А вы, похоже, этого не знали. Вас извиняет то, что вы иностранец и в вашей стране, возможно, все по-другому… Но теперь вам известно, каковы наши обычаи. А раз вы живете у нас и чувствуете себя оскорбленным тем, что был унижен человек, который вам служит, — что ж, я объяснил вам, как следует поступить, чтобы спасти свое попранное достоинство. Я ручаюсь, что господин де Вальвер — человек чести, хоть и излишне горяч, и не откажется от поединка, на который, полагаю, вы его вызовете.
Все это Пардальян изложил с самым серьезным видом. Считая, что все сказано, шевалье отвернулся от Кончини и под одобрительный шепот придворных занял свое место рядом с королем.
Пардальян сделал очень удачный ход. В то время к вопросам чести относились с особой щепетильностью, И присутствующие почти единодушно поддержали шевалье. Грубая выходка Вальвера и нарушение этикета, на признании чего так настаивал Кончини, — все было забыто. Осталось одно: смертельное оскорбление, нанесенное дворянину. Даже самые горячие сторонники маршала д'Анкра полагали, что пытаться арестовать обидчика — ниже достоинства благородного человека, горящего желанием отомстить за свою поруганную честь. Все считали, что оскорбление, полученное Кончини, может смыть только кровь. Одобрительный шепот, последовавший за словами шевалье, свидетельствовал, что представители знатнейших семейств Франции полностью согласны с Пардальяном.
Быстро оценив обстановку, Кончини сообразил, что проиграл. Он сделал отчаянную попытку навязать свою волю юному королю, обратившись к нему со словами:
— Сир, следует ли понимать, что вы одобряете звучавшие здесь речи?
Но у Людовика не оставалось больше никаких сомнений. И он искренне ответил:
— Странный вопрос. Разве я не первый дворянин королевства? И дело чести я могу рассматривать только с таких позиций… Так вот, сударь, даже последний дворянин этой страны скажет вам, что он полностью согласен с господином де Пардальяном. Удивляюсь, как вы до сих пор этого не поняли.
И монарх тоже отвернулся от Кончини.
Взбешенный фаворит склонился до земли и медленно отступил назад. Взглядом, пылавшим ненавистью, он исподлобья смотрел на Людовика, Пардальяна и Вальвера. Выйдя из круга королевских приближенных, Кончини выпрямился, тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб и пробормотал:
— Ладно, несчастный интриган, ты победил, втершись в доверие к безвольному мальчишке! Очередь за мной. Скоро вы покинете спасительный Лувр… И я кинжалом вырежу ваши сердца, брошу их бездомным собакам — и псы будут рвать их на части!..
Король оказался рядом с Вальвером. Людовик понимал, что нужно как следует разбранить графа при всех… а потом, наедине, от души похвалить. К тому же юноша боялся окончательного разрыва с фаворитом матери. Поэтому король нахмурился и распорядился:
— Подойдите, сударь, я вас хорошенько отчитаю.
Вальвер приблизился, поклонился и искренне покаялся:
— Сир, я смиреннейше признаю, что вел себя неподобающим образом. Умоляю Ваше Величество поверить, что я этого не хотел. Меня ослепила ярость. Умоляю простить меня за то, что я совершенно потерял самообладание. Я очень виноват! Потому и остался здесь, хотя мог уйти. Отдаю себя в ваши руки, сир, и сочту заслуженным любое наказание.
Эта речь произвела на всех присутствующих самое благоприятное впечатление. Король чуть смягчился:
— Вот и славно. Вы признаете свою вину. Это делает вам честь. Значит, вы раскаиваетесь а своем поступке?
— Простите, сир, но я раскаиваюсь не в своем поступке, а в том, что все это случилось в присутствии короля, — просто ответил Вальвер.
Людовик XIII быстро переглянулся с Пардальяном. Потом посмотрел в сторону Кончини, который вернулся к Марии Медичи. Королева поджала губы, всем своим видом показывая, что решительно осуждает поведение сына. Король слегка улыбнулся: вероятно, слова Вальвера пришлись ему по душе. Не скрывая удовольствия, он проговорил еще мягче:
— Вот честный ответ!
И серьезно добавил:
— Я понимаю, что у вас и в мыслях не было проявить неуважение к королю. И все равно мне следовало бы вас наказать. Но, памятуя о недавней вашей услуге, я этого не сделаю. Я помню, что обязан вам жизнью, и на этот раз вас прощаю. Забудем об этом… Но впредь ведите себя более достойно!
Милостиво кивнув Одэ, Людовик повернулся к Пардальяну и наконец отпустил его.
— Ступайте, шевалье. Я все сделаю, как мы договорились, можете не сомневаться. Не забывайте, что, стоит вам только назвать свое имя — и в любое время, днем и ночью, вас проводят в мои покои.
Эти слова были произнесены громко и отчетливо — так, чтобы их слышали все присутствующие. И придворным стало ясно, что Пардальян пользуется исключительным расположением Его Величества.
