я не существую больше для тебя! Но ты мать. У тебя материнское сердце, поскольку оно умело любить! Твоя дочь! Твоя Виолетта!— Что он говорит? — прошептал Карл Ангулемский, схватив шевалье за руку.— Тише! — ответил шевалье. — Здесь происходит нечто ужасное.— Твоя Виолетта! — рычал Фарнезе. — Ее зовут Виолетта, твою дочь! У тебя есть дочь! Тебя и это не волнует?! Видимо, тебе нужно испытать потрясение, такое же, какое некогда испытал я… Слушай! Слушай внимательно! У тебя была дочь! Она страдала сильнее тебя! А теперь… О, теперь она мертва!С трагическими нотами в голосе он повторил:— Мертва! Мертва! Все мертво вокруг меня!— Кто сказал, что Виолетта мертва? — раздался надрывный, раздирающий душу голос.Растерянный кардинал увидел перед собой молодого человека с благородными и нежными чертами лица, хотя и искаженными в эту минуту ужасной душевной болью. Саизума, как будто все здесь происходящее не касалось ее, отступила назад. В этот момент она наступила на маску, которую Фауста сорвала с нее, — красную маску, скрывавшую ее вечное бесчестье. Саизума быстро подобрала ее и с удовлетворенным вздохом надела.Вся красота ее внезапно исчезла. Взиравший на нее кардинал уронил голову на грудь и пробурчал что-то вроде проклятия. Леоноры больше не существовало. Перед ним была цыганка Саизума. Тогда Фарнезе повернулся к застывшему от горя молодому человеку.— Кто вы? — спросил Фарнезе безразлично.— О! — вскричал Карл с такой тоской, что заставил содрогнуться кардинала от страха, а Пардальяна — от жалости. — Вы сказали, что она мертва! Виолетта мертва! О! Скажите ему, Пардальян, скажите ему, что я обожал ее, и что я жил только надеждой найти ее! Скажите ему, что если она мертва, я тоже должен умереть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76