Но все было напрасно. Даже Пипо, за которым шевалье сходил в «Ворожею», ничем не смог им помочь.— Все кончено, — сказал Карл в унынии. — Я ее больше не увижу.— Почему же? — возразил Пардальян. — Женщина всегда отыскивается, можете мне поверить.— Пардальян, я в отчаянии, — продолжал молодой человек, пытаясь скрыть слезы.Пардальян взглянул на него с братской нежностью. Он вздохнул, словно желая вернуться в тот счастливый возраст, когда плачут из-за любви.— Эх! — воскликнул он. — Хотел бы я понять вас! Когда ваша матушка оказала мне честь, попросив быть вашим опекуном, я считал, что вы направляетесь в Париж, лелея честолюбивые планы… На холме Шайо я предложил вам захватить трон…— Трон! — прошептал герцог Ангулемский.— Ну да, тысяча чертей! Почему бы вам не стать королем? Или в вас нет королевской крови? Чего вам не хватает, чтобы быть монархом? Всего лишь короны!Пардальян в тревожном ожидании смотрел на своего юного друга.— Нет! — твердо сказал молодой человек. — Нет, Пардальян, не для этого я явился в Париж!Лицо шевалье просветлело.— Так вы не мечтаете о королевской власти?— Нет, мой друг…— Право! Неужели вам никогда не снилось, что вы король?— Возможно и снилось, Пардальян. Но я всегда просыпался.Шевалье принялся расхаживать по комнате. Он улыбался.— И все-таки! — вдруг заговорил он. — Чего вы ищете в Париже?.. Только ли возможности мщения?Юный герцог вспыхнул и ответил дрожащим голосом:— Я не хочу казаться вам сильнее, чем я есть на самом деле. Вы можете презирать меня, Пардальян: я не тот человек, кого ведет в Париж честолюбивое желание властвовать, я не стремлюсь к борьбе, и у меня нет тех качеств, которые вы мне приписали. Пардальян, я восхищаюсь вами и именно поэтому не хочу вам лгать, я все расскажу откровенно. Пардальян, вы должны понять меня.Шевалье сел в кресло и приготовился слушать.— Шевалье, — произнес герцог Ангулемский, — я должен вам признаться. Когда вы мне сказали, что я тоже мог бы вступить в борьбу за трон, у меня был миг ослепления. Я на мгновение уверовал, что я действительно принц, и забыл, что я просто-напросто незаконный сын.Пардальян всем своим видом показал, что ему это безразлично.— Вы сын короля, — сказал он. — Господин де Гиз не может против этого возразить: на его щите дрозды, а на вашем — лилии.— Сын короля — да, — ответил Карл, помолчав, — но не сын королевы… Мне не нужно говорить вам об этом, не правда ли? Вы меня понимаете? Я восхищаюсь своей матерью, почти боготворю ее; я скорее умру, чем позволю себе причинить ей горе. Мне нравится, что моя мать зовется Мари Туше, и ей не нужен титул королевы. Я не могу себе представить матери более нежной, более самоотверженной, чем моя. Но Мари Туше не была женой Карла IX, и я, сын короля, не могу быть наследным принцем… Вот о чем вы заставили меня забыть, когда завели свои пылкие речи… Но я опомнился и понял, что мои усилия будут тщетны.— И из-за этого вы отказываетесь от борьбы? — спросил шевалье, не отрывая взгляда от молодого человека.Карл опустил глаза. Румянец вспыхнул на его щеках.— Позвольте мне продолжить, — сказал он, — а потом вы будете судить, каков я есть… До того, как мы встретили короля, моего дядю, я думал, что жажда мести переполняет меня. После разговора с ним я понял, что это не так. Пардальян, я должен вам объявить: я считал бы себя трусом и предателем, если бы не стремился наказать тех, кто убил моего отца. Но месть для меня — лишь сыновний долг, а не потребность души…— А когда вы столкнулись нос к носу с господином де Гизом? — спросил Пардальян с лукавой улыбкой.