— Но тут уж ничего не поделаешь. Впрочем, игра еще не окончена. Вы еще можете победить! Черт возьми, вы терпели и более жестокие поражения, но всегда держались молодцом. Отчего же вы так удручены на этот раз?
Глаза Пардальяна хитро поблескивали. Это означало, что он придумал хороший ход. Несомненно, шевалье понимал, что творится в душе красавицы, но хотел, чтобы Фауста сама сказала ему об этом. И Пардальян добился своего. То ли женщина не почувствовала подвоха, то ли спешила выяснить, что ее ожидает, так или иначе, она выложила все как на духу:
— Раньше у меня оставалась свобода. Для таких людей, как мы с вами, это величайшая ценность. А сейчас я… ваша пленница. Понимаете?
— Еще бы, — улыбнулся Пардальян и подумал: «Я так и знал».
Глаза у него заискрились лукавством, и он проговорил:
— Ну, пленница — это громко сказано…
— Но я в ваших руках… — прошептала Фауста.
— Это точно, — согласился шевалье.
— Что вы собираетесь со мной делать? — дрогнувшим голосом спросила красавица.
— Я буду сдувать с вас пылинки, — нежно пообещал Пардальян, — Вы ведь проведете со мной довольно много времени…
«У-у, дьявол! Чтоб ты провалился!» — мысленно выругалась Фауста.
Но огромным усилием воли, на которое, возможно, только она и была способна, герцогиня немедленно взяла себя в руки, к лицо ее осталось бесстрастным.
— Если только… — добавил Пардальян и замолчал.
Вздумав немного проучить Фаусту, он играл с ней, как кошка с мышкой. И мы не будем осуждать его: это была невинная забава по сравнению с тем злом, которое красавица причинила шевалье. Но это наше сугубо личное мнение, которое мы ни в коем случае не навязываем читателю. Последнее слово всегда за ним, он — высший судья, и ему решать, что хорошо и что плохо.
Впрочем, игра велась с таким добродушием и тактом, что Фауста ничего не почувствовала. Но она очень хорошо поняла, что у нее появился неожиданный шанс на спасение. И она вся напряглась, чтобы ничем себя не выдать. Когда женщина заговорила, трудно было поверить, что недавно она рычала, как разъяренная тигрица; теперь голос красавицы журчал как ручеек.
— Если только — что?.. — осторожно спросила она.
— Если только вы не согласитесь пойти на одну маленькую сделку, — закончил Пардальян.
— Ваши условия? — деловито осведомилась Фауста.
— Я возвращаю вам драгоценную свободу, а вы — вы отдаете мне крошку Лоизу, — промолвил шевалье.
Это было очень серьезное предложение. И оно застало Фаусту врасплох. Женщина как-то совсем упустила из виду, что у нее в руках — внучка Пардальяна, которую можно использовать как заложницу.
— Это невозможно, — решительно отрезала герцогиня. И тут же спохватилась: — По крайней мере… Вы позволите мне задать вам один вопрос, Пардальян?
— Хоть десять, хоть сто, сколько угодно… Я не спешу, — ответил шевалье насмешливым тоном.
— Я могу хоть сию секунду сказать вам, где находится эта девочка, — заявила Фауста. — Через два часа вы заключите ее в свои объятия… Но если я открою вам эту тайну — отпустите ли вы меня прямо сейчас?
— Прямо сейчас — нет, — твердо проговорил Пардальян.
— Вы мне не верите? — воскликнула герцогиня.
— Верю, — произнес шевалье не менее твердо. — Я знаю, что вы меня не обманываете. Знаю, что найду девочку в указанном месте. И знаю, что без помех заберу ее с собой.
— Так чего же вы боитесь? — удивилась Фауста.
— Ничего, — спокойно ответил Пардальян. — Просто вы готовы отдать мне девочку прямо сейчас, а я могу вернуть вам свободу только вечером.
— Когда вы будете уверены, что испанские миллионы уже покоятся в сундуках короля? — прошипела красавица.
— Да, черт возьми! — кивнул шевалье.
— Вы жертвуете внучкой ради этих миллионов? — изумилась Фауста.
— Без малейших колебаний, — решительно заявил Пардальян. — И совесть меня не мучает, — добавил он.
— Что ж, тогда и я без колебаний жертвую этими миллионами, своей свободой и оставляю девочку у себя, — проговорила Фауста.
— Как вам угодно, — отрезал Пардальян с безразличием, которое вовсе не было наигранным.
Это равнодушие удивило Фаусту, и она украдкой бросила на шевалье быстрый взгляд. Не переставая краем глаза наблюдать за ней, Пардальян перехватил этот взгляд, улыбнулся и, пожав плечами, сказал:
— Право, герцогиня, странное вы существо! Это ведь вы баснословно богаты, а не я! Четыре миллиона для такого бедняка, как я, — это сумасшедшие деньги. Мне такие сокровища и не снились! Так на кой черт я буду жертвовать этой суммой ради девочки, которую я и так получу, когда захочу?
— Уверяю вас, шевалье, что вы ее не найдете! — вскричала Фауста.
