Пардальян совсем растерялся и ошарашенно подумал:
«Черт! Эта девчонка просто прижала меня к стенке!»
Мы должны заметить, что, занятый серьезным разговором с юной собеседницей, Пардальян одновременно прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. Внешне он был совершенно спокоен, но его неотступно преследовала одна мысль:
«Впустит ли герцог банду Кончини?.. Или ему дороже мнение дочери?.. Ведь бедная Виолетта, как я и подозревал, уже не имеет никакого влияния на мужа. А вот дочь… понятно, что ради нее он на многое пойдет».
Тут шевалье услышал под окном топот удалявшегося отряда. Чуть позже Пардальян различил, как молоток приглушенно застучал в другие ворота. У Пардальяна гора свалилась с плеч, и он удовлетворенно подумал:
«Так и есть! Карл Ангулемский не захотел разочаровывать дочь: он не впустил Кончини. Похоже, герцог даже убедил его, что нас здесь нет, раз этот флорентиец ушел осматривать другие дома. А сейчас герцог наверняка беседует с испанцем д'Алъбараном».
Так оно и было: герцог Ангулемский с самым высокомерным видом заявил, что в его доме нет никаких беглецов. И хоть Кончини был фаворитом королевы, он не мог потребовать от высокородного сеньора, чтобы тот любезно согласился на обыск. Тогда Кончини пустился в переговоры, рассчитывая неожиданной уловкой добиться того, на чем не смел настаивать в открытую.
И тут вмешался д'Альбаран. Он прекрасно знал, насколько Карл Ангулемский был заинтересован в том, чтобы избавиться от Пардальяна. Поэтому испанец решил, что шевалье не мог скрываться у герцога. И он шепнул Кончини, что они попусту тратят драгоценное время. У Кончини не было оснований не доверять человеку Фаусты, как и у того не было оснований подозревать во лжи герцога Ангулемского. И фаворит отдал приказ прево Сегье, который тут же повел своих стрелков к следующим воротам. Кончини намерен был перетряхнуть на этой улице каждый дом, обыскать каждый двор, заглянуть в каждый закуток…
Этот-то шум, вызванный перемещением стрелков и головорезов Кончини, и уловило ухо Пардальяна. И шевалье не ошибся, предположив, что герцог захочет поговорить с д'Альбараном. Действительно, по знаку Карла Ангулемского тот вошел во двор, и у них завязалась оживленная беседа.
Это произошло приблизительно тогда, когда Жизель сразила шевалье последним вопросом. Глядя на девушку, Пардальян вдруг подумал:
«Раз уж герцог теперь обожает не жену, а ребенка… Раз уж ребенок этот имеет такое влияние на отца… почему бы дочери не сделать то, что не получилось у матери?.. Какой удар для Фаусты, если Карл Ангулемский выйдет из игры!.. От такой потери этой женщине не оправиться!.. И придется ей возвращаться к себе в Испанию!.. Надо попробовать… У этой девочки благородное сердце… Не задевая ее чувств к отцу, я могу открыть ей глаза, направить… За дело, черт побери, игра стоит свеч!»
Приняв такое решение, шевалье в первый раз заговорил с Жизелью совершенно серьезно:
— Выслушай меня, девочка моя, и постарайся понять: если я строго обошелся с твоим отцом, если я вменяю ему в вину простое заблуждение, это потому, что ошибка ошибке рознь. Видишь ли, бывают заблуждения, которые хуже самых страшных преступлений. К таким как раз и относится заблуждение твоего отца. Оно неизбежно — слышишь? — неизбежно приведет к гибельным последствиям. Понимаешь теперь, почему я был так суров?
— О! — воскликнула Жизель. — Я и не сомневалась, что такой добрый человек, как вы, сударь, не будет гневаться без причины. Поверьте, что у меня и в мыслях не было требовать от вас оправданий. Я слишком вас почитаю, чтобы настолько забыться! Я лишь хочу, сударь, чтобы вы пояснили мне, почему вы считаете, что заблуждение отца хуже преступления?
— Во-первых, оно стоило ему десяти лет заключения в Бастилии… — начал Пардальян. — Он провел в тюрьме свои лучшие годы! Это…
— Это касается только его! — перебила Жизель в благородном порыве, который герцогиня и Пардальян оценили по достоинству.
— Положим, — согласился шевалье, — но сколько слез пролила твоя мать за эти десять лет! Да и ты, бедняжка, встречалась с отцом лишь от случая к случаю.
— Батюшке видней, — заявила Жизель, давая понять, что воля отца для нее священна.
— Ты ошибаешься, — мягко возразил Пардальян, — твой отец не имеет права жертвовать вами ради короны.
— Батюшке видней, — повторила Жизель с кротким упрямством.
— Что же, и жизнь вашу он может принести в жертву? — вскричал шевалье.
— И жизнь, и все что угодно, — решительно ответила девушка.
— Ну хорошо, пусть так, — вздохнул Пардальян. — Но ты согласна, что никому не дано распоряжаться имуществом и жизнью других людей?
— Несомненно, сударь, — кивнула Жизель.