Юный принц побледнел.— Да! — глухо сказал он. — Тогда я действительно был в ярости. Я ненавижу де Гиза! Пардальян, я хочу настичь Генриха III, настоящего убийцу Карла IX, который своими интригами вверг моего отца в безумие… но я не испытываю ненависти к нему! Да, я хочу наказать Екатерину Медичи, мою бабку! Зловещий умысел ускорил падение Карла IX в пропасть отчаяния… Но я не испытываю ненависти к ней! А Гиза, чья вина не столь велика, я ненавижу! Я возненавидел его, шевалье, в одно мгновение, и это было то самое мгновение, когда он с наглой торжествующей улыбкой говорил с бедной цыганочкой, которую я люблю!.. Теперь, Пардальян, вы знаете все. Не жажда мести и не честолюбие в моей душе — в ней царит любовь…Герцог Ангулемский подошел к окну и настежь распахнул его.— Здесь можно задохнуться, — сказал он. — Теперь, шевалье, я скажу вам еще одну вещь: когда я покидал Орлеан, я действительно думал, что Виолетта не целиком заполняет мою жизнь, что есть другие, более серьезные заботы, другие, более важные, дела. Я обманывал себя, Пардальян, я теперь ясно вижу, что только одно для меня имеет значение — это моя любовь. Вы видите, что я совсем не тот, кем вы меня считали, и лучшее, что вы можете сделать — это покинуть меня…Последние слова Карл произнес очень тихо. В его глазах блеснули слезы.— Бедный малыш! — прошептал Пардальян, глядя на Карла с восхищенным умилением.Ему казалось, что он вновь видит самого себя в юности. Нежная улыбка блуждала на его губах. Он вспоминал свою первую любовь.— Вам стыдно за меня, не так ли? — проговорил Карл робко.Пардальян поднялся, подошел к молодому человеку и взял его за руку.— Нет, дитя мое, — сказал он. И в этих словах было столько доброты и силы, что Карл едва не расплакался. — За что мне презирать вас? Из всех земных забот любовь — самая благородная, самая человечная. Она причиняет меньше всего зла другим людям. Честолюбец — животное. Придет день, когда люди осудят честолюбие, как сегодня они осуждают убийство или воровство…— Пардальян! Пардальян! — воскликнул растерянный Карл. — Я вас не понимаю…— Что же до мести, — продолжал шевалье, — я признаю, что она может принести некоторое удовлетворение. Но любовь, мой принц, это сама жизнь. Остальное — или вредно, или ничтожно. Черт побери, завоевать любимую женщину столь же почетно, как завладеть троном! Живите своей жизнью, тысяча чертей! Жить! Это значит любить все, что радует. Радуют солнце и дождь. Чистый воздух на просторных равнинах, зеленые леса летом, заснеженные поля зимой, пробегающий олень в чаще… Я люблю все это! Любите и вы жизнь во всех ее проявлениях и любите свою Виолетту. После моей любимой она — прекраснейшая из женщин, которых я когда-либо встречал.Карл был взволнован. Его сердце переполняли любовь и отчаяние. Он был истинным сыном своего отца — немного поэта, немного музыканта, немного безумца, самым большим счастьем для которого было сбежать из Лувра и склонить свою голову на грудь Мари Туше.— Бедный малыш! — повторил Пардальян. — Не огорчайтесь. Только одно на свете непоправимо — смерть. Все остальное так или иначе образуется! Если вашей Виолетты нет в живых, я пойму ваше отчаяние, но…— Вы думаете, ее нет в живых? — глухо сказал Карл. — Пардальян, а вдруг она во власти этого человека?