— Уверяю вас, герцогиня, что я ее и искать не буду, — спокойно промолвил шевалье.
— А как же?.. — пролепетала женщина.
— Я вам уже сказал. Мне не к спеху. Могу и подождать, — пожал плечами Пардальян.
— Что?! — окончательно вышла из себя герцогиня.
Шевалье выдержал паузу и очень спокойно пояснил:
— Я же вам уже растолковал: я подожду, пока вы сами не скажете мне, где прячете малышку.
— И вы уверены, что я это сделаю? — насмешливо спросила Фауста.
— Я в этом уверен не меньше, чем в том, что солнце уже высоко и начинает припекать сильнее, чем хотелось бы, — ухмыльнулся Пардальян.
Его железная выдержка произвела на Фаусту большое впечатление. Она замолчала и впала в глубокую задумчивость. А Пардальян, искоса наблюдая за ней и загадочно улыбаясь в седые усы, говорил себе:
«Клюнула! Она клюнула на мою приманку! Все будет так, как я решил, черт побери!»
Шевалье не ошибся: Фауста обдумывала слова, которые он произнес таким уверенным тоном. Мысль о том, что она сама может отдать Пардальяну девочку, показалась герцогине вначале столь дикой, что Фауста и задерживаться на ней не стала. Но мысль эта все время возвращалась, и как красавица ни пыталась ее прогнать, ничего не получалось. Тогда женщина невольно стала рассматривать слова Пардальяна со всех сторон, прикидывая и так, и этак, и вскоре сия идея уже совсем не представлялась ей абсурдной! Проезжая мимо первых домов Сен-Дени, герцогиня рассуждала так:
«А почему бы и нет?.. Почему бы не сказать ему, где находится девочка? Ведь я никогда не желала ей зла… даже наоборот. Мало ли что я говорила… у меня и в мыслях не было навсегда разлучать ее с семьей, которая горько оплакивает крошку. И раз уж я решила вернуть малютку, какая разница, случится ли это чуть раньше или чуть позже?.. В самом деле, почему бы и нет?.. Главное — заманить Пардальяна в дом, где спрятана девочка; пусть они побудут немного вместе, чтобы он убедился, что это именно она и что ее не обижали; надо уверить шевалье, что Лоизу никто больше не удерживает, что она свободна… Все это не так уж сложно… Труднее другое: устроить так, чтобы Пардальян сам захотел надолго остаться в этом доме после того, как малышку отпустят… и тогда живым оттуда шевалье уже не выберется… Вот что надо продумать… Да, это непросто… очень непросто. Но вполне возможно!»
Как только Фауста допустила, что может уступить Пардальяну, как только, пойдя в своих рассуждениях дальше, наметила себе новую цель, — женщина тут же стала размышлять над осуществлением задуманного.
«В Евангелии сказано: „Ищите, и обрящете“. Значит, будем искать», — решила Фауста. Сложность задачи лишь подстегивала воображение красавицы.
Она шла молча, методично перебирая в мыслях все возможные варианты, и настолько увлеклась, что забыла обо всем на свете; а ведь прежде чем изобретать смертоносную ловушку для Пардальяна, герцогине следовало подумать, как освободиться самой.
Пардальян вел Фаусту под руку и больше не мешал своей спутнице размышлять. Впрочем, они были уже у цели, достигнув окраины маленького городка, в котором французские короли обретали вечный покой. Пардальян остановился и тем самым вывел Фаусту из глубокой задумчивости.
— Мадам, — проговорил он, — мы пойдем по людным улицам. Не советую вам поднимать крик и звать на помощь. Лучше спокойно следуйте туда, куда я вас поведу. Очень рекомендую прислушаться к моим словам, ведь это в ваших интересах.
Пардальян произнес все это небрежно и как бы между прочим. Но глаза его пылали, усы топорщились, губы кривились в мрачной улыбке — лик шевалье был ужасен.
Неустрашимая Фауста дрогнула и пообещала:
— Я буду молчать. И без сопротивления последую за вами.
Оба говорили громко, чтобы их слышали и остальные пленники. И все же Пардальян счел нужным обратиться прямо к ним. Чуть грубее и с тем же свирепым видом он крикнул:
— Эй вы там, поняли? Поступайте так же, как ваша госпожа… Иначе горько пожалеете!
За них ответила Фауста:
— Когда я молчу, никто из моих людей и пикнуть не смеет.
— Тем лучше, — спокойно заявил Пардальян. И скомандовал: — Ну, вперед.
XVIII
ПАРДАЛЬЯН ПОДУМАЛ ОБО ВСЕМ…
Они двигались по Большой улице, которая и впрямь кишела народом. Пардальян громко болтал о пустяках. Фауста охотно подыгрывала ему и шутила напропалую, удивляя шевалье своей поразительной выдержкой и остроумием.
Некоторые прохожие пытались получше рассмотреть связанных пленников, перекинутых через седла. Но Эскаргас и Гренгай свирепо вращали глазами, грозно щерились и так рявкали на зевак, что те сразу спешили унести ноги…
Шагов через сто процессия остановилась перед скромной таверной и вслед за Пардальяном свернула во двор. Привязывая лошадей, шевалье задержался возле них на минуту-другую. И за это короткое время успел кое-что сделать…
Прибежавший хозяин не удивился, когда увидел раненого и двух пленников, туго связанных крепкими веревками.