Шевалье не стал рассыпаться в благодарностях. Он поклонился, пожал руку, протянутую королем, и просто сказал:
— Можете на меня рассчитывать, сир.
Людовик XIII, который теперь знал о грозящей ему опасности, обратил внимание, что Пардальян тоже ответил очень громко. И при этом не смотрел в глаза собеседнику, что было совсем не похоже на шевалье. Он с вызовом глядел на кого-то. Король проследил за его взором.
И обнаружил, что Пардальян не сводил глаз с чрезвычайной посланницы короля Испании, с той самой герцогини де Соррьентес, которая произвела на Людовика такое сильное впечатление и была так милостиво встречена им. А еще король увидел, что красавица тоже смотрит на шевалье и в ее дивных очах пылает смертельная угроза.
Взор юноши потух, чистый лоб омрачился. И он погрузился в горестные размышления:
«Какую страшную миссию должна выполнить здесь эта женщина?.. Да ведь ее прислал сюда мой лютый враг, проклятый испанец… убивший моего отца!.. А я-то размяк… Что же, испанец вступает в игру? Если так, мои недруги точат кинжалы и готовят яды! Им надо меня убрать… убрать и завладеть короной! А ведь мой отец меня предупреждал!.. Будем начеку, во имя Бога живого, будем начеку!.. Главное — не подавать вида… да, не подавать вида, пока я не смогу обрушить на их головы карающий меч!..»
Людовик встряхнулся и посмотрел на Пардальяна. Дружески опираясь на руку Вальвера, тот пробирался к дверям, а на него наседали придворные, спешившие засвидетельствовать свое почтение новой звезде, готовой засиять на небосклоне Лувра.
Тогда король перевел взгляд на капитана своих гвардейцев Витри и знаком подозвал его к себе. Потом Людовик стал высматривать Кончини. Того уже не было возле королевы. Маршал д'Анкр потихоньку исчез. Нет нужды уточнять, куда делся фаворит. Читатель уже догадался, что он отправился к своим солдатам, чтобы лично возглавить нападение на Пардальяна и Вальвера.
Король как будто не придал значения исчезновению Кончини. Тихим голосом Людовик спокойно приказал что-то Витри. И капитан гвардейцев поспешил к выходу.
Больше десяти минут понадобилось Пардальяну и Вальверу для того, чтобы выбраться из зала. Так получилось потому, что шевалье пришлось отвечать на многочисленные любезности, которыми его осыпали со всех сторон. При этом Пардальян скептически улыбался, не очень-то веря в искренность горячил заверений в любви и дружбе. Но, как бы то ни было, он считал, что воспитанный человек на вежливость всегда должен отвечать вежливостью. Однако Вальвер видел, что в глазах у его старшего друга горят насмешливые огоньки, и понимал: в душе шевалье покатывается со смеху.
Наконец они приблизились к дверям, через которые Вальвер вышвырнул Роспиньяка из зала. Тут Пардальян обернулся, выискивая глазами Кончини, как несколько минут назад его высматривал Людовик XIII. И, как король, шевалье убедился, что фаворит исчез. Пардальян ослепительно улыбнулся. Такая улыбка была у него предвестницей близкой грозы.
Выйдя из зала, шевалье выпустил руку Вальвера и сказал холодно и мрачно:
— Посмеялись — и будет. Теперь поговорим серьезно.
Вальвер подумал, что Пардальян сейчас начнет отчитывать его за недавнюю выходку.
— Сударь, вы не сможете отругать меня так, как я сам себя ругаю, — произнес Одэ тихим голосом. — Признаю, что я поступил бездумно. Признаю также, что, даже подумав, совершил бы то же самое, чем бы это мне ни грозило. Только я поостерегся заявить это Его Величеству… Вспомните, сударь, что я обещал Роспиньяку: он всегда будет получать от меня пинки, где бы я его ни встретил, хоть у самого короля. Я обесчестил бы себя, не сдержав слова. Знаю, что вы меня поймете. И позвольте, сударь, поблагодарить вас от всего сердца. Без вас я бы угодил прямиком в Бастилию или еще куда. И живым бы уже не вышел. А я и без того стольким вам обязан! Я всегда буду об этом помнить.
Пардальян терпеливо выслушал покаянную речь Одэ. Потом шевалье пожал плечами и буркнул:
— Право, сейчас самое время рассуждать о благодарности… Поговорим лучше о великолепном ударе, которым вы наградили Роспиньяка.
— А что? — удивился Вальвер.
— Кончини, чтоб ему пусто было! — сердито вскричал Пардальян. — Мы не разобрались еще ни с ним, ни с Роспиньяком, который зол теперь, как тысяча чертей. И на этот раз не без оснований. Неужели вы думаете, что они оставят нас в покое? Если мы выйдем из Лувра — в чем я не очень уверен, — нас ждет хорошая засада. Кончини на такие дела мастер, и спасти нас может только чудо. Будем бдительны, мой юный друг… Похоже, наша песенка спета.
— Посмотрим, — спокойно ответил Вальвер, инстинктивно кладя руку на эфес шпаги.