— Допустим! Что ж, можете мне поверить, женщина, которая любит, способна на любую хитрость, способна на геройский поступок, чтобы соединиться с возлюбленным. Если Виолетта вас любит, вы можете быть уверены, что увидите ее вновь…Долго еще Пардальян говорил с Карлом. Тому, кто его не знал, кто видел его только в бою, его успокаивающий тон, его ласковые слова, способные утешить, показались бы удивительными.Наконец Карл устало опустился в кресло. Его глаза закрылись. Наступила ночь. Пардальян тихо затворил окно и, взглянув на спящего юношу, прошептал:— А кто утешит меня? Но нет, я не нуждаюсь в утешении!..И он покинул комнату.Выйдя во двор, Пардальян направился к конюшне. В ее дверях на охапке соломы сидели два человека и о чем-то тихо переговаривались. Это были Пикуик и Кроасс. Завидев шевалье, они торопливо вскочили. Пардальян, приютив их на одну ночь, совершенно о них забыл. Он считал, что приятели давно ушли.— Какого черта вы здесь делаете? — спросил он.— Мы, изволите видеть, стоим на часах, — сказал Пикуик.— Это я вижу. Но почему здесь, а не в каком-нибудь другом месте?Пикуик и Кроасс казались изумленными.— Милостивый государь, — сказал Кроасс, кланяясь, — вы не изволили забыть, что оказали нам честь, пригласив отдохнуть в этом жилище?Пардальян захохотал.— И вы продолжаете отдыхать, чудаки? Похоже, что вы изрядно устали!— Верно. Жизнь наша полна лишений. Нам приходится спать на полу, толкать повозку в гору, выступать на площадях, а плата за это — палка хозяина; мы едим песок и камни; утоляем жажду горящей паклей… Нас это несколько утомило, и по прибытии в Париж мы решили первым делом поискать хозяина, который бы предложил нам что-нибудь получше, особенно в смысле пропитания…— Не столь неудобоваримое? — поинтересовался Пардальян.— Мы переварим все, — сказал Пикуик, — желудки позволяют, благодарение Богу. Но хотелось бы получать пищу более аппетитную.— Ваше желание понятно, — произнес шевалье. — Но скажите-ка, где вы спали с тех пор, как я привел вас в этот дом?— Здесь, — ответил Кроасс, указывая на конюшню. — Благодаря распоряжению, которое вы дали той ночью одному достойному слуге.— Я распорядился приютить вас только на одну ночь…— Этот человек, — холодно продолжил Пикуик, — приносил нам утром и вечером весьма приличную еду.— Значит, вы здесь обосновались надолго. Нашли землю обетованную?— О, милостивый государь, — сказал Кроасс, — когда-нибудь мы уйдем. Мы хотим поискать хозяина менее грубого, чем Бельгодер.— Бельгодер? — вздрогнув, переспросил Пардальян. — Балаганщик, что живет на улице Тиссандери на постоялом дворе «Надежда»?— Он самый!.. Однажды мы воспользовались его отсутствием и попросту ушли, однако никакой работы не подвернулось, так что мы начали было подумывать вернуться к Бельгодеру, когда добрая наша звезда привела нас к «Boрожее»… Теперь, — продолжал Пикуик, — если милостивый государь соблаговолит выслушать, я изложу ему мысль, которая посетила меня, когда я спал на соломе в этой конюшне…— Посмотрим, что за мысль, — сказал Пардальян.— Мы ищем хозяина, милостивый государь, который не колотил бы нас с утра до вечера или, по крайней мере, после трепки не кормил бы камнями… Мы ищем хозяина, который ценил бы нашу храбрость…— Вашу храбрость? Гм!..— Наш ум, нашу ловкость, все наши лучшие качества, которые не могли проявиться, пока мы влачили столь жалкое существование. Почему бы вам не стать этим хозяином?— Скажите, — спросил Пардальян, у которого были свои соображения, — раз вы жили с этим Бельгодером, вы должны были знать молодую девушку, которую звали… Как же ее звали?— Милостивый государь хочет говорить о певице Виолетте?