Но он изумился, заметив Пардальяна. Почтительно поприветствовав его, трактирщик воскликнул:
— Как, господин шевалье, и вы тут?
На этот вопрос Пардальян ответил другим вопросом:
— Вы в точности выполнили мои распоряжения, мэтр Жакмен?
— Тютелька в тютельку, сударь, — затараторил тот. — Надеюсь, вы будете довольны. Все сделано, как вы приказали.
И мэтр Жакмен поспешил пожать руки Эскаргасу и Гренгаю. Не прошло и пяти минут, как они втроем перетащили пленников в погреб. Пардальян сразу спустился туда же с Фаустой под ручку.
Хозяин потянул на себя тяжелую дубовую дверь, обитую железом, с ключом, торчавшим в огромной замочной скважине. Два фонаря на стене освещали довольно большое пространство. Наверху, под низким сводом, виднелась отдушина. Отверстие это не было забрано решеткой, оно было таким крошечным, что через него не пролез бы и пятилетний ребенок. Каменные плиты были влажными, словно их только что помыли.
В глубине погреба рядком лежали три соломенных тюфяка, разделенных узкими проходами. На каждом тюфяке покоились мягкие матрасы, одеяла и подушки. Посреди подвала стоял квадратный стол, покрытый белоснежной скатертью, хоть и не самого тонкого полотна. На нем разместилась первая перемена блюд плотного обеда: огромный пирог, колбасы, окорок, сухие бисквиты. Шесть запыленных бутылок, оловянные кружки, оловянные тарелки, вилки из букса. Ножей не было.
На другом столике, у стены, возле постелей, стоял таз и сверкал чистотой пузатый медный кувшин, наполненный свежей водой. Тут же находился котелок с кипятком, а рядом — большой горшок с отваром из трав и несколько кружек. А еще — безукоризненно чистое белье, бинты, корпия, разные мази, словом — все, что нужно для перевязок. Скромную обстановку наскоро оборудованного для жилья подвала дополняли четыре или пять деревянных стульев.
Пардальян быстрым взглядом окинул помещение и удовлетворенно улыбнулся. Пока Гренгай. Эскаргас и трактирщик укладывали пленников в постели, шевалье заговорил с Фаустой, которая даже не соизволила осмотреться:
— В общем, как видите, сударь, — Пардальян обратился так к красавице из-за трактирщика, и благодарная Фауста выразила шевалье свою признательность кивком головы, — место, может, и не самое веселое, но здесь по крайней мере чисто, и мы постарались сделать этот погреб похожим на жилище.
— И все же оно больше напоминает мне тюремную камеру, — с улыбкой возразила герцогиня.
— Это правда, и я приношу вам свои глубочайшие извинения, — прижал руку к сердцу шевалье. — Но ведь я рассчитывал поместить сюда только этих увечных вояк. Я и вообразить не мог, что вы окажете мне высокую честь и станете моим гостем. Знай я об этом заранее, я бы подыскал для вас что-нибудь более соответствующее вашему пожеланию. Еще раз нижайше прошу меня простить.
Пардальян говорил очень серьезно. И Фауста так же серьезно ответила:
— Да полно вам, это не имеет никакого значения. Я ценю удобства, но, если надо, обхожусь к без них.
— Вот и прекрасно, а то бы меня совесть замучила, — воскликнул шевалье. — Да вы и пробудете-то здесь всего несколько часов. И можете делать что хотите. Мэтр Жакмен в лепешку расшибется, чтобы вам угодить. А он такой повар, что, отведав его стряпни, вы пальчики оближете!
— Право, шевалье, я причинил вам столько беспокойства, что мне просто неловко. Давайте забудем об этих неудобствах, — проворковала Фауста.
— Как вам угодно, сударь, — поклонился Пардальян.
Они подошли к постелям. Эскаргас и Гренгай меняли повязку д'Альбарану. С великаном все было в порядке. Мэтр Жакмен поставил примочки двум другим пленникам и потихоньку выскользнул из погреба. Пардальян заметил, что слуги испанца еще настолько слабы, что день-другой будут лежать, не вставая, и милостиво разрешил развязать их, чему они были несказанно рады.
Еще раз убедившись, что у пленников есть все необходимое, шевалье повернулся к Фаусте, снял шляпу и галантно раскланялся:
— Прошу у вас разрешения удалиться, мадам.
— Как? — удивилась герцогиня. — Разве вы не почтите нас своим присутствием?
В голосе ее звучала скрытая ирония. Изощренное ухо Пардальяна уловило в тоне женщины легкое презрение — и шевалье сухо ответил:
— Уж вы-то, как никто другой, знаете, что я никогда не питал ни малейшей симпатии к ремеслу палача и осведомителя. И я не меньше презираю ремесло тюремщика.
И Пардальян снова заговорил с откровенной насмешкой:
— У меня срочные дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50