А в это время Кончини и Роспиньяк тряслись от злобы, поджидая Пардальяна и Вальвера на углу улицы Сент-Оноре. За спиной маршала д'Анкра стоял отряд из сорока с лишним головорезов, наводивший ужас на прохожих. Убийцы топтались на месте, изрыгая страшные проклятия, и вскоре вся улица опустела, как по волшебству. Торговцы быстро позакрывали свои лавки, захлопнули ставни, навесили замки и попрятались по углам. А Стокко и его бандиты, еще более жуткие, чем солдаты Кончини, распугали горожан на набережной.
XI
ФЛОРАНС
Почти сразу после ухода Кончини Мария Медичи нетерпеливо встала и возбужденно сказала Фаусте:
— Я удаляюсь в свои покои, герцогиня. Еще немного, и я потеряю самообладание — и Бог знает, чем это кончится. Лучше мне уйти.
— Ваше Величество, вы позволите мне зайти к вам и откланяться? — церемонно спросила Фауста.
— Конечно, сага mia, — ответила Мария Медичи. — Очень надеюсь, что перед уходом вы заглянете ко мне. Нам столько всего надо обсудить.
— Как только Его Величество меня отпустит, я отправлюсь к вам, мадам, — пообещала Фауста, добавив с улыбкой: — Должна признаться, что приду к вам не без корысти. Я осмелюсь обратиться к Вашему Величеству с просьбой…
— Повторяю, что для вас я на все готова, — заверила красавицу Мария Медичи. И сразу уточнила: — На все, что в моих силах. Ибо теперь моему сыну угодно изъявлять свою волю и ради никому не известных авантюристов жестоко оскорблять своих самых преданных, самых верных слуг. Так что я уже не знаю, что в моей власти. Может, у меня ее и вовсе не осталось.
— Вы по-прежнему регентша, мадам, — мягко напомнила Фауста. — Следовательно, власть все еще в ваших руках и вы удержите ее до будущего года, пока король не достигнет совершеннолетия. Но и тогда она останется за вами: по людским законам ваш сын превратится во взрослого человека, но по законам природы он все еще будет ребенком, и вы сможете направлять его по своей воле. Не стоит об этом забывать.
— Вы правы! — просияла Мария Медичи. — Ваши слова — это бальзам на мои раны!
— А что до моей просьбы, — продолжала Фауста, — то лишь от вас зависит, окажете ли вы мне эту милость, и ни король, ни кто-либо другой не смогут помешать вам — если вы изволите внять моей мольбе.
— Тогда считайте, что ваша просьба уже выполнена. До скорой встречи, герцогиня, — улыбнулась Мария Медичи.
И, дав знак Леоноре, королева удалилась вместе с ней.
Пока они шли через залы, где находились дежурные офицеры, гвардейцы, привратники и лакеи, Мария Медичи шествовала величественно, словно надев на лицо парадную маску. За королевой следовала глубоко задумавшаяся Леонора, а за Леонорой на приличном расстоянии шуршали юбками и щебетали изящные фрейлины. Назовем некоторых из них: Антуанетта де Рошбарон, Виктория де Кардальяк, Мария де Лаври, Сабина де Колиньи, Екатерина де Ломени.
Но вот эта процессия вступила в темный и безлюдный коридор — и королева сразу сбросила маску. Лицо Марии Медичи перекосилось от гнева. Она подозвала Леонору и ускорила шаг. И тут же страстно заговорила по-итальянски, перемежая горькие жалобы укорами и даже угрозами. Угрозы эти она адресовала как сыну, так и «безродным проходимцам, которых он так глупо послушался и которые, если так будет продолжаться и дальше, вскоре вытеснят из Лувра ее саму и всех ее друзей!». Необходимо принимать срочные меры! И она, конечно же, их примет — и безотлагательно.
Королева уже не думала о просьбе Фаусты, которую пообещала выполнить, не придав этому никакого значения.
Но об этой просьбе думала Леонора. Мы можем даже сказать, что только об этом она и думала, не вникая в слова Марии Медичи, которая, к счастью, ни о чем ее не спрашивала.
Дойдя до покоев королевы, они отослали «девушек», как тогда говорили, и затворились вдвоем. Мария Медичи возбужденно заходила по комнате, не переставая причитать, страдать и гневаться.
Леонора уселась в углу, обхватила голову руками и погрузилась в размышления, словно была здесь одна. Никакой королевы для нее сейчас не существовало.
Это продолжалось несколько минут. Наконец Мария Медичи обратила внимание на упорное молчание своей наперсницы и взорвалась:
— Да не молчи ты! Посоветуй что-нибудь! Скажи хоть слово! Положение твоего мужа под угрозой, а ты и бровью не ведешь! Откуда такое безразличие? Твое равнодушие действует мне на нервы!
Леонора медленно подняла голову, устремила на хозяйку пылающий взгляд и очень спокойно, как будто ничего не слышала — а может, и в самом деле не слышала, — спросила:
— Мадам, вы догадываетесь, о чем вас попросит синьора?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50