— Да. Знаете ли вы, кто она, откуда и почему хозяин держал ее при себе?— Мы не знаем. Когда Бельгодер пять лет назад взял нас в свою труппу, посулив интересную жизнь, путешествия, легкую работу и хорошую кормежку, Виолетта и Саизума уже жили у цыгана.— Саизума? — спросил Пардальян.— Да, гадалка… сумасшедшая.— А эта Саизума тоже исчезла с Бельгодером?— Я не знаю, милостивый государь, мы больше не возвращались в «Надежду»… Но милостивый государь не ответил на предложение, которое я имел честь ему сделать.— А! Да… Вы ищете хозяина, и вы хотите, чтобы этим хозяином стал я?.. Что ж. Я отвечу вам завтра утром. Переночуйте здесь, а там посмотрим… Но скажите, эта Саизума… вы говорите, что она сумасшедшая?..— По крайней мере, она таковой кажется. Впрочем, она говорит очень мало, только когда гадает по руке.— Вы думаете, она что-то знает о маленькой певице?— Кто может знать, что думает Саизума? Она живая тайна. Даже мы никогда не видели ее лица — она всегда носит маску. Знает ли она о Виолетте, испытывает к ней любовь или ненависть, мы не можем сказать. Одна Симона, которая звала Виолетту своей дочерью, могла бы рассказать вам о ней. Но Симона умерла…Пардальян задумался. Кто такая эта таинственная цыганка? Вне всякого сомнения, сообщница Бельгодера… Вдруг ему пришло в голову, что, возможно, эта женщина все еще находится на постоялом дворе «Надежда». Он подумал о Карле Ангулемском и решил предпринять еще одну попытку отыскать след исчезнувшей Виолетты.Он направился к «Надежде» и вошел туда в ту минуту, когда хозяин уже собирался закрывать дверь — час был поздний.Войдя, шевалье увидел в зале человек двадцать. Он расположился за столом, рассчитывая расспросить хозяина. За другими столами сидели и пили вино какие-то проходимцы и продажные девки. Одна из них, заметив шевалье, севшего в дальнем углу, покинула свою компанию и подошла к Пардальяну. Она села перед ним, положила локти на стол и призывно улыбнулась.Пардальян спокойно смотрел на нее и молчал. Тогда она решилась прибегнуть к старому, испытанному приему.— Сударь, — сказала она, — не угостите ли вы даму вином?..— Клянусь головой и брюхом, — крикнул в этот момент один из пьяниц, — ты вернешься к нам, Лоизон!Шевалье вздрогнул и побледнел, услышав это имя.— Тебя зовут Лоизон? — спросил он женщину.— Лоиза, мой принц…— Лоиза! — глухо повторил шевалье, одним глотком осушив стакан вина.На мгновение он зажмурился. Потом резко тряхнул головой.— Ах, так! — взревел пьяница, коренастый детина в красной шляпе, с глазами, налитыми кровью, — нужно, чтобы я пришел за тобой?— Ладно, Ружо, — проворчала девица, — оставь меня в покое…— Держи, девочка, — очень ласково сказал Пардальян, — возьми экю и пойди выпей со своим дружком Ружо…Лоизон была ошеломлена. Она взяла экю, который ей протянул шевалье, и, желая хоть как-то отблагодарить Пардальяна, пробормотала:— Я живу на этой улице, напротив кабачка…Затем девица поднялась и подошла к Ружо, который, увидев экю, злобно покосился на шевалье.Тот сделал знак хозяину кабачка подойти к нему. Хозяин поспешно приблизился к необычному клиенту, и шевалье уже собирался расспросить его о Саизуме, когда со всех сторон раздались крики:— Где цыганка?— Эй, чертов кабатчик, ты не покажешь нам красную ведьму?— Предсказаний!— Сию минуту, мои ангелы, — ответил хозяин, — я иду за женщиной в маске!.. Угомонитесь!— Кто эта цыганка, которую требуют привести? — спросил Пардальян.— Несчастная сумасшедшая, мой господин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76