— Очень хорошо, — продолжал шевалье. — Заблуждение твоего отца становится преступным потому, что, стремясь захватить власть, он, не раздумывая, без всякого сожаления пожертвует тысячами жизней, на которые не имеет никакого права.
— Как это? — удивилась девушка.
— Сейчас объясню, — отозвался Пардальян. — Ты ведь понимаешь, что юный государь Людовик XIII сам корону не отдаст, он станет защищаться. И будет прав. Надеюсь, ты согласна?
— Это очевидно, — подтвердила Жизель.
— Твой отец понял, что сам по себе, с немногочисленными своими сторонниками, он не сможет свергнуть короля и сесть на его место, — принялся растолковывать девушке шевалье. — Он почувствовал, что такая попытка захвата власти заранее обречена на провал. Тогда, не долго думая, он принял дары, которые предложила ему принцесса Фауста.
— Та самая, которая была его врагом и которую вы когда-то побеждали? — дрогнувшим голосом спросила Жизель.
— Та самая, — усмехнулся Пардальян. — По твоему смущенному лицу я вижу, что союз этот кажется тебе странным и, скажем прямо, недостойным герцога Ангулемского. Как бы то ни было, твоему отцу угодно было принять во внимание лишь преимущества этой сделки.
— А они столь значительны? — вскинула тонкие брови девушка.
— Весьма, — кивнул шевалье. — Фауста — или, как она теперь называет себя, герцогиня де Соррьентес — представляет здесь испанского короля. То есть эта дама предлагает твоему отцу не только свою помощь, но и поддержку монарха, от имени которого выступает. А это, посуди сама, кое-что: деньги без счета и двадцать-тридцать тысяч вояк.
— Испанцев? — воскликнула Жизель, сморщив носик и нахмурив брови. Это явно говорило о том, что ввод во Францию чужих войск был девушке не по нраву.
— Разумеется, — ответил Пардальян, у которого от недовольства Жизели заблестели глаза.
— И мой отец согласился? — изумилась юная красавица,
— С радостью, — горько улыбнулся Пардальян.
Жизель пристыженно опустила голову. Было видно, что, несмотря на свою любовь к отцу, девушка не могла не принять такого союза.
А Пардальян спокойно продолжал:
— Ты, верно, слышала о жестокостях Лиги?
— Увы, слышала, сударь, — вздохнула Жизель. — А еще я слышала, что все это случилось потому, что мы были настолько… настолько безумны, что призвали во Францию испанцев, наших злейших врагов.
— Все верно, — согласился шевалье. — Так вот. Мало кто знает, что Лига эта — дело рук принцессы Фаусты. Страшная гражданская война, столько лет бушевавшая в королевстве, все эти смерти, бедствия, нищета — все это обрушилось на Францию потому, что Фауста вбила себе в голову: герцог Гиз займет место Генриха III на французском престоле… который, само собой, она разделит с новым королем. А теперь герцогиня де Соррьентес мечтает добиться для герцога Ангулемского того, что принцессе Фаусте не удалось сделать для Гиза.
— В случае успеха она взойдет на трон вместе с Карлом! — невольно вырвалось у герцогини.
— Этого я не говорил, — холодно возразил Пардальян,
— Но вы так думаете, — прошептала Виолетта. — Вы не умеете лгать, Друг мой. Освободившись из Бастилии, Карл стал относиться ко мне так, что я уже почувствовала: он может меня бросить…
Пардальян взглянул на Жизель. Бледная и страшно взволнованная, девушка широко раскрытыми глазами смотрела на герцогиню. Слова матери потрясли Жизель больше, чем все речи шевалье. Юная красавица кротко запротестовала:
— Ах, матушка, как ты можешь говорить такое! Подумай только, ты же оскорбляешь монсеньора Ангулемского! Нет, он не способен на подобную низость! Я уверена, что мой отец боготворит тебя так же, как в самом начале вашей любви! Я не сомневаюсь, что никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет он свою избранницу, свою обожаемую супругу.
Жизель настолько забылась, что, отчаянно защищая отца, стала говорить герцогине «ты». Однако откровенность любимой матушки все же сильно подорвала трогательную веру девушки в отца, В голосе Жизели не чувствовалось уже прежней убежденности.
Мать улыбнулась вымученной улыбкой и ответила:
— Твой отец все еще любит меня… во всяком случае, мне хотелось бы в это верить… О, эта вера мне просто необходима! Но ты не знаешь, моя девочка, ты просто не можешь знать, как гибельна для ума и души мужчины страшная болезнь, которая называется жаждой власти. Твой отец мечтает взойти на престол. Карл любит меня. Но блеск короны ослепляет его, и, чтобы стать монархом, он, не задумываясь, растопчет и свое, и мое сердце.
Жизель в ужасе замахала руками, но мать твердо продолжала:
— Да, да, он разобьет мое сердце, а потому не пожалеет и своего! Ты же слышала: он все уже решил! Я поняла это, когда он вышел из Бастилии. Я сразу почувствовала, что его отношение ко мне изменилось. Я терялась в догадках. Теперь, зная, что он заключил союз с мадам Фаустой — а это твой отец от меня тщательно скрывал, — я наконец все поняла! Союз этот означает, что она разделит с герцогом трон. А как этого можно добиться? Сочетавшись браком с королем, разумеется! Да, теперь мне все ясно: герцог Ангулемский сразу же согласился с условием этой позорной сделки!.. Не веришь? Так спроси у господина Пардальяна. Он знает гораздо больше, чем тебе сказал. Я разрешаю ему говорить, ничего не смягчая, ибо для меня в этой истории уже нет тайн.
Шевалье тут же подтвердил:
— Это правда: герцог принял условие сделки в первый же день.
— Вот видишь! — воскликнула Виолетта.
— Какой позор! — прошептала потрясенная Жизель.
Не давая ей времени опомниться и придумать очередное оправдание для горячо любимого отца, Пардальян поставил вопрос ребром:
— А теперь я тебя спрашиваю: даже допуская, что твой отец имеет неоспоримые права на корону, согласна ли ты, чтобы он добился ее такими негодными средствами?
— О нет! Лучше смерть! — вскричала девушка в порыве возмущения.
— Черт возьми! — улыбнулся Пардальян. — Я не сомневался, что ты ответишь мне так! Я знал, что ты сразу все поймешь.
— Но как же мой отец не понимает? — прошептала Жизель, прижав руки к груди. — Ведь он живое воплощение чести… Может, вы ему плохо растолковали?..
— Растолковал-то я хорошо, да только он и слушать ничего не желает, — грустно проговорил шевалье. — Во всем мире есть лишь один человек, который сможет его переубедить.
— Кто же это? — удивилась девушка.
— Ты, — твердо произнес Пардальян.
— Я?!. Как так? — изумленно посмотрела на шевалье Жизель.
— Королем он хочет быть и ради тебя: тогда ты станешь наследной принцессой, — объяснил девушке Пардальян.
— Но мне этого не надо, — воскликнула та. — Во всяком случае, такой ценой.
Пардальян снова устремил на Жизель пронзительный взгляд. И понял, что она говорит искренне и готова последовать его советам. Тогда шевалье предложил:
— Вот и скажи это герцогу. Да так, чтобы ему стало ясно: всей его власти отца и главы дома не хватит, чтобы ты передумала.
— И скажу, — решительно ответила Жизель. — Вот он. Сейчас скажу.
Герцог Ангулемский только что открыл дверь. Он заговорил первым. Обращаясь к Пардальяну, он произнес с ледяной учтивостью:
— Как видите, сударь, что бы вы там ни предполагали, я вас не выдал.
Пардальян холодно поклонился и промолчал. А герцог продолжал тем же учтивым тоном:
— Теперь я обязан быть гостеприимным до конца. Знайте, что и эта, и все соседние улицы какое-то время будут под наблюдением. Так что я приглашаю вас и ваших друзей оставаться здесь столько, сколько вы сочтете необходимым. Я прослежу, чтобы у вас ни в чем не было недостатка. Я позабочусь и о том, чтобы вы смогли выбраться отсюда, не рискуя попасть в руки людей, которые охотятся за вами. Это для меня вопрос чести. Откровенно предупреждаю вас, что на большее я не пойду, а это сделаю во имя нашей прежней дружбы. И раз уж вам было угодно, чтобы мы стали противниками, я увижу в вас смертельного врага, если когда-нибудь потом наши пути вновь пересекутся.
Пардальян уже собирался язвительно ответить на эту тираду, но не успел. Его опередила Жизель. Она бросилась к отцу, обвила руками его шею и самым кротким голосом сказала с мольбой:
— О батюшка, мой добрый батюшка!..
От целомудренной ласки дочери угрюмое лицо герцога просветлело. Он забыл обо всем на свете. Ему было понятно, что Жизель о чем-то просит. И он одобрил дочь нежной улыбкой.
— Ну, чего ты потребуешь, избалованное дитя?
— Батюшка, умоляю вас, окажите мне милость, — дрожащим голоском проговорила девушка.
— Как ты взволнована, — удивился герцог. — Значит, хочешь просить о чем-то серьезном, так?
— Настолько серьезном, что в зависимости от вашего ответа я буду самой счастливой или самой несчастной дочерью на свете, — потупилась Жизель.
— Если так — то можешь не сомневаться. Ради счастья моей обожаемой малышки я пойду на все, — заявил Карл Ангулемский.
Он говорил полушутя-полусерьезно, совершенно не подозревая, в какую ловушку может угодить. Жизелъ отлично это поняла. Но на губах у герцога играла снисходительная улыбка, глаза светились нежностью, и юной красавице стало ясно, что ради ее счастья отец действительно готов на все.
Девушка почувствовала, что уже почти добилась своего. Шаловливо улыбаясь, она взяла отца за руку и увлекла за собой. Герцог не сопротивлялся. Подведя его к настороженному Пардальяну, Жизель вдруг стала очень серьезной и самым ласковым и умоляющим тоном произнесла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50